— Как быть с Осакой?
— О, Осака? Сожалею, но вам придется отложить визит туда до моего возвращения. — Улыбка была почти неприкрытой.
— И когда это случится? — Ощущение, что палуба уходит у него из-под ног и он тонет, стало сильнее.
— Шесть или семь дней, в зависимости от ветра, чтобы добраться до указанного места, два-три дня в Бочисэ, думаю, этого должно быть достаточно. Потом придется ещё загрузиться углем в Шанхае... о, я бы сказал, что, если не будет иных распоряжений, я снова встану в виду Иокогамы через... — Адмирал осушил свой бокал с портвейном и налил себе ещё. — Я должен вернуться недели через четыре, может быть, пять.
Сэр Уильям допил бренди, и это помогло ему побороть дурноту.
— Лейтенант, вы не будете так любезны? Благодарю вас.
Марлоу вежливо принял его бокал и вновь наполнил его лучшим адмиральским коньяком, пряча своё отвращение к тому, что его используют как лакея, и сытый по горло этим назначением в адъютанты. Как бы он хотел вернуться на свой фрегат, встать на своём квартердеке и руководить ремонтом корабля, сильно потрепанного штормом. Одно, по крайней мере, хорошо: я наконец-то побываю в какой-никакой стычке, с удовольствием подумал он, мысленно рисуя себе нападение на пиратское убежище: огонь, грохот, все пушки палят.
— Видите ли, адмирал, — заговорил сэр Уильям, — если мы не сможем осуществить нашу угрозу, мы потеряем лицо, утратим инициативу и поставим себя в крайне опасное положение.
— Это была ваша угроза, сэр Уильям, а не наша. Что до лица, то вы придаете ему слишком большое значение, а что касается опасности — я так полагаю, вы говорите об опасности для Поселения, — чёрт возьми, сэр, эти японские дикари не осмелятся ни на что сколь-нибудь серьезное. Они, в общем-то, не беспокоили вас в миссии в Эдо, не станут по-настоящему беспокоить вас и в Иокогаме.
— Когда флот уйдет, мы будем беспомощны.
— Не совсем так, сэр Уильям, — холодно заметил генерал. — Армия представлена здесь определенными силами.
— Совершенно верно, — согласился адмирал, — но сэр Уильям абсолютно прав, указывая, что именно Королевский флот является залогом мира. Я планирую взять с собой четыре корабля, сэр, не пять, и оставляю один фрегат на месте. Этого должно быть достаточно. «Жемчужину».
Прежде чем Марлоу смог остановиться, у него вырвалось:
— Извините меня, сэр, но на корабле все ещё устраняются значительные повреждения.
— Я очень рад узнать, что вы следите за состоянием моего флота, мистер Марлоу, и что вы держите уши открытыми, — произнес адмирал, сопровождая свои слова испепеляющим взглядом. — «Жемчужина» со всей очевидностью не может участвовать в этой экспедиции, поэтому вам лучше всего вернуться на борт и проследить, чтобы она была в первоклассном мореходном состоянии, готовая выполнить любую задачу завтра, к заходу солнца, или вы лишитесь корабля.
— Есть, сэр, — ухнул Марлоу, отдал честь и пулей вылетел из каюты.
Адмирал громко хмыкнул и сказал генералу:
— Хороший офицер, но молоко ещё на губах не обсохло — прекрасная военно-морская семья: два брата тоже офицеры, а отец — капитан флагманского корабля в Плимуте. — Он посмотрел на сэра Уильяма. — Не волнуйтесь, к завтрашнему дню его фрегат поставит новую мачту и будет полностью пригоден — он лучший из моих капитанов, только, ради бога, не говорите ему, что слышали это от меня. Он будет охранять вас до моего возвращения. Если у вас больше ничего нет ко мне, джентльмены, я сейчас же выхожу в море — прошу прощения, что не могу присоединиться к вам за ужином.
Сэр Уильям и генерал осушили свои бокалы и встали.
— С Богом, адмирал Кеттерер, да поможет Он вам благополучно вернуться и не потерять ни одного человека, — искренне пожелал ему сэр Уильям; генерал присоединился к его пожеланиям. Потом выражение лица посланника стало твердым.
— Если я не получу никакого удовлетворения от бакуфу, я отправлюсь в Осаку, как намечалось. На «Жемчужине» или без неё, во главе армии или нет, но, клянусь Богом, я обещал быть в Осаке и Киото, и я там буду.
— Лучше подождать, когда я вернусь, лучше проявить благоразумие, лучше не клясться Господом, решаясь на столь необдуманный поступок, сэр Уильям, — резко заметил адмирал. — Бог может судить иначе.
В тот же вечер, перед самой полуночью, Анжелика, Филип Тайрер и Паллидар вышли из британской миссии и направились вдоль Хай-стрит к фактории Струана.
— Л-ла, — объявила она со счастливым видом, — шеф-повар сэра Уильяма определенно скромен в своём искусстве!
Они все были в вечерних нарядах и хором рассмеялись, потому что пища была обильной, по-английски добротной и на вкус просто отменной: жареный говяжий бок, подносы со свиными колбасками и свежие крабы, доставленные из Шанхая в холодной кладовой пакетбота как часть дипломатического отправления и потому не подлежавшие таможенному досмотру и обложению пошлиной. Их подавали с вареными овощами, печеным картофелем, тоже привезенным из Шанхая, с йоркширским пудингом, за которыми последовали яблочные пироги и сладкие пироги с мелко нарубленным изюмом и миндалем. Все это запивалось кларетом «Пуйи Фюме», портвейном и шампанским в таком количестве, какое только могли вместить в себя двадцать человек гостей.
Перед парадным входом фактории Струана она остановилась и протянула руку для поцелуя.
— Благодарю вас и спокойной вам ночи, дорогие друзья, пожалуйста, не обременяйте себя ожиданием, один из слуг может проводить меня до миссии.
— Даже не помыслю об уходе, — тут же сказал Паллидар, беря её за руку и на мгновение удерживая её ладонь в своей.
— Я... мы будем рады подождать, — заверил её Тайрер.
— Но я не знаю, пробуду я там час или несколько минут, это будет зависеть от того, как себя чувствует мой жених.
Однако они настаивали, и она поблагодарила их, проскользнула мимо вооруженного ночного стража в ливрее и поднялась по лестнице, в пышном кринолине, сняв шаль и держа её в опущенной руке, все ещё приятно взволнованная вечером и тем обожанием, которое окружало её.
— Привет, дорогой, просто зашла пожелать тебе спокойной ночи.
Струан встретил её в элегантном халате красного шелка, наброшенном поверх свободной рубашки и брюк. На ногах у него были мягкие сапоги, у горла — галстук. Он легко поднялся из кресла: эликсир, который А Ток дала ему полчаса назад, приглушил боль.
— Я уже много дней так хорошо себя не чувствовал, дорогая. Немного покачивает, но в остальном прекрасно... как ты очаровательна.
В свете масляной лампы его изможденное лицо показалось ей необыкновенно красивым, и сама она выглядела для него более желанной, чем когда-либо. Он положил руки ей на плечи, чтобы обрести равновесие, собственное тело и голова казались ему до странности легкими, кожа под его ладонями была нежной и теплой. Её глаза танцевали, и он с любовью посмотрел на неё сверху вниз и поцеловал. Нежно поначалу, потом, когда она ответила, со все большим наслаждением, ощущая её вкус и ту радость, с которой она приняла его.
— Я люблю тебя, — тихо проговорил он между поцелуями.
— Я люблю тебя, — ответила она, веря в это и слабея от наслаждения. Она была так счастлива тем, что он, похоже, и в самом деле чувствовал себя гораздо лучше, что губы его были сильными и жадными, и руки сильными и жадными, но знавшими предел своим исканиям, предел, который ей, в каком-то полубреду, вдруг захотелось отбросить.
— Je t'aime, cheri... je t'aime...[25]
Мгновение они стояли в объятиях друг друга, потом с силой, которую он и не подозревал в себе, он поднял её на руки и снова опустился в большое кресло с высокой спинкой, посадив её к себе на колени; губы их соприкасались, одна его рука обвилась вокруг её тонкой талии, другая покоилась на её груди; шелк платья словно усиливал ощущение теплоты под полунакрывшей её ладонью. Удивление заполнило его. Он изумлялся тому, что вот сейчас каждая её частичка сокрыта от него и под запретом, а прошлой ночью все покровы были сброшены и столь же юная свежесть открыто предлагалась ему, но именно сейчас, а не тогда, он испытывает такое блаженство и такое возбуждение, каких ещё не знал в своей жизни, в то же время полностью контролируя свои чувства и уже не жаждая лихорадочного удовлетворения своей страсти.
— Как странно, — пробормотал он и подумал, нет, не так уж и странно: лекарство притупило боль. Но не все остальное, не мою любовь к ней.
— Cheri?
— Странно, что ты так нужна мне сейчас, а я все же могу ждать. Не долго, но я могу ждать.
— Пожалуйста, не долго, пожалуйста. — Её губы снова нашли его губы, в этот миг только он царил в её мыслях, поднявшийся снизу жар наглухо запаял её память, похоронив в ней, как в сосуде, все её тревоги, не оставив ни одной проблемы. Ни одной для них обоих. Вдруг снаружи, где-то совсем близко, грохнул выстрел.
Их настроение разлетелось вдребезги. Она выпрямилась у него на коленях и, даже не успев ещё сообразить, что делает, поспешила к приоткрытому окну. Внизу она увидела Паллидара и Тайрера — чёрт, я совсем забыла про них, подумала она. Оба её провожатых стояли спиной к морю, потом они повернулись, и теперь их внимание было приковано к Пьяному Городу.
Она высунулась из окна и посмотрела вдоль улицы, но разглядела лишь неясную группу людей в дальнем конце, ветер доносил приглушенные обрывки их криков.
— Похоже, это пустяки, просто Пьяный Город... — сказала она. Выстрелы и драки, даже дуэли не были редкостью в этой части Иокогамы. Потом, с пылающим лицом, но чувствуя при этом странный озноб во всем теле, она вернулась к креслу и посмотрела на Малкольма. С легким вздохом опустилась на колени, взяла его руку и прижала её к своей щеке, положив голову ему на колени, но его нежность и пальцы, игравшие её волосами и поглаживавшие шею, уже не прогоняли терзавших её демонов. — Мне пора идти, моя любовь.
— Да. — Его пальцы продолжали все так же размеренно гладить её шею.
— Я хочу остаться.
— Я знаю.
Струан увидел себя словно со стороны: безупречный джентльмен, спокойный, уравновешенный, вот он помогает ей подняться, ждет, пока она приводит в порядок лиф платья и волосы и накидывает на плечи шаль. Потом, рука в руке, медленно идет с ней к лестнице, где позволяет ей уговорить его не ходить дальше, разрешая слуге проводить её вниз. У двери она обернулась, махнула рукой, любяще прощаясь с ним, он помахал ей в ответ, и она вышла.
Он вернулся в спальню и разделся, как ему показалось, без всяких усилий, дал слуге стянуть с себя сапоги. Потом без посторонней помощи улегся в кровать и откинулся на подушки, в мире с самим собой и со всей вселенной. Голова ясная, тело легкое, расслабленное.
— Как себя чувствует мой сын? — шепотом спросила А Ток с порога.
— Он в Стране Мака.
— Хорошо, хорошо. Там мой сын не будет знать боли.
Слуга задул лампу и вышел.
Дальше по Хай-стрит французский часовой в мундире столь же неряшливом, как и его манеры, открыл Анжелике дверь миссии.
— Bonsoir, мадемуазель.
— Bonsoir, мсье. Доброй ночи, Филип, доброй ночи, Сеттри. — Дверь закрылась за ней, и она прислонилась к ней на секунду, чтобы прийти в себя. Восторг вечера улетучился. Вместо него в голове собиралась толпа призраков, требующих её внимания. В глубокой задумчивости она прошла через холл к своей комнате, увидела свет под дверью Сератара. Она остановилась и, решив вдруг, что сейчас, наверное, самый подходящий момент, чтобы попросить его о ссуде, постучала и вошла.
— О! Андре! Привет, извините меня, я думала, здесь мсье Анри.
— Он все ещё у сэра Уильяма. Я просто заканчиваю депешу по его просьбе. — Андре сидел за столом Сератара, обложившись со всех сторон бумагами. Депеша касалась компании Струана, их возможной сделки с даймё Тёсю и возможной помощи, которую возможная жена-француженка могла бы оказать встающей на ноги французской оружейной промышленности. — Хорошо провели время? Как ваш жених?
— Ему гораздо лучше, благодарю вас. Ужин был подан преобильный, если вы любите плотную пищу. Ах, как чудесно было бы оказаться в Париже, да?
— Да. — Бог мой, она соблазнительна, подумал он, и эта мысль напомнила ему о мерзкой заразе, поедающей его изнутри.
— Что с вами? — спросила она, испуганная его внезапной бледностью.
— Ничего. — Он натужно прокашлялся, пытаясь справиться с охватившим его ужасом. — Просто легкое недомогание, ничего страшного.
Он показался ей таким ранимым, таким беспомощным, что она вдруг решила довериться ему ещё раз, закрыла дверь, села рядом и все ему рассказала.
— Что мне делать, Андре? Мне негде взять денег... что я могу предпринять?
— Вытрите слезы, Анжелика, ответ так прост. Завтра или на следующий день я поведу вас делать покупки, — начал он; его состояние не мешало ему совершенно спокойно справляться с обыденными проблемами его работы. — Вы попросили меня сопровождать вас, помните? Чтобы помочь вам выбрать подарок для мсье Струана по случаю вашей помолвки? Золотые запонки с жемчугом и жемчужные серьги для себя. — Его голос погрустнел. — Но, боже, какая жалость, где-то по пути назад из лавки ювелира вы потеряли одну пару. Мы все обыскали, но, увы, напрасно. Ужас! — Его светло-карие глаза встретились с её глазами. — Тем временем мама-сан тайно получает свои деньги; я позабочусь, чтобы пара, которую вы «потеряете», с лихвой покрыла стоимость лекарства, и все расходы.
— Вы просто чудо! — воскликнула она и обняла его. — Чудо! Что бы я без вас делала? — Она обняла его ещё раз, ещё раз поблагодарила и, буквально танцуя, выпорхнула из комнаты.
Он долгое время смотрел на закрывшуюся за ней дверь. Да, это покроет стоимость лекарства, и мои двадцать луидоров, а также, если мне понадобится, и другие расходы, подумал он, испытывая странное беспокойство. Бедная пустышечка, как же легко тобою вертеть. Ты даешь все глубже и глубже затянуть себя в этот гибельный водоворот. Неужели ты не понимаешь, что теперь ты становишься воровкой, хуже того, ты — преступница, готовая на мошенничество с заранее обдуманным намерением.
А ты, Андре, ты сам — соучастник преступления.
Он рассмеялся, смех вышел скверный, рот скосило набок. Докажите! Станет ли она рассказывать суду об аборте, станет ли мама-сан свидетельствовать против меня? Поверит ли суд рассказу дочери и племянницы преступника скорее, чем моему?
Нет, но Господь будет знать правду, а ты скоро предстанешь перед ним.
Да, и он будет знать, что мне случалось поступать гораздо хуже. И я намерен совершить ещё много зла. Слезы побежали по его лицу.
— Ай-йа, мисси, — проворчала А Со, пытаясь помочь раздеться Анжелике, которая не желала стоять спокойно, потому что самая большая на данный момент проблема была решена и радостное настроение опять вернулось к ней. — Мисси!
— О, ну ладно, только поторопись, пожалуйста. — Анжелика встала у кровати, продолжая напевать с закрытым ртом свою веселую польку. В теплом свете лампы комната выглядела женственнее и уютнее, чем днём, стеклянное окно было слегка приоткрыто, решетчатые ставни заперты.
— Мисси халосый влемя, хейа? — А Со ловко принялась развязывать завязки кринолина у неё на талии.
— Хорошо, спасибо, — вежливо ответила Анжелика. А Со не особенно ей нравилась. Это была женщина средних лет с широкими бедрами, прислужница, а не настоящая ама.
— Но она такая старая, Малкольм, — пожаловалась Анжелика, впервые увидев её , — не мог бы ты найти мне кого-нибудь помоложе и посимпатичнее, кто много смеется!
— Её выбрал Гордон Чен, наш компрадор, ангел мой. Он гарантирует, что ей во всем можно доверять, она знает, как расчесывать твои волосы, мыть тебя, умеет ухаживать за твоими европейскими нарядами, и она — мой подарок тебе, пока она с тобой здесь, в Японии...
Завязки ослабли, и кринолин упал на пол, потом А Со сделала то же самое с нижней юбкой и наконец убрала каркас из металлических и костяных обручей, который придавал кринолину его форму. За ним последовали длинные панталоны, шелковые чулки, короткая рубашечка и тугой корсет из китового уса, который ужимал её двадцатидюймовую талию до восемнадцати дюймов и модно приподнимал её бюст. Когда китаянка распустила шнуровку корсета, Анжелика издала глубокий вздох облегчения, переступила море ткани, с размаху плюхнулась на кровать и, как маленькая девочка, позволила раздеть себя окончательно. Она послушно подняла руки, и ночная рубашка в цветочек легким облаком окутала её.