— Ты знаешь, что такое страх, — продолжила она. — Ты знаешь, как это выглядит. Страх присутствует всегда, как бы на заднем плане. У Кейт и Бена это было, как есть у тебя или у меня. А теперь нет.
Она посмотрела прямо мне в глаза, и я почувствовал, как стена между нами рушится. Если бы она хотела рассказать остальным, где я прячусь, то давно бы это сделала.
— Мне нужно кое-что тебе сказать.
Той ночью в форте Эдем мне хотелось рассказать ей о многом: о чувстве вины, об одиночестве, о страхе попасться и о страхе оказаться в мрачном подземелье. Но больше всего мне хотелось ещё раз подержать её за руку. После этого можно было спокойно умереть. Наверное, лучше всего было во всем признаться и выложить всё начистоту.
И я рассказал Марисе многое, но не всё. Я рассказал про аудиозаписи, постаравшись объяснить, почему я их переписал и какими соображениями руководствовался. Рассказал, что нашёл наушники, которые позволили мне слышать их разговоры, но что я не нарушил своего обещания и не подслушивал, когда она говорила о чём-то личном. Рассказал, что мне одиноко в бомбоубежище и что я не доверяю никому, кроме неё. Но я не стал рассказывать про выкрашенные в разные цвета комнаты, потому что не хотел лишать её возможности исцелиться, каким бы странным мне ни казался этот метод. Если бы она узнала, то никогда бы не прошла через это.
В конце концов, это самая трудная часть.
Я рассказал ей о своем страхе.
— Я боюсь людей, — выпалил я. — Вот почему я не мог сюда прийти.
— Я знаю, это нормально, — ответила она быстро, почти не задумываясь.
Неужели это так очевидно? Мариса снова осторожно дотронулась до меня, а я глубоко вздохнул, желая, чтобы это мгновение никогда не кончалось.
— Дома-то со мной всё в порядке, — продолжил я, приободрившись. — Младший братец немного действует на нервы, но мы с ним, в общем-то, ладим. Есть ещё родители, доктор Стивенс, но это почти всё.
— И я, — добавила она, и я сразу понял, что она права.
— Да, и ты.
Мариса отвела руку и вытерла ладони о фланелевую пижаму.
— Значит, мне не нужно рассказывать тебе о своём страхе? Ты ведь и так знаешь.
— Да, знаю. Извини.
Мне и в самом деле было неловко, а она это понимала. Я извинялся за свою ошибку, и мне было жаль, что она боится. Я представлял себе этот момент. Она встанет, выйдет и никогда не вернётся или закричит, застучит в дверь и расскажет всем, что я сделал.
Но девушка ничего не сказала и даже не пошевелилась. Она только посмотрела на свои тапочки, как будто собиралась встать и уйти, но не могла себя заставить. Слегка склонив голову, она смотрела в пространство.
— Хорошо, что не нужно рассказывать. Не люблю об этом говорить. Но то, что ты сделал, было неправильно.
— Я понимаю.
Снова молчание. Я подумал, что всё, что начиналось между нами, быстро закончилось. Потом она заговорила:
— Наверное, я поступила бы так же, если бы знала, что всё обойдётся.
Я попытался подобрать самый подходящий ответ и подумал, что нашёл его:
— Нет, не поступила бы. Ты лучше этого.
Она отвернулась, пряча мимолётную улыбку, и нанесла окончательный удар:
— Завтра — никаких держаний за руки.
Достойное наказание, потому что именно об этом я и мечтал.
До книг и их обсуждения дело так и не дошло. Мы говорили о том, что делали с момента нашей прошлой встречи. Я рассказал о том, как наблюдал за Дэвисом, а она рассказала, что Эйвери буквально втюрилась в него. Кроме того, у Кейт болела голова, а у Бена до сих пор ныли суставы пальцев — последствия лечения. Рейнсфорд уверил их, что это скоро пройдёт.
Я спросил, почему никто не отважился исследовать винтовую лестницу, ведущую к Рейнсфорду, а она сказала, что он попросил их к ней не подходить, вот они и не подходили. Я спросил о двери между спальнями, куда уходили на сеанс терапии, и она сказала, что дверь закрыта специально. Никто не должен заходить туда, пока не настанет его очередь.
Мариса оказалась на удивление покладиста и покорна, и я не совсем понимал эту сторону ее характера. Как будто девушку кто-то контролировал, но не всю её личность, а лишь часть. Из-за этого я решил вернуться в форт через час, когда она наконец заснёт.
Настала пора посмотреть, что скрывается за той дверью.
* * *
Не нервничай, Уилл. Никто нас не застукает.
В голове у меня звучали слова Марисы, произнесённые во время нашей недавней беседы. Как будто их сказала девушка, которая приглашает парня в свою спальню. По крайней мере, мне так казалось, пока я исследовал загадочную дверь. Вот только почему мы находимся в этом сумасшедшем месте, а не у неё дома?
Я открыл массивную дверь, которая при ближайшем рассмотрении оказалась сделанной из цельного дуба. Я боялся, что она прищемит и раздавит мне пальцы; насколько можно было судить, замка на ней не было.
За дверью, в нескольких шагах от входа, висел тяжёлый чёрный занавес.
Я осторожно прикрыл дверь за собой и почувствовал неприятное ощущение в желудке. Мне показалось, что я нахожусь в гробу и до меня вот-вот доберётся черный гробокопатель. Я развёл занавес посередине и шагнул в длинный коридор, освещённый слабым светом с дальнего конца. Этот коридор напоминал туннель между Бункером и фортом Эдемом, только он оказался короче и опускался вниз. По обеим сторонам шли перила, а на полу были нарисованы чёрно-белые картины. Посмотрев под ноги, я увидел Кин?о, того человека из книги, который нашёл жемчужину. Он плыл на каноэ, повернувшись ко мне спиной. Чуть дальше снова был изображён он, в отдалении, а потом, совсем маленьким, — под электрической лампочкой в конце коридора. На дальней стене я разглядел изображение человека, улетающего от чего-то или влетающего куда-то; трудно сказать, от чего и куда именно.
Я взялся за перила и осторожно двинулся вперёд, но остановился, услышав тихий голос, доносившийся из полумрака. Он звучал так, словно обыскивал глухие уголки моего мозга и старался меня околдовать. Я сфотографировал коридор диктофоном, а потом воткнул в уши маленькие наушники и включил запись, сделанную возле пруда: плеск воды, далёкие голоса, пение птиц и шум ветра среди ветвей. В лесных звуках шёпот растворился, и я двинулся дальше, натянув на голову капюшон. В конце коридора пол стал ровным. На меня смотрел чёрно-белый Кино, нарисованный на одной половинке дверцы лифта. В одной руке он держал жемчужину, с которой капала вода или кровь — точно не скажешь. Другой рукой поддерживал поставленное вертикально каноэ, кончик которого был обрезан верхней частью лифта. Справа тускло светилась оранжевая кнопка со стрелкой вниз.
«Неужели я на самом деле собираюсь туда спуститься? — спросил я себя, когда мой палец замер прямо над кнопкой. — Что, если дверь откроется, и там будет только глубокая шахта, футов в сто? Я могу упасть. Или, что хуже, внутри будет стоять Рейнсфорд и поймает меня? Схватит, затащит в потайную комнату и натянет на голову шлем?»
Я выключил диктофон и понял, что шёпот тоже затих. Нарисованный Кино, большой мужчина с каменным лицом, молча смотрел на меня. Его лицо ничего не выражало, он не призывал идти за собой и не предупреждал: «Поверни назад, глупец!» Взгляд его был пуст, как будто решение уже было принято, и ничего изменить нельзя. Мне очень захотелось нажать на кнопку. Когда дверцы лифта открылись, я увидел маленькое квадратное окошечко на его задней стенке, а на каменной боковине шахты был нарисован большой чёрный ноль. Я вытянул голову, заглянул в лифт и с облегчением заметил там кнопки «Вверх» и «Вниз».
«По крайней мере, едет в обе стороны. Если спущусь, то можно будет подняться обратно».
Я шагнул внутрь; когда двери стали двигаться навстречу друг другу, снова послышался шёпот. На этот раз оказалось труднее заставить себя нажать на кнопку воспроизведения диктофона и заглушить этот шёпот звуками: голос гипнотизировал, будто старался проникнуть мне в мозг и найти там что-то.
На экране я выбрал песню, которую скачал несколько недель назад и прослушал уже раз сто:
* * *
Когда я рухнул на кровать в Бункере и наконец-то выключил музыку, меня покрывал холодный пот, руки дрожали, и я судорожно глотал воздух, как Кино, только что вынырнувший из глубины. Я долго, очень долго был под водой, обшаривая морское дно в поисках сокровищ. На мой взгляд, это была самая ужасная ночь во всей моей жизни. То, что я ничего вокруг не слышал, усиливало страх в десятки раз. Возвращаясь к Бункеру, я не мог слышать, идёт ли кто-то за мной или нет, и от этого едва находил в себе силы переставлять ноги.
Посмотрев на часы, я с удивлением увидел, что уже очень поздно: 3:40 утра. Скоро начнет светать, миссис Горинг спустится в подвал со своей дурацкой тележкой и снова меня испугает. Я не знал, как долго готов ещё терпеть всё это, и поклялся побыстрее покинуть бомбоубежище. Надо каким-то образом сообщить Марисе — через записку или прошептать, когда никого не будет рядом, — что нужно бежать. Мы побежим по тропе и найдём машину Дэвиса, припаркованную у грунтовой дороги. Прав у меня не было, у неё тоже, но мы могли бы прорваться через ворота и выехать к шоссе, а оттуда уже легко добраться до города и вернуться к нормальной жизни.
«Миссис Горинг сюда не зайдёт», — повторял я себе.
Я так устал, что не мог держать глаза открытыми. Я даже не включал свет в бомбоубежище. Я просто прикрыл дверь, чтобы оставалась очень маленькая щёлка, и заснул, лёжа на кровати лицом вверх.
«Нужно установить будильник на часах. Нужно установить сигнал, установить прямо сейчас…»
Но я так его и не установил.
* * *
Самая главная особенность бомбоубежища, расположенного в подвале с бетонными стенами, заключается в том, что здесь очень тихо. Мне оставалось только догадываться, пренебрегла ли миссис Горинг своими обязанностями и решила не кормить гостей, или же она отнесла им что-нибудь вроде молока с хлопьями, которые не надо готовить и везти в тележке. Или же я просто очень крепко спал. И долго. Так долго, что, посмотрев на часы, не сразу понял, утро снаружи или вечер.
Сначала я подумал, что проспал всего полчаса, но потом, прищурившись, понял, что перепутал 4 и 16. Сейчас 16.15.
— О нет! — попытался вздохнуть я, но слова застряли в горле.
Я протянул руку, взял бутылку воды и сделал несколько глотков, ощутив пустоту в желудке. Проголодался я ужасно, но от мысли, что придётся есть очередной батончик «Clif», стало ещё хуже. Я просто не мог заставить себя его развернуть.
— Мне нужна еда. Настоящая еда.
Роясь на полках с продуктами, я вспомнил Кино на каноэ, мысленно увидел, как он плывёт по морю, оставив всё позади. Думать об этом было приятно, пока я не представил, как каноэ разбивается на тысячи щепок, как это произошло в повести. Пожалуй, самому Кино найденная им жемчужина не принесла ничего, кроме несчастий.
Похоже, миссис Горинг неплохо запаслась на чёрный день — на полках рядами стояли банки с вареньями и соленьями.
— Наверное, она и не заметит, если я возьму одну, — сказал я, беря банку с золотистыми персиками. С полки напротив электрощитка я снял коробку для завтрака и вернулся в бомбоубежище. Через минуту я уже стоял перед мониторами, надев большие наушники, и выуживал пальцами персики из банки.