- Да, - призналась Лили еще тише, чем прежде.
- Просто блестяще, - Северус и правда так думал, хотя голос его звучал глухо – словно он говорил по самой длинной в мире телефонной линии.
- Комплимент принимается. Эти чары спасли много жизней.
В ее голосе не было осуждения. Северус мог только гадать, взбесился бы он или был ей признателен, если бы не отключил эмоции.
- Сев? - спросила она. Он оторвался от созерцания звездочек и перевел взгляд на нее – она все еще наблюдала за банкой; огоньки крохотными точками отражались в ее глазах.
- Как думаешь, отчего мы здесь? То есть – как по-твоему, почему мы вернулись назад?
- Не знаю.
Это заставило ее на него посмотреть. В полумгле – комнату освещала лишь его убогая настольная лампа да мерцание ее звездочек – глаза Лили казались темными, столь же темными, как глаза ее сына в сумраке хижины, когда ночь была так же беспросветна и безбрежна.
- Но ты думал на эту тему, - сказала она. - Поручиться могу. Я тебя знаю – ты точно думал.
Северусу невольно пришло в голову, что она, возможно, собиралась сказать “я тебя знаю” и ограничиться этим. Мечты, мечты. Насколько хорошо она его вообще помнила? Целых два года – два года, когда они заканчивали школу – Лили его игнорировала, словно он сгинул с лица земли, и искала общества его неприятелей. Он измучил себя до слепого бешенства, недоумевая, нарочно ли она так поступает, а если да, то зачем ей это. Хочет ли она его забыть? Что-то продемонстрировать? Доказать, что он ей не нужен – что она не скучает и о нем больше не думает?
Сам-то он о ней думал всегда. Даже когда пытался ее ампутировать, вырвать из сердца – день за днем, год за годом после того, как закончилась эта дружба – все равно помнил о Лили, возвращался к ней в мыслях, пытаясь представить, какой она нынче стала. Даже когда боль от потери переросла в его сердце во враждебность – все, все вокруг все равно было завязано на нее, на Лили; а когда буря чувств – эта неожиданная вспышка лютой ненависти – наконец истощила себя и улеглась, он осознал, что и это тоже было лишь преображенное горе. И в голове его, и в сердце словно наступил рассвет после ночной грозы: все осталось по-прежнему, вымокшее и потрепанное, но целое и неизменное; небо и земля, как и раньше, на своих местах.
И сколь же горьким оказался этот урок: оказывается, если ты пустил кого-то в свое сердце и отвел для него место – вытравить его оттуда уже не удастся. Сквозь разлуку, предательство и смерть – какая-то частица все равно уцелеет, вечная, незыблемая и непоколебимая, как звезды.
- Сев? - Лили подтолкнула его ногу своей. - О чем ты задумался?
Он мог только глядеть на нее, поднимаясь мыслями из своих дальних далей – из тех дней, когда он жаждал лишь одного: чтобы сердце поскорей остановилось, даруя ему покой – и постепенно возвращался к настоящему.
- Я совсем не понимаю, что творится у тебя в голове, когда ты так замираешь. Это та окклю-штука, о которой ты говорил?
- Да, - у него пересохли губы. - Я думал над тем, отчего я здесь – но совершенно не представляю, отчего здесь ты. Точнее говоря, я размышлял над тем, почему вернулся именно в это время – но что касается того, почему я вообще вернулся…
- Значит, и у тебя никаких знаменательных дат, да? - сказала она негромко. - Что ж, в таком случае – не поделишься своими соображениями?
- Есть, конечно, тот факт, что через две недели ко мне перестанут применяться ограничения на магию для несовершеннолетних. Однако не думаю, что на этом все.
- Согласна – они тебе и так не больно-то мешают. А “не все” – это что именно?
Он ткнул за спину волшебной палочкой – календарь отцепился от стены и поплыл по воздуху.
- Видишь кружок?
Лили кивнула, изловив календарь.
- Не знаю, что он означает, но уверен, что это что-то важное, раз я потрудился обвести дату, но не оставил никаких заметок.
Лили моргнула.
- А почему тогда важное? Я бы решила, что все как раз наоборот, раз ты ничего не записал.
- Потому что я думал, что и так не забуду. И еще – потому что вернулся сюда, - он обвел взглядом комнату, стараясь ни на чем не останавливаться; внутри послушно всколыхнулось привычное отвращение. - Я бы не стал приезжать домой без веских на то оснований – равно как и обводить дату на календаре.
- Так почему ты все-таки вернулся? - спросила Лили.
- Я же только что сказал, что не знаю, - он прикусил язык, чтобы не ввернуть что-нибудь едкое на предмет ее умственных способностей – что наверняка сделал бы, окажись на месте Лили кто-нибудь еще.
- Я пытаюсь сказать – извини, Северус, но у меня просто в голове все это не укладывается. Ты вернулся домой на Рождество из-за чего-то жутко важного, но никак не можешь вспомнить, что это было такое, и не оставил себе даже записки?.. Погоди, а когда ты вообще тут очутился?
- За несколько часов до того, как мы встретились в той забегаловке.
- И я тоже, - прошептала она. - Выходит, мы очнулись здесь почти одновременно, прямо друг за дружкой. И… постой, - перебила она сама себя, - а что ты делал до того, как здесь оказался?
Он уставился на нее, не зная, что ответить, да и стоит ли вообще отвечать. Но, кажется, ей хватило и этого молчания; на лице ее, точно кровь, проступило затравленное выражение.
- О Господи, - пробормотала она; календарь выскользнул из пальцев, - ты умер, да? Ты умер.
Он удерживал ее взгляд еще несколько мгновений; потом слегка склонил голову – еле заметно, едва ли больше, чем обычное непроизвольное движение.
Лили снова заплакала.
- Как я все это ненавижу, - пробормотала она – и он не мог с ней не согласиться; из глаз ее хлынули слезы, она поднялась с кровати – зубы стиснуты, брови сведены от гнева – такого же беспомощного, как тот, что прошлой ночью чувствовал он сам. - Ненавижу все это…
Когда Лили неожиданно шагнула вперед, он решил, что она собирается сбежать. Ошибся – она лишь плюхнулась к нему на колени, свернулась калачиком, утыкаясь лбом ему в плечо. На какую-то долю секунды он вдохнул ее запах – маггловский стиральный порошок, апельсины и гардении, ощутил тепло ее…
А потом под ним разлетелся стул, взорвавшись дождем щепок, и они оба рухнули на пол.
- Вот дерьмо, - ругнулась Лили; Северус лишь моргнул, таращась в потолок. Должно быть, он ударился головой – перед глазами плыли разноцветные точки.
Пальцы Лили впились в его свитер с такой силой, что он решил – она хочет его задушить. Он не понимал, почему, пока из какого-то затуманенного места где-то вверху не послышался обманчиво мягкий голос:
- Не исключено, что меня бы до некоторой степени заинтересовали твои объяснения, Северус. Особенно после моих недвусмысленных предупреждений.
“Просто заебись”, - подумал он, спихивая с себя Лили и отталкиваясь руками от пола, чтобы принять сидячее положение. Мать стояла в дверном проеме, беззвучно возникнув в комнате, и в руке у нее была волшебная палочка. “Пиздец”, - угрюмо подумал Северус. Он не поручился бы за то, что матери не взбредет в голову проклясть их обоих и вышвырнуть на улицу.
Рядом с матерью он всегда чувствовал себя девятилетним ребенком – даже когда встречался с ней в последний раз, незадолго до своей смерти. Выходя из дома ее тетки, Северус никак не мог стряхнуть с себя ощущение, что так и остался для нее малышом – утомительным и непоседливым. Это чувство преследовало его до самого Хогвартса и поднялось вслед за ним в директорский кабинет; там масла в огонь подлил понимающий взгляд нарисованного Альбуса… вторая половинка того же ощущения: словно девятилетнего Северуса балует добрый дедушка – закармливает конфетами и приговаривает: “Ничего, ничего, все образуется”.
- Стул сломался, - пояснил он матери, безуспешно пытаясь нырнуть в окклюменцию, чтобы отрешиться от этого старого чувства. Что-то в выражении ее лица – какая-то тень вокруг глаз – напоминала ему о сценах из детства, которые дымкой окутывали его в самые черные дни его жизни.
- И она, конечно, тут же ринулась к тебе на помощь? Оборонять от страшных заноз? - она перевела свой фирменный взор на Лили, но обращалась по-прежнему не к ней.
Северус заметил, что неосознанно заслонил Лили плечом. Не то чтобы он боялся, что мать сотворит с ней что-нибудь чудовищное – просто волшебники ее поколения и социального слоя умели разговаривать с нашкодившими отпрысками только на языке кары. В чистокровных семьях вроде той, из которой происходила она, для наказания существовал целый ряд специальных заклинаний. Мать обычно начинала с того, которое стегало как кнут; дальнейшая экзекуция обычно уже не требовалась – в детстве он настолько сильно боялся невидимого хлыста, обжигающего ладони, что тут же становился паинькой. Для матери они с Лили до совершеннолетия остаются детьми; дети заслуживают наказания, если ослушаются родителей. Да, до его семнадцатилетия оставалось каких-то две недели, но это весьма спорный аргумент – сейчас-то ему всего шестнадцать, и он все еще несовершеннолетний. В чистокровных семьях было принято подходить к определенным вопросам с известной долей… формализма.
- В разговоре обсуждалась неприятная тема, - произнес он выжидательно; сам того не желая, глядел он при этом на ее волшебную палочку. Мать держала ее в руках, хотя ни на кого и не направила – однако это еще ни о чем не говорило, по-маггловски выражаясь, она умела “стрелять навскидку”. Если ее палочка начнет двигаться к бедру…
- И поэтому она кинулась тебе на шею? - голос матери был ниже, чем температура в доме, и холоднее, чем черная наледь на мостовой. Северус почувствовал, будто ступает по замерзшему озеру – так шел по льду прошлой зимой мальчишка, следуя за призрачным сиянием чужого патронуса.
- Нет, - сказал он, - это случилось из-за поломки стула.
Взгляд его метнулся к волшебной палочке, потом снова к лицу матери. Его выражение чуть изменилось; это был уже не тот ее фирменный взор, а другой – прохладный, взвешивающий и все еще недружелюбный. За плечом Северуса Лили не двигалась и, кажется, даже не дышала. И хорошо – не хватало еще, чтобы она выкинула что-нибудь гриффиндорское и получила хлыстом по рукам.
Мать смотрела на него холодно; запугать нарочно она, однако, не старалась – ее гнев сам по себе так действовал. Потом волшебная палочка пришла в движение – неспешное хлоп… хлоп… хлоп… о бедро; Северус осознал, что не может отвести от нее взгляд. Просто поразительно, каким ребенком он себя чувствовал – словно ему снова девять, и мать застукала его за чтением книг по Темным искусствам. Зачем ты так поступил, Северус? Почему проигнорировал мои недвусмысленные предупреждения? Неужели ты считаешь, что заслуживаешь снисхождения? Отвечай, Северус!
- На сей раз я проявлю снисходительность, - ледяным тоном сообщила мать. - Но она сейчас уйдет – незамедлительно – и больше сюда не вернется. Неподобающим ты будешь заниматься не под этой крышей – если, конечно, найдешь хозяев, достаточно глупых, чтобы это позволить.
- Благодарю, матушка, - услышал он собственный голос; интонация напоминала ту, с какой он благодарил Темного Лорда за очередное мерзкое поручение.
Мать направила палочку на Лили, и он едва удержался, чтобы не достать собственную – и правильно сделал, судя по всему, потому что она бы им такое устроила…
- Уходи, - сказала она, обращаясь к Лили в первый раз за все это время.
Дважды ей повторять было не надо. Северусу почудилось легкое прикосновение к спине – но через мгновение Лили была уже на другом конце комнаты и пыталась дотянуться до куртки, которую он повесил на окно. Потом она развернулась, чтобы уйти, но остановилась, заметив, что его мать все еще стоит в дверях.
Неуверенно Лили перевела взгляд на Северуса – и, воспользовавшись неловкой паузой, принялась натягивать свою куртку.
- Попомни мои слова, Северус, - промолвила мать, начисто игнорируя Лили, словно той уже не было в комнате. - Симпатичные богатенькие девочки обращают внимание только на симпатичных богатеньких мальчиков.
Северус моргнул. Лили поперхнулась воздухом. Мать задержала на ней взгляд; губы ее чуть тронула улыбка – насмешливая и сытая.
- Вон, - сказала она негромко, указывая Лили на дверь. Та оцепенела на несколько долгих, мучительных мгновений – а потом выскользнула из комнаты, не удостоив хозяйку дома даже взглядом. В глазах матери был вызов; она будто подначивала Северуса вмешаться.
Он промолчал, зная, что должен проводить Лили до дому. Даже в Рождество – нет, особенно в Рождество, когда у пьяных соседей праздничное настроение – он не должен был позволять ей идти по улице одной, но словно прирос к месту, не в силах шевельнуться.
Внизу зазвонил телефон, завершая этот постыдный эпизод и раскалывая застывшую в комнате тишину. Вырвавшись из ступора, Северус схватил с комода банку с огоньками, вихрем пронесся по лестнице и успел перехватить Лили у самой двери, пока она воевала с задвижкой в темноте.
- Подожди во дворе, - выдохнул он, сунул ей в руки волшебный обогреватель и, цапнув телефонную трубку, рявкнул в нее:
- Что?
- Здравствуйте, - хладнокровно сказал мужской голос на другом конце провода. - Меня зовут доктор Бун, я из больницы Святого Иосифа. Могу ли я поговорить с миссис Снейп?
- Я ее сын – можете поговорить со мной. Из больницы Святого Иосифа? - переспросил Северус. Его мать скорее сгнила бы по частям, чем обратилась в маггловскую больницу.
- Извините, молодой человек, но мне необходимо переговорить с вашей матерью. Вы не могли бы позвать ее к телефону?
- Матери нездоровится, - он развернулся, заметив какое-то движение, но это оказалась всего лишь Лили, которая подобралась к самому его локтю. Банка подсвечивала ее лицо снизу – золотистый отблеск волшебных огоньков пятнышками ложился на щеки, заставлял лучиться глаза. - Что вы хоти…
Северус осекся. “Рождество, - вспомнил он, - это случилось на Рождество”. Какого именно года – он забыл… судя по всему, этого.
- Мой отец, - услышал он собственный голос, едва удержавшись, чтобы не добавить “его сбила машина”. - Это насчет моего отца, верно?
В локоть впились пальцы Лили. Доктор Бун помолчал – и наконец произнес все тем же успокаивающим тоном:
- Да, сынок. Можешь ли ты попросить свою маму перезвонить мне, как только она сможет?
- Посмотрим, что удастся сделать, - ответил Северус и без лишних слов повесил трубку.
Он повернулся к Лили и увидел, что мать спустилась со второго этажа и остановилась на площадке у подножия лестницы.
- Чего хотел этот маггл? - спросила она почти безмятежно.
- Тобиаса сбила машина, - процитировал по памяти Северус. В голове его замелькали воспоминания – словно перед ним прокручивался маггловский фильм… вот отец выходит из дома своего друга, хорошенько набравшись в честь праздника… пошатываясь, он переходит дорогу, и не видит автомобиль… дорога была скользкой, и водитель не успел затормозить… С течением времени из памяти стерлись неважные детали – такие, как сколько Северусу тогда было лет. Неожиданно он вспомнил, что ответил на звонок и в тот раз – не исключено, что и разговор протекал по тому же сценарию…
Лили издала еле слышный беспомощный звук. Ее пальцы больно впивались в локоть. Мать ничего не сказала – только глядела на него с окончательной, неподъемной умиротворенностью, бьющей со дна души, из неиссякаемого родника окклюменции.
- Он мертв? - наконец спросила она, и голос ее журчал, как бегущая вода.
- Да, - ответил он.
***
Лили объяснила, где находится больница Святого Иосифа. Мать взяла его под руку, словно собираясь на прогулку – хотя они никогда не гуляли – и Северус аппарировал их в переулок неподалеку от нужной улицы. Лили появилась там секундой позже – зубы упрямо стиснуты, сама бледная и решительная. Мать ее не заметила – она, похоже, вообще ничего и никого не замечала – и все так же машинально проследовала за ними к пешеходному переходу и пересекла улицу по светящейся “зебре”.
- Нам не сюда, - сказала Лили, когда Северус свернул к главному входу – или к тому, что счел главным входом. Он не заходил в маггловскую больницу… кажется, с тех самых пор, как это случилось в первый раз. Лили тронула его за локоть.