Спичка погасла.
В темноте они больше не могли видеть друг друга. Не думая, оба сразу отступили подальше от опасного края, прижавшись спиной к стене. Хирага, более искушенный воин, упал на одно колено, положив руку на рукоять, готовый одним ударом перерубить Ори ноги, если тот нападет, напряженно вслушиваясь, чтобы не пропустить звук извлекаемого из ножен меча.
— Хирага! — царапнул его из темноты голос Ори, отступившего ещё глубже в тоннель, где он не мог его достать. — Я хочу, чтобы она умерла, я стану преследовать её ради сонно-дзёи и себя самого. Ты хочешь остаться. Разреши эту проблему.
Хирага молча выпрямился.
— Сам решай её , — прошипел он и тут же бесшумно поменял место.
— Я не могу. Я не могу решить её , я уже пытался. Хирага колебался, ожидая подвоха.
— Сначала положи свои мечи на землю.
— А потом?
— Дальше: поскольку ты одержим ею превыше сонно-дзёи, ты никогда не появишься рядом со мной в Иокогаме при оружии, ты завтра же отправишься в Киото и все расскажешь Кацумате, он главный из сиси Сацумы. Когда ты вернешься, мы это сделаем — все, как ты сказал.
— А если я не вернусь?
— Тогда я сделаю это один и сам выберу время. Голос из темноты заскрежетал ещё сильнее.
— Но она может уехать, сбежать, neh? Что, если она уедет до моего возвращения?
— Я позабочусь о том, чтобы быть в курсе всех её передвижений, и тотчас же извещу тебя. Если ты не сможешь прибыть вовремя, я сам приму решение. Она и её муж, если они к тому времени поженятся, могут уехать только в Гонконг. Ты — или мы — можешь последовать за ней туда. — Он слышал тяжелое дыхание Ори и ждал, готовый отразить внезапное нападение, зная, что не может доверять Ори, пока она жива и находится рядом, но полагая, что на данный момент это наилучший план. «Убить его было бы большой потерей. Мне нужна его мудрость». — Ты согласен?
Он ждал. И ждал. Потом услышал:
— Да. Что ещё?
— Последнее: этот крест, ты сейчас же бросишь его в колодец. — Хирага услышал внезапный злой свистящий вдох. Молчание нарастало.
— Я согласен, Хирага-сан. Пожалуйста, примите мои извинения. Потом его острый слух уловил легкий шорох разворачиваемой
ткани, что-то пролетело мимо него, и за спиной раздался звук металла, тенькнувшего о каменную стену колодца, почти тут же проглоченный им. Звук мечей, которые кладут на землю.
Хирага зажег спичку. Действительно, Ори теперь стоял беззащитный. Хирага тут же метнулся вперед, Ори в панике бросился бежать, но Хирага лишь забрал его мечи. Прежде чем спичка погасла, ему хватило времени бросить и их в колодец.
— Пожалуйста, повинуйся мне, Ори. Тогда тебе нечего бояться. Я пойду первым, подожди, пока я не окликну тебя сверху.
Скобы были источены ржавчиной, некоторые из них шатались. Подъем был трудным. Затем, далеко вверху, он с благодарностью увидел отверстие колодца, открытое небу, и песчинки звезд меж облаков. Ночные звуки, ветер и море. Он начал карабкаться дальше, но уже осторожнее. Ему потребовалась собрать все силы, чтобы тихо подтянуться на каменный венец колодца и оглядеться вокруг.
Заброшенный колодец стоял неподалеку от ограды и канала за ней, на пустыре, поросшем сорняками и заваленном мусором. Недалеко плескалось море. Развалившиеся дома, глубокие рытвины на грунтовой дороге. Глухое ворчание собаки, рыскавшей поблизости в поисках пищи. Ветер донес до него грубые голоса, распевающие какую-то лихую песню. Теперь Хирага понял, куда привел их подземный ход. Они были в Пьяном Городе.
22
Пятница, 17 октября
В свете занимающегося дня в замке Эдо Мисамото — переодетый самураем рыбак и шпион Ёси, — дрожа всем телом, сидел на коленях перед встревоженным Советом старейшин. Английская копия ответа сэра Уильяма тряслась у него в руке. Рядом с ним сидел, цепенея от ужаса, чиновник бакуфу.
— Говори, рыбак! — повторил Андзё, глава старейшин. В холодном приемном зале стояла напряженная тишина. — Ничего, если ты не понимаешь все английские слова, мы хотим знать, точно ли перевел чиновник бакуфу это послание. Так ли все говорится в послании гайдзинов? Точно так?
— Э-э, да, более или менее, да, господин, — пробормотал Мисамото, напуганный так сильно, что едва мог говорить. — Все, как господин чиновник... более или менее, господин... более... или...
— У тебя что, морские водоросли вместо языка, рыбий помет вместо мозгов? Отвечай нам скорее! Князь Торанага говорит, что ты можешь читать по-английски — так читай! — Час назад Андзё был разбужен дрожащим чиновником бакуфу, который принес ответ сэра Уильяма на голландском и английском. Андзё спешно созвал заседание Совета, на котором чиновник только что повторил свой перевод голландского текста. — Что говорится в этой бумаге на английском?
— Видите ли, господин, да, это, э-э... — Голос Мисамото замер, у него снова перехватило горло от страха.
Отчаявшись добиться от него ответа, Андзё посмотрел на Ёси.
— Это ничтожество с рыбьими мозгами ваш шпион, — произнес он с точно выверенной холодностью. — Вы придумали вызвать его сюда, пожалуйста, заставьте его говорить.
— Скажи нам, что говорится в письме, Мисамото, — доброжелательно произнес Ёси, внутренне почти слепой от гнева и отчаяния. — Никто не причинит тебе вреда. Скажи своими словами. Правду.
— Видите ли, господин, здесь все более или менее, как... более или менее, как доложил господин чиновник, господин, — запинаясь, начал Мисамото, — но это, это письмо, я не знаю всех слов, господин, но некоторые из них... ну, ну... — Его лицо перекосилось от ужаса.
Ёси подождал мгновение.
— Продолжай, Мисамото, не бойся, говори правду, какова бы она ни была. Никто не тронет тебя. Нам нужна правда.
— Видите ли, господин, предводитель гайдзинов... — Мисамото запнулся. — Он говорит, что собирается в Осаку через одиннадцать дней, как сказал чиновник, но не... но не с церемониальным визитом... — Он съежился под их пронзительными взглядами, перепуганный настолько, что теперь у него текло из носа и слюна изо рта сбегала на подбородок, потом выпалил: — Он вовсе не доволен, на самом деле он сильно разозлен, и он собирается... собирается в Осаку со своим флотом, собирается идти в Киото с пушками, шестидесятифунтовыми пушками, множеством кавалерии и солдат, чтобы встретиться с Сыном Неба и с сёгуном... он даже назвал их по именам, господин, император Комэй и мальчик-сёгун Нобусада.
Все ахнули, даже стражники, обычно невозмутимые и, как подразумевалось, ничего не слышащие. Мисамото уткнулся головой в татами и замер, не отрывая лба от пола.
Ёси показал рукой на чиновника бакуфу, который побледнел, и все внимание обратилось на него.
— Это так?
— Церемониальный визит, господин? Для ваших августейших ушей это должно быть правильным переводом... варвары грубы и неотесанны в выборе слов, и то, что они написали, должно, я искренне верю в это, быть правильно истолковано как церемониальный, государственный визит, и...
— Говорится ли тут про «пушки и кавалерию» и тому подобное?
— В принципе, господин, это пи...
— Да или нет? — почти прокричал Ёси, и все ошеломленно посмотрели на него.
Чиновник сглотнул, пораженный тем, что ему, впервые в его жизни, приказывают отвечать так прямо, и уже совершенно потрясённый тем, что его в чем-то обвиняют и что обычные правила, манеры и гладкость слога дипломатии не принимаются во внимание.
— Я с сожалением довожу до вашего сведения, что в принципе такое упоминается там, но подобная дерзость совершенно очевидно является ошибкой и...
— Почему ты не перевел все точно?
— Для августейших ушей, господин, необходимо толкование...
— Названы ли имена августейших особ? Да или нет?
— Их имена содержатся в послании, но...
— Правильно ли написаны иероглифы их имен?
— Насколько может показаться, господин, иероглифы представляются написанными пра...
— Напиши точный перевод того, что говорится в послании, немедленно. — Колючие слова прозвучали тихо, но притаившаяся за ними жестокость ударила по каждому, многократно отразившись от голых каменных стен. — Точный! Все дальнейшие послания от них или к ним делай столь же точными. Точными! Одна ошибка, и твоя голова окажется в мусорной яме. Убирайся! Мисамото, я очень доволен тобой, пожалуйста, подожди снаружи.
Оба мужчины поспешно вышли. Мисамото проклинал свою горькую судьбу и тот день, когда он согласился сопровождать Перри в Японию, полагая, что бакуфу с радостью примут его, оценив его уникальные знания, и отвалят ему целое состояние. Чиновник же клялся, что отомстит Ёси и этому лживому рыбаку прежде, чем Совет исполнит свой приговор, которого он, как разумный и чтущий незыблемые правила чиновник, не мог избежать.
Ёси яростно полоснул деревянным мечом, удерживая двух своих противников на расстоянии, пот струйками сбегал по его лицу, потом метнулся назад, развернулся и атаковал снова. Оба противника, опытные воины, мгновенно ушли с линии атаки, наседая на него с двух сторон. Им было приказано победить в этой схватке и объявлено, что в случае поражения каждый проведет месяц в казармах и лишится платы за три месяца.
Один из них с замечательным искусством сделал ложный выпад, раскрывая Ёси для другого, но Ёси был готов: он низко пригнулся, меч противника свистнул у него над головой, а его собственный врезался в грудь нападавшему с такой силой, что треснул и переломился — будь клинок настоящим, он почти рассек бы этого человека надвое. Получивший удар выбыл из борьбы.
В тот же миг первый уверенно бросился на Ёси, чтобы покончить с ним, но Ёси вдруг не оказалось там, где он должен был бы находиться: почти распластавшись на полу, он выбросил вперед ногу, прибегнув к удару карате. Его противник взвыл от боли, когда твердое как камень ребро стопы Ёси врезалось ему в мошонку, и, корчась, упал на пол. Увлекаемый яростью и адреналином, Ёси прыгнул на распростертого самурая, занеся высоко над головой треснувшую рукоять, готовый вонзить деревянный стержень в горло побежденного. Но он сдержал смертельный удар в волоске от его шеи — сердце колотилось в груди, Ёси был в экстазе от своего искусства и самообладания, от того, что не проиграл на этот раз — победа не значила ничего. Его разбушевавшаяся ярость улеглась в тот же миг.
Удовлетворенный, он отбросил сломанную рукоять и начал постепенно раскручивать тугую спираль, свернувшуюся внутри него; зал для упражнений был гол и лишен ненужной роскоши, как и остальные помещения замка. Все трое тяжело дышали от долгого напряжения, человек на полу все ещё извивался от боли, перекатываясь с боку на бок. Тут Ёси в ошеломлении услышал, как кто-то за его спиной тихо захлопал в ладоши. Он гневно обернулся — по заведенному им обычаю никто и никогда не приглашался на эти тренировочные занятия, где можно было оценить уровень его мастерства, определить его слабые стороны и измерить его звериную жестокость в схватке, — но и этот его гнев рассеялся так же быстро.
— Хосаки! Когда ты приехала? — спросил он, стараясь отдышаться. — Почему не послала кого-нибудь известить меня о своём приезде? — Улыбка погасла на его лице. — Случилась беда?
— Нет, господин, — с огромной радостью ответила его жена, сидя на коленях у двери. — Никакой беды, просто меня переполняет удовольствие от того, что я вижу вас. — Она низко поклонилась. Её юбка и куртка для верховой езды из прочного зеленого шелка выглядели скромно и были помяты и запачканы грязью с дороги, как и зеленая накидка на теплой подкладке и широкая шляпа, подвязанная под подбородком; короткий меч был заткнут за оби. — Пожалуйста, простите, что я проскользнула сюда вот так, без приглашения и не переодевшись, но, видите ли, мне не терпелось увидеть вас, а сейчас я ещё больше довольна, что поступила так, ибо теперь знаю, что вы владеете мечом ещё лучше, чем прежде.
Он скрыл свой восторг, потом подошел ближе и испытующе посмотрел ей в лицо.
— Действительно ничего не случилось?
— Нет, господин. — Она просияла, глядя на него с открытым обожанием. Белые зубы, черные раскосые глаза на классическом лице, которое не было ни привлекательным, ни обыкновенным, но которое навсегда отпечатывалось в памяти. Все в ней было исполнено огромного достоинства.
— Ёси, — сказал его отец, когда ему было семнадцать лет, — я выбрал тебе жену. Она Торанага и родовитостью равна тебе, хотя и представляет менее значительную ветвь Митовара. Её зовут Хосаки, на древнем языке это слово означает «зернышко пшеницы», символ плодородия и изобилия, а также «наконечник копья». Думаю, она не подведет тебя ни в одном из этих качеств...
И она не подвела, с гордостью подумал Ёси. У нас уже два прекрасных сына и дочь, а она все так же сильна и здорова, всегда разумна, тверда в управлении нашими финансами и, большая редкость для жены, её довольно приятно иной раз повалить на подушки, хотя она и не так страстна, как моя наложница или те партнерши, которых я беру для удовольствия, особенно Койко.
Он принял сухое полотенце от того из двух воинов, который оставался на ногах, и махнул рукой, отпуская обоих. Человек молча поклонился и помог другому, все ещё страдающему от боли, хромая, выйти из зала.
Ёси опустился на колени рядом с женой, вытирая полотенцем пот.
— Итак?
— Здесь не безопасно, neh? — тихо спросила она.
— Полной безопасности не найти нигде.
— Во-первых, — произнесла она уже нормальным голосом, — во-первых, Ёси-тян, мы позаботимся о вашем теле: ванна, массаж, потом беседа.
— Хорошо. Тут нам есть о чем поговорить.
— Да. — Она с улыбкой поднялась и, снова перехватив его испытующий взгляд, заверила его: — Это правда, в Зубе Дракона все хорошо: ваши сыновья здоровы, ваша наложница и её сын счастливы, ваши военачальники и вассалы бдительны и хорошо вооружены — все, как бы вы пожелали. Я просто решила нанести вам короткий визит, поддавшись внезапному капризу, — сказала она для подслушивающих ушей, — мне только нужно было повидать вас и поговорить об управлении замком.
А также залучить тебя в постель, красавец мой, думала она в глубине сердца, подняв на него глаза. Её ноздри наполнял исходивший от него запах мужчины, она остро чувствовала его близость и, как всегда, до боли жаждала ощутить его силу.
Пока ты далеко, Ёси-тян, я могу оставаться спокойной большую часть времени, но рядом с тобой... Ах, тогда это бывает очень трудно, хотя я и притворяюсь, о, как я притворяюсь, и прячу свою ревность к другим, и веду себя так, как должна вести примерная жена. Но это не означает, что я, как и все жены, не испытываю дикой ревности, иногда доходящей до исступления, когда мне хочется убить или, ещё лучше, покалечить всех этих девок, когда я мечтаю о том, чтобы меня желали и овладевали мной с такой же страстью.
— Вы были вдали слишком долго, муж мой, — нежно произнесла она, желая, чтобы он взял её прямо сейчас, на полу, где они возились бы так, как, в её представлении, возятся разохотившиеся молодые крестьяне и крестьянки.
День близился к середине; легкий ветер расчистил небо от облаков. Они находились в самых внутренних покоях: три комнаты с татами на полу и ванная комната в том месте, где стена стояла углом. Она наливала ему чай, изящно, как всегда. С самого детства она изучала чайную церемонию, как и он, но она теперь была Сэнсэем и сама учила других чайной церемонии. Они вымылись, и им обоим сделали массаж. Двери были заперты, стража расставлена, прислужницы отпущены. Он сидел в накрахмаленном кимоно, она угощала его в легком, развевающемся ночном кимоно, распустив волосы.
— Думаю, после нашего разговора я отдохну. Тогда моя голова прояснится к сегодняшнему вечеру.
— Ты ехала весь день?
— Да, господин. — Путешествие и в самом деле было трудным, она мало спала и меняла лошадей через каждые три ри, что составляло около девяти миль.