— Садица, мисси.
— Нет, не сегодня, А Со, мои волосы могут подождать.
— Ай-йа, завтла нет халосый! — А Со помахала щеткой для волос.
— О, ну ладно. — Анжелика вздохнула, выбралась из кровати, села у туалетного столика, после чего А Со вынула заколки и принялась расчесывать ей волосы. Ощущение было очень приятным. О, как Андре умен! С ним все всегда так просто — теперь я могу получить столько денег, сколько мне нужно, о, какой же он умный.
Время от времени легкий морской бриз поскрипывал ставнями. В ста ярдах от них, по ту сторону променада, волны накатывались на берег и отступали, шурша галькой, потом накатывались снова с приятным мерным звуком, обещавшим ещё одну тихую ночь, которой все в Поселении были рады. Флот отплыл на закате. Все, кто не был пьян или прикован к постели, проводили корабли взглядом с разной степенью тревоги. Все пожелали им попутного ветра и скорейшего возвращения. Все, кроме японцев. Ори был одним из них, сейчас он приник глазами к щели в одной из её ставен, надежно укрытый высокими кустами камелии, которые в изобилии росли здесь, посаженные по распоряжению Сератара, страстного садовода.
Ори устроился в этой засаде, поджидая Анжелику, задолго до полуночи. Время тянулось медленно. Он без конца строил и перестраивал планы, доводя себя до изнеможения, вновь и вновь нервно проверял, легко ли вынимается из ножен короткий меч и на месте ли «дерринджер», спрятанный в рукаве его рыбацкого кимоно. Но когда он увидел её , приближающуюся к миссии в компании двух других гайдзинов, всю его усталость как рукой сняло.
В первое мгновение он раздумывал, не выскочить ли ему из засады и не убить ли их, но потом отказался от этой глупости, понимая, что вряд ли сумеет убить всех троих и часового, прежде чем убьют его самого. «Да и в любом случае, — хмуро подумал он, — это помешало бы моему плану овладеть ею ещё раз, перед смертью, а потом сжечь Поселение. Без меня и моих постоянных напоминаний Хирага никогда не сделает этого. Он слишком слаб теперь — гайдзины отравили его разум. Если сам Хирага Несгибаемый может покориться им так быстро, чего ждать от других? Император прав, что ненавидит гайдзинов и желает, чтобы их изгнали!»
Сегодня утром он притворился, что готов покинуть Ёсивару и отправится в Киото, как того потребовал Хирага.
«Я все делаю правильно, — думал он с полной убежденностью, легкий ветер с моря разгонял ночных насекомых. — Эта женщина — идеальная мишень для сонно-дзёи. Что бы там ни говорил Хирага, у меня, наверное, никогда уже не появится другой возможности сбросить её чары. Да, она околдовала меня. Должно быть, она ками, лесной дух, женщина-волчица, возродившаяся в обличии гайдзинов, ни одна другая женщина, будучи девственной и одурманенной лекарством, не смогла бы принимать мужскую плоть с такой страстью, ни одна не смогла бы заставить мужчину испытать то, что испытал я, или поселить во мне желание, которое доводит меня до исступления.
Сегодня она станет моей во второй раз. Потом я убью её. Если мне удастся бежать — карма. Если не удастся — карма. Но она умрет от моей руки».
Пот стекал по его лицу и спине. Он снова сосредоточился, наблюдая за девушкой через щель: она была так близко, что, не будь стены, он мог бы дотянуться до неё рукой. Она забралась на постель; ночная рубашка ничего не скрывала. Служанка увернула фитиль в лампе, оставив лишь маленький теплый огонек.
— Спокойной ночи, мисси.
— Спокойной ночи, А Со.
Радуясь, что осталась одна, Анжелика уютно устроилась под покрывалом, наблюдая за причудливыми тенями, которые отбрасывало танцующее на сквозняке пламя лампы. Её голова удобно покоилась на руке. До Канагавы она никогда не боялась темноты и быстро погружалась в сон, чтобы проснуться свежей и отдохнувшей. После Канагавы все изменилось. Теперь она требовала, чтобы ночник горел возле неё всю ночь. Сон приходил трудно. Вскоре неотвязные мысли завели её в лабиринт диких предположений. Руки невольно потянулись к груди. Не стала ли её грудь чуть полнее, чем вчера, а соски более чувствительными? «Да, да, так и есть... нет, это все мое воображение. А живот? Он как будто стал круглее? Нет, мне показалось, и все же...
И все же разница во мне огромна, как между жизнью на земле до Рождества Христова и после него, и по меньшей мере один раз в день я гадаю, кто бы это был: мальчик или девочка? Или дьявол, похожий на своего отца. Нет, мой ребенок не мог бы быть дьяволом!
Дьявол. Это напоминает мне, что сегодня пятница и через два дня я должна идти в церковь и снова исповедоваться. Сколько я их ни повторяю, слова не становятся легче. Как я теперь ненавижу исповедь, как отвратителен мне отец Лео, такой толстый, грубый, пропахший табаком, развратный старик. Он похож на исповедника тети Эммы в Париже — древнего шотландца, от которого всегда разило виски и чей французский был так же сален, как его сутана. Мне повезло, что ни она, ни дядя Мишель не были фанатиками, просто обычными католиками, ходившими в церковь по воскресеньям. Интересно, как она сейчас и бедный дядя Мишель. Завтра же я поговорю с Малкольмом...
Дорогой, чудесный Малкольм, он был таким милым сегодня вечером, таким сильным и мудрым, и, о, как я хотела его. Я так рада, что могу говорить с ним, какое счастье для меня, что тетя Эмма отказалась учить французский, поэтому мне пришлось выучить английский. Поразительно, как она смогла прожить в Париже столько лет, не зная ни слова по-французски, и что это нашло тогда на дядю Мишеля, что он женился на ней и обрек себя на такие муки? Хотя я люблю их обоих, но одевается она так безвкусно, а он такой обыкновенный.
Любовь! Так он мне всегда отвечал, и она тоже; и ещё то, что они встретились, когда он отдыхал летом в Нормандии. Она была актрисой в бродячей шекспировской труппе, он — мелким чиновником. Это была любовь с первого взгляда, всегда говорили они, и рассказывали мне, какой она была красавицей и как красив был он. Потом они вместе убежали, поженились через неделю — все было так романтично, только с тех пор они не были особенно счастливы.
А мы будем, Малкольм и я. О да, и я буду любить Малкольма, как должна любить мужа современная жена, у нас будет много детей, они будут воспитываться в католической вере, он не станет возражать, он ведь тоже не фанатик: „Честное слово, нет, Анжелика. Разумеется, свадьба пройдет по протестантскому обряду, мать даже слушать не захочет ни о чем ином, в этом я уверен. После мы можем устроить и католическую церемонию, тайно, если ты пожелаешь..."»
Ничего, что она будет тайной, эта церемония и будет их настоящим бракосочетанием — не как первая. Святая Мать Церковь примет наших детей в своё лоно, большую часть года мы все будем жить в Париже, он будет любить меня, я буду любить его, и мы будем восхитительно заниматься любовью, думала она, и её сердце приятно застучало, когда она отпустила свои мысли на свободу.
Она услышала, как открылась и закрылась наружная дверь, а потом с легким скрежетом повернулась ручка на двери в её спальню. Анжелика обернулась в смятении и увидела Андре Понсена, который молча открыл дверь, молча закрыл её за собой, запер на задвижку и прислонился к ней спиной. На губах его застыла насмешливая улыбка.
Ей вдруг стало страшно.
— Что вам нужно, Андре?
Он долго не отвечал, потом подошел к кровати и опустил на неё неподвижный взгляд.
— По... поговорить, а? — тихо произнес он. — Нам ведь есть о чем, а? Поговорить... или... или что?
— Я не понимаю, — ответила она, понимая все слишком хорошо, и сердце её болезненно сжалось, когда она заметила тревожный блеск в его глазах, где всего несколько минут назад видела одно лишь сочувствие. Но она заставила свой голос звучать спокойно, проклиная себя за то, что не заперла дверь — здесь в этом никогда не было нужды, кругом всегда было полно слуг и сотрудников миссии, и никто не осмелился бы войти к ней без разрешения. — Пожалуйста, вам не...
— Мы должны поговорить... насчет завтрашнего дня и быть... быть друзьями.
— Дорогой Андре, пожалуйста, уже поздно, что бы это ни было, это может подождать до завтра, извините, но вы не имеете никакого права входить сюда, не постучав... — В следующий миг она в панике отползла на другую сторону кровати: он сел на край и протянул к ней руку. — Прекратите или я закричу!
Его смех был тихим и колючим.
— Если вы закричите, дорогая Анжелика, сюда сбегутся слуги, и я отопру дверь и скажу им, что вы пригласили меня сюда, вы хотели встретиться со мной наедине, чтобы обсудить вашу потребность в деньгах, наличных деньгах, для проведения аборта. — Снова кривая ехидная усмешка. — А?
— О, Андре, не будьте таким, пожалуйста, уходите, прошу вас... если вас кто-нибудь увидит... пожалуйста.
— Сначала... сначала поцелуй. Она вспыхнула.
— Убирайтесь, как вы смеете!
— Заткнись и слушай, — хрипло прошептал он, его рука поймала её кисть и сжала её , словно в тисках. — Я смею все. Если я захочу получить больше, чем поцелуй, ты с радостью дашь мне это или пеняй на себя. Без меня все обнаружится, без меня...
— Андре... пожалуйста, отпустите меня. — Как она ни пыталась, она не могла вырвать у него свою руку. Криво усмехнувшись, он отпустил её. — Вы сделали мне больно, — сказала она, едва не плача.
— Я не хочу делать тебе больно, — сдавленно проговорил он, собственный голос казался ему чужим. Он знал, что это безумие быть здесь и делать то, что он делает, но после её ухода его вдруг охватил такой ужас, что он перестал что-либо соображать, ноги сами собой привели его сюда, чтобы силой заставить её... что? Разделить с ним его медленную смерть. Почему бы нет?! — пронзительно кричал его мозг. Это её вина, она выставляет напоказ свои груди, свою бесстыдную чувственность, не дает мне забыть! Она ничем не лучше уличной девки, может быть, её никто и не насиловал, разве она не нацелилась заполучить Струна и его миллионы любой ценой? — Я... я твой друг, разве я не помогаю тебе? Поди сюда, один... один поцелуй не большая плата.
— Нет!
— Кровь Христова, дай мне это с радостью, или я перестану помогать тебе, а через день или два сообщу обо всем Струану и Бебкотту, анонимно. Ты этого хочешь? А?
— Андре, пожалуйста... — Она затравленно оглянулась вокруг, ища, куда бы убежать. Бежать было некуда. Он подвинулся ближе на кровати и протянул руку к её груди, но она оттолкнула её и начала сопротивляться, драться с ним, полоснула ногтями, целясь в глаза, но он скрутил её так, что она не могла даже шевельнуться, а она боялась позвать на помощь, понимая, что попала в ловушку, что погибла и должна будет уступить ему. Вдруг чья-то рука бешено заколотила в её ставни.
Этот неожиданный грохот вырвал Андре из его безумия, а она пронзительно закричала от страха. В ужасе он спрыгнул с кровати, бросился к двери, отпер её и ту, что вела в коридор, потом метнулся назад к окну и распахнул его. За считанные секунды он отпер ставни и толкнул их наружу. Никого. Там никого не было. Только кусты, качающиеся на ветру, и шум моря; на променаде за оградой не видно ни одного человека.
Из темноты возник спешивший на крик часовой.
— Что здесь происходит?
— Это я у вас должен спросить, солдат, — ответил Андре, сердце его скрежетало, слова неуклюже вываливались изо рта. — Вы видели кого-нибудь, что-нибудь? Я проходил мимо двери мадемуазель и услышал, или подумал, что услышал, как кто-то стучится в её ставни. Быстро, осмотрите тут все кругом!
За его спиной в комнату торопливо вошёл Пьер Вервен, поверенный в делах. Он был в халате, наброшенном поверх ночной рубашки, ночной колпак съехал набок, в руке он держал свечу, пламя её металось на сквозняке. У порога столпились ещё люди.
— Что происходит... о, Андре! Какого дьявола... что тут творится? Мадемуазель, вы кричали?
— Да, я... он... — запинаясь проговорила она, — Андре был... он... кто-то постучал в ставни, а Андре, ну, он...
— Я как раз проходил мимо её двери, — сказал Андре, — и сразу ворвался сюда... разве не так, Анжелика?
Она опустила глаза, теснее прижимая к себе покрывало.
— Да, да, это правда, — кивнула она, боясь и ненавидя его, но стараясь скрыть это.
Вервен подошел к Андре, стоявшему у окна, и выглянул наружу.
— Может быть, это был ветер. Случается, что тут налетают неожиданные шквалы, а ставни не то чтобы совсем новые. — Он потряс одну из них. Она в самом деле непрочно болталась на петлях и громко загремела. Он высунулся и крикнул часовому: — Хорошенько обыщи все кругом, потом вернешься и доложишь мне. — Он закрыл и запер ставни, потом запер окно. — Ну вот! Теперь беспокоиться не о чем.
— Да, да, но... — К глазам подступили слезы облегчения.
— Mon Dieu, мадемуазель, бояться больше нечего, не плачьте, вы в полной безопасности, вам нечего беспокоиться, уверяю вас. — Вервен снял свой ночной колпак и растерянно почесал лысину. Потом с благодарностью заметил А Со среди тех, кто стоял у двери, и с важным видом сделал ей знак приблизиться. — А Со, ты спать здесь, с мисси, хейа?
— Да, масса. — А Со торопливо ушла за постелью, и все стали понемногу расходиться.
— Я побуду с вами, Анжелика, пока она не вернется. — Старик зевнул. — Вероятно, вы оба ошиблись, и это был просто ветер. Кому взбредет в голову колотить в ставни, а? Благодарение Богу, в Поселении нет этих отвратительных уличных мальчишек и нищих, которые стали бы выкидывать всякие такие шутки или шарить по карманам! Не иначе как ветер, а?
— Я уверен, что вы правы, — сказал Андре, страх его прошел, но остались мучительные опасения, что кто-то был снаружи и все видел — он заметил щель в ставне, но больше ему в глаза ничего не бросилось. — Вы не согласны, Анжелика?
— Я... я, возможно, да, — пробормотала она, до крайности взволнованная и ещё не поборовшая окончательно своего страха: перед ним и перед этим внезапным стуком. Как же тогда это объяснить? Был это человек или просто Богом ниспосланный ветер — истинный дар Божий? Ветер или нет, человек или нет — мне все равно, решила она про себя. Мне все равно, я избежала худшего, завтра же я перееду назад к Малкольму, здесь я больше не осмелюсь оставаться, я не должна здесь оставаться, слишком близко к Андре, слишком опасно. — Звук был такой, словно кто-то стучал, но... но я могла и ошибиться. Это мог быть внезапный... внезапный порыв ветра.
— Я уверен, что это был ветер, — убежденно произнес Вервен. — У меня ставни тоже стучат, все время меня будят. — Он прокашлялся и сел, благожелательно прищурившись на Андре, чье лицо все ещё было белым как мел. — Вы можете идти, друг мой. Выглядите вы совсем неважно, как будто, Господи сохрани, у вас печень схватило.
— Может быть... может быть, так оно и есть. Я... я определенно чувствую себя не очень хорошо. — Андре взглянул на Анжелику. — Извините, — сказал он, не отрываясь глядя ей в глаза, голос спокойный и мягкий, внешне опять тот же старый Андре, вся отчужденность, похоть, жестокость исчезли без следа. — Спокойной ночи, Анжелика, вам больше нечего бояться, никогда. Мсье Вервен совершенно прав.
— Да... Да, благодарю вас, Андре. — Она натянуто улыбнулась, и он вышел. Она смотрела на него пристально, стараясь прочесть правду на самом дне его глаз. Она увидела в них одно лишь дружелюбие, ничего больше. Но она не доверяла тому, что видела. И все равно она понимала, что ей придется помириться с ним, принять его неизбежные извинения — притворившись, что она все забыла, и согласившись, что сегодняшнее нападение было просто вспышкой безумия, — после чего они снова станут друзьями. С виду.
Она вздрогнула всем телом. В самой глубине своего существа она теперь осознала, что чего бы он ни потребовал, она рано или поздно должна будет ему это дать. Пока он жив.
Ори дрожал, скорчившись рядом с перевернутой рыбацкой лодкой на галечном берегу. В двадцати шагах от него шумел прибой, волны накатывались и с шипением отступали.
— Ты полный бака, — выдохнул он, вся его ярость была целиком направлена против него самого. Прежде чем он сообразил, что делает, он замолотил рукой в ставни, а потом, ужасаясь совершенной им глупости, бросился прочь, перемахнул через ограду, разыскал весло, которое использовал для отвода глаз, взвалил его на плечо и вприпрыжку помчался через дорогу, слыша за спиной голоса гайдзинов. Его никто не остановил.