«Теперь я должен разработать план. И быстро».
Открытые ставни притягивали к себе, как магнит. Он скользнул через подоконник в комнату.
26
— Почему вам не переночевать сегодня здесь, мадемуазель и мсье Струан? Места у нас довольно, — сказал Вервен.
Время близилось к ужину, и они сидели в большой гостиной французской миссии и пили шампанское. Джейми только что пришел. Он сообщил, что их пожар потушен, серьезного ущерба нет, только в её покоях налили много воды и слегка пострадали комнаты Струана.
— Если хотите, вы можете расположиться в моих комнатах, тайпэн, — предложил Джейми. — Я улягусь где-нибудь, а мисс Анжелика может занять комнату Варгаша.
— В этом нет никакой нужды, Джейми, — ответила Анжелика. — Мы можем остаться здесь, ни к чему кого-то беспокоить. Я все равно завтра собиралась переезжать сюда. Да, cheri?
— Пожалуй, мне было бы удобнее в своих собственных апартаментах. Они в порядке, Джейми?
— О да, в полном. Мисс Анжелика, не хотите ли тогда занять мои комнаты?
— Нет, Джейми, я здесь прекрасно переночую.
— Хорошо, тогда вопрос решен, — сказал Струан. Взгляд его был странен, и он чувствовал себя очень усталым; опиум ещё действовал, приглушая боль, но не глубинную ненависть, которую породил в нем Норберт Грейфорт.
— Мсье Струан, мне не нужно говорить, что мы будем счастливы, если и вы останетесь, — любезно настаивал Вервен. — У нас сейчас есть где разместиться: министр и его помощники в Эдо и пробудут там несколько дней.
— О! — Анжелика была потрясена и не сумела скрыть этого. Завтра Андре должен был забрать лекарство. Они все недоуменно воззрились на неё. — Но Андре говорил мне... он говорил мне, что они все вернутся самое позднее завтра утром, после сегодняшней встречи с сёгуном.
— Это зависит от пунктуальности сёгуна и от того, как пройдет встреча, а наши здешние хозяева являют собой образец пунктуальности для всего остального мира. — Вервен весело фыркнул собственной шутке, добавив напыщенно: — Никогда нельзя загадывать, как пройдут встречи на государственном уровне. Они могут занять день, могут занять и неделю. Ещё бренди, мсье Струан?
— Спасибо, да, бла...
— Но Андре сказал, что встреча назначена на сегодняшнее утро и что они вернутся самое позднее завтра. — Она с трудом сдерживала слезы, готовые заструиться по щекам.
— Дьявольщина, в чем дело, Эйнджел? — раздраженно спросил Струан. — Это что, так важно, когда они вернутся?
— Это... нет, нет, но... но я... я просто терпеть не могу, когда кто-нибудь скажет что-нибудь, а это неправда.
— Вероятно, ты ошиблась. Смешно расстраиваться из-за таких пустяков. — Струан сделал большой глоток из своего бокала. — Ради бога, Эйнджел!
— Возможно, они вернутся и завтра, мадемуазель, — сказал Вервен, всегда и везде дипломат. — Ладно, оставим это, — добавил он с самой елейной своей улыбкой, — ужин подадут не позже чем через час. Мсье Макфей, вы присоединитесь к нам, bien sur?[29]
— Благодарю вас, нет, мне уже пора. — Макфей задержался у двери. — Тайпэн, мне... э... мне прийти за вами?
— Я в состоянии пройти две сотни шагов без чужой помощи, — вспылил Струан. — Абсолютно в состоянии! — «И нажать на проклятый курок сегодня ночью или когда угодно», — хотел он крикнуть ему вслед.
Как раз перед тем как они пришли сюда, Норберт Грейфорт решил сделать передышку: пожар у Броков был почти ликвидирован, — и он вышел на улицу. Струан не заметил его. Джейми стоял рядом с ним и отдавал распоряжения Варгашу и пожарным, доктор Хоуг и доктор Бебкотт поблизости оказывали помощь тем, кто получил ожоги или сломал себе руку или ногу.
Эликсир А Ток оказал своё обычное магическое действие, и Струан чувствовал себя хорошо и уверенно, хотя несколько странно, и его, как всегда, клонило в сон, он грезил: «уснуть и видеть сны, быть может», сны о любви, о соединении с японской девушкой или с Анжеликой, со все нарастающей страстью, их потребность так же велика, как и моя, и принимает все более эротичные формы. Потом, резко, его вырвали назад в злую реальность настоящего.
— Привет, Джейми. Вот ведь сукин сын, а?
— А, Норберт, — сказал Струан, его эйфория помогла ему быть вежливым. — Думаю, что...
Норберт нарочито не замечал его.
— По счастью, Джейми, наши конторы, склады, товары и сейфы не пострадали — я знаю, ты будешь рад это слышать. Только мои апартаменты. — Потом он сделал вид, что только сейчас заметил Струана, и его голос стал громче и насмешливее, чтобы его могли слышать и другие. — Так-так-так, провалиться мне на месте, если это не юный тайпэн «Ох Какого Благородного Дома» собственной персоной. Добрейший тебе вечерок, парень, выглядишь ты что-то неважно — молоко все вышло?
Все добродушие Струана как рукой сняло. Сквозь опиумный туман до его сознания дошло, что он противостоит злу и его враг сейчас находится перед ним.
— Нет, чего не скажешь о ваших манерах.
— Манеры — не наша сильная масть, парень. — Норберт рассмеялся. — Да, мы не пострадали, дружок. Даже наоборот, наше новое рудное предприятие делает нас «Благородным Домом» в Японии, а к Рождеству и Гонконг будет нашим. Так что топай-ка ты домой, Малкольм.
— Меня зовут Струан, — произнес он, видя себя высоким, сильным и всемогущим, не замечая никого вокруг и того, что Джейми и Бебкотт пытались вмешаться. — Струан!
— А мне нравится юный Малкольм, юный Малкольм.
— В следующий раз, когда вы назовете меня так, я назову вас не знающим своей матери ублюдком и снесу вам башку, не дожидаясь ваших секундантов, клянусь Богом.
После этих слов вокруг них выросла стена глухого молчания, заключив их в себе, как в колодце. Потрескивание пламени и мягкий дразнящий шелест ветра только подчеркивали его бездонную глубину. Новость о вызове, брошенном за обедом, разнеслась по Поселению за считанные минуты, и все ждали, каков будет следующий ход в этой игре, годами исподволь назревавший с тех самых пор, как дед Малкольма, Дирк Струан, погиб, так и не выполнив своей клятвы: убить Тайлера Брока.
Мозг Норберта Грейфорта напряженно работал. Снова он взвесил своё будущее и своё положение в компании Брока, тщательно продумывая следующий шаг, — ставки были огромны. Платили ему хорошо, пока он слушался приказов. Последнее письмо Тайлера Брока открыло двери в рай, без обиняков предлагая ему «загнать Малкольма Струана на самый край, покуда он больной, раненый и не под защитой этой чертовой кошки, моей дочери, да проклянет её Господь на веки вечные! Тебя ждут пять тысяч гиней в год на срок десять лет, ежели этот юнец будет раздавлен в лепешку, покуда он в этих Япониях, можешь идти на любые меры, какие захочешь».
Через шесть дней Норберту исполнялся тридцать один год. К сорока, обычный возраст для выхода на пенсию, средний китайский торговец уже считался стариком. Десять лет по пять тысяч в год составляли поистине княжескую сумму, которой хватит и ему, и всем его поколениям, хватит на то, чтобы купить себе место в парламенте, стать дворянином, эсквайром, имеющим собственное поместье, жениться на молодой леди, которая принесет в приданое хороший кусок доброй земли в Сюррее.
Сделать выбор было нетрудно. Он приблизил своё лицо к лицу Струана и с удовольствием увидел боль под натянутой кожей — одного роста с ним теперь, когда Струан горбился, опираясь на трости.
— Слушай, юный Малкольм, ты плеснул мне бренди в лицо на обед, так можешь поцеловать мою задницу на ужин.
— Вы-сэр-не-помнящий-своей-матери-ублюдок!
Его противник рассмеялся жестоким издевательским смехом.
— Ты ещё больший ублюдок, не знающий своей матери, если разобраться, ты...
Бебкотт вклинился между ними, рядом с его огромной фигурой они стали казаться карликами.
— Прекратите это, вы оба, — сердито приказал он, — оба, слышите! Это общественное место, а подобные ссоры должно улаживать наедине, как то приличествует джентльменам.
— Какой он, к черту, джен...
— Наедине, как джентльмены, Малкольм, — повысил голос Бебкотт. — Норберт, чего вы добиваетесь?
— Я дуэли не выбирал, но если этот ублюдок хочет именно этого, так тому и быть! Сегодня, завтра, чем скорее, тем лучше.
— Ни сегодня, ни завтра и ни в какой другой день — дуэли запрещены законом, а я буду у вас в конторе в одиннадцать. — Бебкотт посмотрел на Струана, понимая, что никто здесь не в состоянии помешать им драться, если таково будет их обоюдное желание.
Он увидел расширенные зрачки, и это одновременно опечалило и взбесило его. И он, и Хоуг уже давно определили у него пристрастие к наркотику, но что бы они ни делали, что бы ни говорили, он оставался глух к их увещеваниям, не дали результата и попытки помешать ему доставать лекарство. — С вами я увижусь в полдень, Малкольм. Тем временем, оставаясь пока что старшим британским чиновником в Иокогаме, я приказываю вам обоим не общаться друг с другом и не нападать друг на друга, частным ли образом или на людях...
Какое-то движение в комнате отвлекло Струана. Только что вошёл Сератар, и все окружили его, приветствуя. Позади него стоял Андре Понсен. Сквозь туман в голове он слышал, как Сератар говорил, что встреча в Эдо закончилась быстро, после того как «мы вышли из тупика и предложенные Францией компромиссы были приняты, поэтому оставаться там уже не было нужды...»
Его уши вдруг перестали слушать, а глаза сосредоточились на Андре. Высокий, подтянутый, с резкими чертами, красивый француз улыбался Анжелике, которая улыбалась ему в ответ с выражением такого счастья на лице, какого он не видел уже несколько дней. Ревность начала овладевать им, но он прогнал от себя эти мысли. «Это не её вина, — подумал он устало, — и не Андре, она достойна того, чтобы ей улыбаться, а из меня сейчас компаньон никудышный, и я вообще больше не я, мне просто до смерти осточертела эта боль и эта беспомощность. Господи, но я люблю эту женщину, и она нужна мне больше жизни».
Он с трудом поднялся на ноги, извинился и поблагодарил их за гостеприимство. Сератар был, как всегда, очаровательно любезен.
— Но вы, конечно же, останетесь? Мне так жаль, что случился пожар, в море мы совсем не почувствовали землетрясения, нас даже не качнуло. Не тревожьтесь за свою невесту, мы с восторгом будем принимать её у себя, мсье, столько времени, сколько будет необходимо, чтобы навести порядок в ваших апартаментах. Излишне говорить, что мы рады видеть вас в любое время. — Он проводил их до двери: Анжелика настояла на том, чтобы взять Струана под руку и проводить его до дома.
— Я и сам дойду прекрасно, ангел мой, — сказал Струан, с любовью глядя на неё.
— Разумеется, любовь моя, но это доставит мне удовольствие, — ответила она: теперь, когда Андре вернулся, её опять переполняли сострадание и забота. «Ещё лишь несколько часов, и потом я свободна».
Ужин прошел с огромным успехом. Анжелика лучилась.
— А теперь я оставляю вас наедине с вашими сигарами, коньяком и рискованными анекдотами!
— Последний бокал...
Она дала уговорить себя взять бокал с собой, и Вервен проводил её , чтобы убедиться, что окна и новые ставни в её будуаре и в спальне крепко заперты.
Неохотные пожелания спокойной ночи и приятных сновидений, и потом женщины остались одни, заперев на засов дверь в коридор. А Со раздела её , расчесала ей волосы и убрала платье с кринолином в глубокий шкаф, где висела другая одежда, а белье уложила в комод, и все это время Анжелика со счастливым видом напевала про себя, довольная, что осталась здесь, успокоенная насчет завтрашнего дня, ликуя в душе, что ей так легко удалось остаться одной и что пожар и землетрясение не только не причинили вреда никому из них и не помешали её плану, но даже наоборот, все упростили.
«Я помирю Малкольма и Джейми, это плохо, что они отдалились друг от друга, — думала она в приятном возбуждении, жажда ещё давала себя знать, но совсем не сильно, и вина было довольно. — Как я благодарна Богу за Андре! Интересно, как выглядит эта Ёсивара и его девушка. Я попрошу его рассказать мне о ней, и мы сможем вместе смеяться...»
— Спокойной ночи, мисси. — Слова А Со прервали течение её мыслей. Китаянка грузно направлялась к софе в будуаре. Последний раз, когда её горничная спала там, даже с закрытой дверью в спальню, храп её был оглушительным и ещё больше растревожил её.
— Нет, А Со, нет спать здесь! Ты уходить, вернуться чоп чоп с кофе, утром, хейа?
Женщина пожала плечами.
— Спокойной ночи, мисси.
Анжелика заперла за ней дверь и в теплом свете, наконец-то совершенно одна, в мире и покое, лениво закружилась, мурлыча про себя мотив вальса. Через мгновение ухо её уловило приглушенные звуки фортепиано. А, это Анри, подумала она, узнавая его манеру. Он хорошо играет, лучше, чем Вервен, но с Андре его не сравнить. Шопен. Мягкий, тонкий, романтичный.
Она раскачивалась в такт чудесной мелодии, потом заметила себя в высоком зеркале. Секунду-другую она рассматривала себя, поворачиваясь то одной, то другой стороной, потом приподняла груди, как они это часто делали с Колеттой, выпячивая их так и эдак, чтобы посмотреть, в каком положении они выглядели более обворожительно, в каком — менее.
Глоток шампанского, шипучие пузырьки покалывали язык, музыка и вино кружили голову. Внезапный взволнованный порыв, и она уронила пеньюар с плеч, потом медленно потянула ночную рубашку все выше и выше, заигрывая с отражением в зеркале, восхищаясь ногами, лоном, бедрами, грудью и вот уже совершенной наготой той, другой особы, принимая то одну позу, то другую, пользуясь скомканной рубашкой, чтобы скрыть и чтобы обнажить.
Ещё один глоток шампанского. Потом она обмакнула в вино палец и смочила им напрягшиеся соски — она читала, что так делали великие парижские куртизанки, используя иногда сладкое «Шато д'Икем» там и в других местах. Любопытно, что две наши самые знаменитые куртизанки в столице мира — англичанки.
Она хохотнула про себя, вся во власти ночи, музыки и вина. Когда я рожу одного или двух сыновей и мне будет, скажем, двадцать один и у Малкольма появится любовница, а я буду готова для своего особого, неповторимого любовника, именно это я сделаю в первую очередь — для его удовольствия и для своего, а перед этим — для удовольствия Малкольма.
Ещё глоток, потом ещё, потом остальное, томно слизнув последнюю каплю, потом, глядя в зеркало, она пробежала язычком по бокалу, играя с ним. Снова короткий хохоток. Она поставила бокал на туалетный столик, он покатился и упал на ковер, но она не заметила этого, слух её был настроен только на Шопена и его томящуюся в самой глубине страсть — глаза не отрываясь смотрели в зеркало, теперь отраженный образ был совсем рядом, бесстыдно близко.
Она лениво подалась вперед и увернула фитиль лампы, тени стали мягче, потом отодвинулась немного. Девушка в зеркале все ещё оставалась там, очаровательная, полная неги и сладострастия. Пальцы ожили словно сами по себе и отправились путешествовать по телу, скользя, поглаживая, сердце забилось быстрее, трепеща от растущего наслаждения. Глаза закрылись. Она представила Малкольма, высокого, сильного, очень сильного, сладкопахнущего, вот он ведет её в спальню, кладет поверх покрывал, ложится рядом, такой же нагой, как она, его пальцы всюду порхают по ней, лаская.
Ори тихо открыл дверь шкафа в соседней комнате, бесшумно прошел вперед и теперь стоял глубоко в тени рядом с полутокрытой дверью, наблюдая за ней. Сердце тяжело стучало у него в ушах. Ему было легко спрятаться среди коробок и висящих платьев и кринолинов, легко было скользнуть ещё дальше вглубь, сделавшись невидимым, когда горничная открыла дверцу шкафа и потом опять закрыла её. Легко было услышать, как запираемый засов звякнул в последний раз, и определить, когда Анжелика осталась по-настоящему одна.
В полутьме спальни она лежала на простынях, глаза закрыты, мелко вздрагивая время от времени, лицо в тени, часть тела в тени, тени танцевали, когда движение воздуха в комнате играло крошечным огоньком. Ему казалось, что он ждет целую вечность. Беззвучно он вступил из тьмы на порог. Дверь со щелчком закрылась за ним. Далекая музыка оборвалась. Её глаза открылись, посмотрели в его сторону, и она увидела его.