— Мама, откройте тихонько, это я… Нюта. Только не зажигайте огня. Я буду ждать у двери на кухню…
Ольга Лукинична разбудила мужа. Волнуясь, они открыли дверь черного хода и не сразу узнали дочь. Худая, обтрепанная, в старом, с чужого плеча, платье, коротко остриженная Анна мало напоминала цветущую девушку, три года назад покинувшую дом. Даже голос сильно изменился, стал хрипловатым, чужим. При свете ущербной луны Анна казалась мертвенно бледной.
— Спрячьте меня где-нибудь… Я… убежала из тюрьмы, и меня разыскивают!
Через несколько минут, умывшись и став более похожей на прежнюю Нюту, она жадно пила молоко с хлебом и вполголоса рассказывала подробности последних месяцев. Как они устраивали сходки и распространяли среди рабочих листовки, как ее с друзьями внезапно арестовали. Как переводили из одной тюрьмы в другую, как допрашивали, провоцировали. Следствие затянулось, но вскоре должен был состояться суд. И тут оставшиеся на воле товарищи воспользовались посланными родителями деньгами и подкупили стражу. Ушло сразу несколько арестантов. Она в чужой одежде и с подложным паспортом вчера добралась до Владивостока.
Там, на явочной квартире, узнала — ее уже разыскивают. Товарищи советовали поскорее добраться домой и надежно спрятаться. Предупредили, что на Сидеми на днях обязательно будет обыск… Она сразу побежала в корейскую слободку и, к счастью, встретила старых знакомых: Василия Цоя и Иннокентия Магая. Они отнеслись к ней, как к дочери, посадили вечером на шаланду, а после полуночи высадили около Кроличего острова.
Анну накормили, переодели и спрятали, на первых порах в просторном темном подвале дома. На рассвете Михаил Иванович разбудил сыновей и отправился с ними в Озерную падь. На сухой укромной площадке, возле ключика, окруженного густым дубняком, построили балаган, соорудили узкие нары. К балагану подходили только кружным путем, не оставляя никаких следов.
Вернувшись, отец взял свечу и спустился в подвал. Там было темно, но не сыро. Анна, съежившись, лежала в своем углу, на матрасе, укрывшись старым одеялом. Он подумал, что дочь спит, и хотел уйти, но она порывисто села. Михаил Иванович прилепил к выступу фундамента свечу, нашел пустой ящик и сел.
— Слушай, мы в Озерной построили для тебя балаган. Сейчас ребята отнесут матрас и одеяло, посуду, еду. Потом мама принесет сюда свое платье и чепец. До вечера здесь оставаться опасно, поэтому ты переоденешься в мамино и пойдешь на кладбище, вроде отнести цветы Платону и Сереже: часто туда ходит. Оттуда братья проводят тебя в убежище. Будем по очереди навещать, но и там долго жить опасно. Нужно придумать что-то более надежное.
— Папа, теперь, когда я рядом с вами, мне уже не страшно. Я выполню, что вы скажете, но хочу, чтобы вы знали обо мне все!
— Спасибо за доверие. Вечером я приду к тебе в лес и ты не торопясь мне расскажешь. А пока нам не следует рисковать, — сама сказала, что с часу на час могут нагрянуть ищейки.
Вскоре в темном чепце, кофте и длинной юбке, ссутулившись и сразу сделавшейся похожей на мать, Нюта с букетом цветов просеменила на кладбище, откуда братья проводили ее в зеленый вигвам. Таким образом, ни один посторонний не был посвящен в эту тайну, все следы заметены и все на хуторе сохранило свой обычный вид.
После обеда во двор трусцой въехал один из бывших пастухов, а позднее член дружины Нэнуни, Василий Цой. Михаил Иванович встретил его на крыльце, протянул руку.
— Здравствуй, Микау Иваныч, пойдем куда-нибудь в отдельную комнату. Надо тихо говорить, чтобы никто не слышал.
Михаил Иванович проводил гостя в спальню, усадил на стул.
— Говори, Василий, здесь никто не услышит.
— Аню крепко спрятали?
— Крепко-то крепко, но надо что-то придумывать.
— Вы и бабушка Ольга Лукинична нам всегда помогали, теперь мы, корейцы, будем выручать. Мы Аня совсем маленька девочка знали, потом она наши дети учила. Наши все знают, Аня бедным людям помогала, поэтому полиция ее не любит. Хотят в тюрьму посадить. Это нельзя. Наши старики ночью долго, долго думали. Придумали так: надо в Японию бегать! Там Аня училась, языки понимает, знакомых людей много. Несколько лет там жить можно.
— Так-то так. Но из Владивостока на пароходе уехать нельзя!
— Из Владивостока нельзя. Там полиция, жандармы. Таможня все пароходы проверяет. Найдут, сразу заберут, это не годится. Наши старики придумали другой дорога: Нюта нужно через Корея ходить. Темна ночью на наша шаланда в трюм спрятаться, тихо сидеть. Шаланда парус поднимает, в море пойдет — как будто морскую капусту или рыбу ловить. Наши шаланды на море очень редко проверяют.
— А если военный или таможенный катер остановит?
— Это, конечно, опасно. Только если станут смотреть трюм, мы будем Аню старой рогожей или сеткой сверху накрывать. Там внизу дышать можно. Дальше прямо в Корею пойдем. Если ветер хороший, на второй сутки уже граница, — мимо реки Туманган ходить будем. Через пять-шесть дней Вонсан придем. Там русский полиция нету. На японский пароход сядет, билет купит, — никто трогать не имеет права. Еще два дня и — Цуруга, Япония придет.
— Да-а, хотя и рискованно, но, пожалуй, это единственный выход. Передай вашим старикам спасибо. А мы целый день голову ломали, как Нютку отправить. Ты с кем на шаланде-то будешь?
— С Иннокентием Магай. Мы с ним уже говорили. У Михаила Ивановича отлегло от души и он разрешил себе пошутить:
— Значит, лучшие мои пастухи будут на этот раз пасти мою собственную дочь?
Цой довольно улыбнулся, обнаружив крупные белые зубы.
— Хорошо будем пасти, Микау Иваныч!
— Буду надеяться. Только нужно выбрать темную ночь, пока еще слишком светло.
— Через три-четыре дня луна совсем не будет. Как думаете, хозяин, где шаланда приставать лучше?
— Если будет тихо, безопаснее всего под скалами Великаньи Уступы, там есть маленькая бухточка. Помнишь, где зимой волков караулили?
— Верно, там никто не заходит опасно, берег очень крутой. Ну, до свиданья. Через два-три дня мы с Иннокентием приедем…
Следы замели вовремя: на следующий же день нагрянули пристав с урядником и два жандарма. Пристав хотя и был знаком, держался сухо:
— Милостивый государь, ваша дочь Анна Михайловна Янковская была арестована за революционную деятельность и бежала из-под стражи в процессе следствия. Есть указания на то, что она прибыла во Владивосток, а затем куда-то скрылась. В управлении подозревают, что она спряталась здесь. Мне поручено произвести обыск и, обнаружив, арестовать. Вот ордер. Но, может быть, вы сами укажете ее местопребывание. Вы же знаете, в случае добровольной сдачи существует определенное снисхождение…
Михаил Иванович невозмутимо дымил трубкой. Как не знать?! Сорок три года назад он слышал об этом из уст расстрелянного позднее командира — капитана Звеждовского, Топора. Тот тоже наивно верил, что их, добровольно сдавшихся студентов, простят. Нет, пристав, это пустой ход!
— Мы с женой знаем об аресте дочери. Нас известили. Но после этого никаких сведений не имеем. Ведь подследственным переписка воспрещается, это всем известно. А что Анна сбежала, — слышу от вас впервые. Впрочем, не верите, — ищите, где угодно. На то у вас и права, и ордер.
Жандармы обошли комнаты, кухню, побывали на мансарде и в подвале. Открывали шкафы, заглядывали под кровати. Потом осмотрели баню. Допросили Ольгу Лукиничну, братьев, кое-кого из рабочих. Анна сбежала? Они слышат об этом впервые…
Перед тем, как сесть в тарантас, пристав обвел хмурым взглядом кудрявые горы, грозно взъерошил русую бороду.
— М-да… Здесь и взвод беглецов спрятать можно. Ну что ж, доложу обстановку. Посмотрим. Имею честь! — Он козырнул и протянул было руку. Но хозяин тоже задумчиво рассматривал знакомые зеленые горы и протянутой руки почему-то не заметил…
Вечером братья незаметно дежурили около дома, а Михаил Иванович заглянул в балаган к дочери. Неподалеку от входа присели на ствол поваленной ветром липы. Костра, естественно, не разводили. Сгущались сумерки, внизу у озера орали лягушки, над головой со свистом проносились стрижи, изредка попискивали комары.
Отец рассказал об обыске, о предложении корейцев. Анна оживилась:
— Будем надеяться, проскользнем благополучно, и я вам скоро напишу. Но как бы то ни было, я хочу, чтобы вы всё знали обо мне… Папа, я стала членом партии большевиков… Не хочу, чтобы вы снова рисковали на старости лет, и никаких адресов не оставляю. Может быть, к вам когда-нибудь явится высокий худой человек, назовется Антоном. Если попросит чего-либо от моего имени, от имени товарища Гали или Риты — это моя вторая подпольная кличка — помогите ему, по возможности.
— Можешь быть уверена.
— Спасибо, папочка. А теперь идите. Кто знает, может, пристав поручил кому-нибудь следить за вами?
— Ого, ты стала совсем грамотная!
— У нас с вами одна школа, папа. Правда, на каторге я не была, с вашим стажем пока не сравнить.
— Хватит с тебя и этого. Ладно, я пошел. Загляну завтра, сделаю вид, что собрался на охоту. А еду будут носить ребята и мать.
— Поцелуйте ее, скажите, что я только здесь наконец сплю спокойно…
Еще дважды наезжали жандармы, бродили вокруг хутора. Уехали ни с чем, но подозрение их не покидало и со дня на день можно было ждать более основательных поисков.
Но вот луна исчезла совсем. Корейцы сообщили, что поздно ночью будут ждать с шаландой под скалистыми обрывами Великаньих Уступов. Вечером Ольга Лукинична пришла проститься с дочерью. Они обнялись, расцеловались. Потом мать пошептала ей что-то на ухо, торопливо сунула в руку давно приготовленный бумажник с деньгами, перекрестила воздух и, опустив голову, быстро зашагала к дому. Братья вскинули на плечи винтовки, подняли мешок и саквояж Анны, двинулись вперед. Михаил Иванович с дочерью шли сзади. Все двигались осторожно, переговаривались редко, вполголоса.
Над полуостровом опустилась мглистая темная ночь, и только люди, знавшие каждую пядь этой земли, могли идти так уверенно. В гору, потом под уклон и снова вверх. В лесу было влажно, невидимые ветки цеплялись за лицо и одежду. Нежно пахло жасмином, невидимыми цветами, папоротниками — неповторимой свежестью раннего приморского лета.
И все-таки ожидание опасности не покидало, поэтому когда впереди кто-то зашевелился, схватились за оружие и разом встали. Раздался низкий свист, топот копыт, все с облегчением вздохнули, а Анна прошептала:
— Сегодня могут напугать даже олени!
На вершину скалы, под которой залегла маленькая бухточка, добрались в полной темноте. Остановились, прислушались: вдруг жандармы как-то пронюхали и устроили засаду? Нет, тихо. И в этот момент от скалы отделилась едва заметная тень. Юрий вскинул винтовку, но услышал хриплое:
— Не стреляйте, это я, Магай! Мы уже больше часа здесь дожидаем. Василий там внизу на шаланде, сильно беспокоится. Нам пока везет, на море туман. Только спускаться очень трудно, надо осторожно ходить. Микау Иваныч, вы лучше здесь прощайтесь, все равно один человек тут караулить надо.
— Да, папа, дальше не ходите. Прощайте. Нет, до свиданья! Если доберусь благополучно, сейчас же дам знать. Напишу, что удрала через Владивосток, — закопалась в уголь на грузовом пароходе: нельзя подвести друзей. Пусть шпики поломают голову! — Она крепко обняла отца за шею.
— Успокойте маму, скажите, что все будет хорошо. Один за другим вслед за Магаем начали осторожно сползать к морю и сразу растаяли в темноте. Михаил Иванович опустился на выступ и лишь по шуму осыпающихся под ногами камней мог представлять, как далеко продвинулась группа. Он давно знал это место: тут и днем было нетрудно сорваться и свернуть себе шею. Но наконец расслышал легкий всплеск скатившегося в воду камня и характерный скрип кормового весла. Значит — добрались до берега. И вдруг почувствовал, как напряглись все мускулы и обострился слух: а что если засада именно здесь, на месте посадки?
Он затаил дыхание… Нет, ни возни, ни выкриков, которых он все время подсознательно опасался!
И впервые за последние дни Янковский-старший почувствовал себя спокойно. Он сидел высоко над уровнем моря, не видел его, но ощущал близкое присутствие огромной массы воды. Ее запах, ее простор. Он представил всю эту безбрежность, и перед ним вдруг поплыла его жизнь…
Детство и отрочество в отцовском имении Янкувка в Польше, гимназия в Люблине, Горы-Горецкий институт. Восстание: пьянящее, захватывающее начало и горький финал. Арест, тюрьма, допросы, суд… Прощание с матерью и жуткий сибирский этап. Каторга. Ленские прииски. Потом станица Сиваково, Дыбовский. Дед Сила Ковалев, лодка «Надежда» и долгое путешествие по Амуру. Слепота на Уссури и милая фельдшерица Катя…
Аскольд, Бабих, Гек. Женитьба. Борьба с бандитами. Морские львы, птицы и бабочки, принесшие ему известность.
А потом страшный день переселения на этот полуостров. Звериный вопль Гека, потерявшего любимого сына. Хунхузы — лесной бой и глядевшая в глаза черная дырочка направленного на него дула винтовки черноусого батоу… И его выстрел в атамана, принесший уважение корейцев и звание «Четырехглазого»…
Что же было дальше? Первые лошади. Тигр при луне давит последнего жеребенка, а назавтра его ощеренная морда из-за куста и спокойный голос Гека позади: «Но разбей череп, Михаил!..»
И снова походы. Пленение целой банды хунхузов. Находка стоянки доисторического человека. Красные волки, едва не погубившие всех оленей. Барс, с прижатыми к затылку ушами, в трех шагах, готовящийся к прыжку, — сколько их было таких случаев? На его счету девять тигров, и все встречи связаны с риском: или ты, или он. Ведь за эти годы только тигры задрали более пятидесяти лошадей.
А привод томских коней за пять с половиной тысяч верст?! Байкал, Селенга, плоты по Амуру и голод; страшные Ханкайские болота. И все это ради его лошади. Но теперь она есть. Даже лучше той, о которой он мечтал, впервые осматривая этот полуостров на маленьком коньке-горбунке… В общем, он достиг своей цели, далеко не каждый может подвести такой итог.
Но скольких попутчиков уже нет?! Бабих, Платой, Гек, Шевелев. Давно спит среди сосен маленький Сергей…
Теперь с большим риском уезжает далеко и надолго Анна. Может, выйдет там замуж и умчится еще дальше на край света? Нет, она не из тех, кто живет для себя. Нютка обязательно вернется и продолжит борьбу. Это ее судьба. А Юрий собирается жениться на старшей дочери покойного Шевелева — Маргарите. Хотелось бы и внуков увидеть; кто знает, сколько ему, самому Нэнуни, еще отпущено лет?
Стали в последние годы сказываться сырые тюрьмы, пеший сибирский этап, каторга. А последующие походы и охоты? Ведь всех его приключений хватило бы на три жизни!
И все-таки ему еще многое хочется осуществить. Огородить парк, построить капитальную дамбу на лагуне, проложить такую дорогу с выходом на тракт, чтобы легко разъезжались две тройки!..
Спустя три года, рассматривая две свои фотографии — юноши-студента и убеленного сединами мужа, он сделает на обороте последней надпись: «Промчалось полвека, а все куда-то рвется сердце ненасытное!» И в этой фразе — весь он. Вся жизнь — поиск, работа, открытия…
А в это время четверо уже достигли берега и ступили на мокрые камни. Анна и братья только сейчас разглядели темный силуэт тихо покачивающейся джонки. Она слегка хлюпала привальным брусом по набегавшей сонной волне.
Магай тихо свистнул, и на судне выросла темная фигура. Иннокентий двинул веслом и сказал едва слышно:
— Бросай конец!
На берегу выбрали мокрую веревку и привязанный к ней узкий трап. Цой вытянул на корму свой конец доски, и теперь между берегом и шаландой пролег шаткий мостик. Ян придерживал трап на плоском камне возле берега, остальные, балансируя, перебежали по скользкой пляшущей доске на судно. Юрий поцеловал сестру и наклонился к уху корейца:
— Василий, тут такая темень, как бы Нютка не свалилась за борт. Сведи ее поскорее в трюм!
Повернулся и бегом вернулся на камни. Ян столкнул трап в воду, и люди на шаланде втащили его на палубу. Затем выбрали из глубины раскоряченный якорь-кошку и подняли прямой залатанный парус.