Пока он с завистливым вниманием разглядывал паренька, тот успел подать продавщице хлебную карточку.
— И очереди-то нет, а ему вперед надо! — проворчал Митя.
Паренек бросил на него косой взгляд.
— Да, да, про тебя говорю, — вызывающе сказал Митя. — Уважать надо чужое время…
— Три ха-ха! — насмешливо воскликнул парень, пряча хлеб в сундучок. — Это твое-то время уважать? А у тебя его нехватка, что ли?
— Уж ты шибко занятой!
— Смотри-ка, соображаешь!
— Потише, петухи! — крикнула продавщица.
Мите было стыдно перед покупателями, но другого способа затеять разговор с незнакомым человеком он не нашел.
— Интересно, чего это ты привязался? Чистюля! — беззлобно проговорил парень и хотел провести локтем по белой Митиной рубашке.
Митя вовремя отодвинулся. Впервые в жизни ему сделалось неловко за свою чистую одежду, за чересчур чистые руки. Наверное, только у бездельников бывают такие руки.
— Вымазался, как черт, и уж думаешь — рабочий! — сказал Митя, когда они вышли на улицу.
— А ты помозолься кочегаром, посмотрю я, какой будешь!
Паренек, по всей вероятности, был совсем не злой, даже огрызался беззлобно, с усмешкой.
Чтобы продлить разговор, Митя недоверчиво фыркнул:
— Вроде ты кочегар?
— Скоро в помощники переведут, — с чувством неоспоримого превосходства ответил паренек. — Человек с понятием угадает паровозника за километр и по одёже, и по всему, — добавил он, выставляя сундучок.
Слова эти задели Митю за живое:
— Разбираемся, не думай.
— Оно и видно.
— Один только ты железнодорожник!
— А может, и ты тоже?
— Представьте себе.
— Каким боком?
— А таким. У меня и отец, и дед, и прадед — все паровозники!
Парень захохотал и так запрокинул голову, что фуражка чудом удержалась на его голове.
— А бабушка твоя не ездила на паровозе? Видали, предками козыряет! А сам-то ты на железной дороге кто? Пассажир? Еще, может, безбилетный?.. — Он смеялся громко, весело, от души.
Удар был неожиданный и тяжелый. Смех этот мешал сосредоточиться, сбивал с толку. Конечно, можно сделать вид, что надоело слушать болтовню, повернуться и уйти. Но это было бы малодушием.
— Глупо, — сказал Митя, успокоившись. — Сам сочинил глупость и доволен. И как таких пускают на паровоз?
— Пустили, как видишь. И, доложу тебе, неплохо езжу, справляюсь, — доброжелательно улыбнулся кочегар. — Даже благодарность имею от начальника депо…
— На какой серии работаешь? — открыто и простодушно спросил Митя, подошел поближе, щелкнул пальцем по сундучку, желая подчеркнуть свое миролюбие.
Парень поставил сундучок на землю, достал из кармана ножик, сделанный из слесарной пилы, вытер его о брюки:
— Пока объяснялся с тобой, жрать захотелось. — Повертев хлеб в руках, словно прикидывая что-то в уме, он осторожно, чтобы крошки попали в ладонь, отрезал тонкий ломтик, одним махом высыпал крошки в рот, а остаток хлеба спрятал в сундучок.
— На какой серии, спрашиваешь? — со вкусом жуя, сказал он. — Почти на всех переработал. Милое дело, скажу тебе, паровозная служба! Как пустишь машину, как разгонишь курьерским ходом — только держись! Бывает, дух спирает от скорости…
— С каких это пор кочегары управляют паровозами?
— А мне машинист разрешает. Сам иной раз просит: «Миша, говорит, поведи машину, а я чуток отдохну…» И веду за милую душу…
— Далеко ездить приходится?
— Спрашиваешь! Чуть не весь Урал изъездил. К примеру, где Златоуст, знаешь?
— На карте видел.
— «На карте»! А мы сели — и махнули в Златоуст.
— Тебя, значит, Мишей зовут? — по-дружески спросил Митя.
— Ага, Мишка. Михаил Самохвалов. А тебя?
— Такую фамилию — Черепанов — слыхал? — с едва скрываемой гордостью проговорил Митя.
— Машинист Черепанов — твой батька?
— Именно.
— О, знатная фамилия! — уважительно и удивленно протянул Миша. — Как не слыхать…
— А род наш, будет тебе известно, идет от тех самых Черепановых… Настоящий железнодорожник должен их знать… — добавил Митя.
Несколько лет назад, когда он высказал отцу свое предположение относительно происхождения их фамилии, Тимофей Иванович громко засмеялся: «Ишь ты, к кому в родичи полез, губа не дура! Не печалься, Митяй, но только родство это не установлено. Много на Урале Черепановых…»
Ответ этот не удовлетворил Митю: он был убежден, что родоначальники его фамилии — знаменитые Черепановы, которые жили и работали в этих краях. Они-то передали потомкам и фамилию и любовь к паровозному делу. А если, как говорит отец, родство не установлено, то его невозможно и опровергнуть…
Вполне насладившись впечатлением, которое произвело на Самохвалова его сообщение, Митя спросил:
— Тяжело кочегаром?
— А ты думал, легко? Как перешвыряешь за поездку весь уголек из тендера в топку, узнаешь, что у тебя руки есть… Но зато важная работа. Недаром же к армии равняется…
— Как это — к армии?
— Очень просто. У нас ребята заявления писали в военкомат, чтоб на фронт, а военком вызвал и говорит: «Не имеем права призывать вас, товарищи. Ваша, говорит, работа равняется, как на фронте». И точно, с какой стороны ни поверни… Думаешь, по случайности мы, железнодорожники, звезду носим, как и военные? — Он постучал ногтем по красной звезде на черном околыше своей фуражки и цокнул языком. — Армия и транспорт — родные братья.
У Мити закружилась голова.
— Ты на паровоз пошел, чтоб фронту помочь? — горячо спросил он, взяв Мишу за руку.
— Как тебе сказать. И это было. И еще другое. Батька мой раньше слесарил в депо, а вернулся с фронта без руки. На пенсии сидит. Мать одна работает. А у меня еще братан меньшой. Я думал: закончу десятилетку, в транспортный подамся. А пришлось, видишь, отодвинуть свой план. Из ремесленного — прямо на паровоз…
— С твоим заработком дома легче? — участливо поинтересовался Митя.
— Главное — снабжение, рабочая карточка. Ну, и на заработок, понятно, жаловаться не приходится. Если бригада дельная, старательная, про заработок можешь не беспокоиться. А у нас бригада во! — Он показал большой палец. — Фронтовая…
— Как узнать, какая бригада?
— Поработаешь — узнаешь, иначе как же? Да ты, я вижу, что-то больно интересуешься. Не надумал ли, товарищ железнодорожник, тоже на паровоз?
— Все может быть…
Пока они с Алешкой думали действовать, этот паренек уже действовал, помогал. «У меня еще братан…» А как он хлеб резал! Высчитывал, наверное, чтоб никого не обидеть. А они с Алешкой сидят на шее у родителей, на всем готовеньком. Пассажир! Да еще безбилетный…
— Взяли бы на паровоз? — доверительно и взволнованно спросил Митя.
— Кого, тебя? — Миша Самохвалов отступил на шаг, окинул его оценивающим взглядом, пощупал свой узенький, ощетинившийся редким чернявым пушком подбородок.
— А что? Из тебя может выйти паровозник, — проговорил он, с трудом сохраняя серьезный вид. — Люди нам нужны. Попросись, может, возьмут. Только учти: пока выучишься на кочегара, я уже в помощники перейду.
— А мне-то что до этого?
— Очень просто: вдруг попадешь на мою машину, трудненько придется: я работу люблю спрашивать. Так что держись, браток!
Миша весело засмеялся, вскинул к глянцевому козырьку ладонь: «До встречи!» — и пошел, легко и небрежно размахивая сундучком.
Что происходит в доме?
Отец ходил по комнате, расправив плечи, спрятав за спину руки. На нем был темно-синий китель с белыми блестящими пуговицами и орденскими планками, который он надевал по праздникам, и сапоги, начищенные до такой степени, что в них можно было смотреться.
Мать, закатав до локтей рукава кофты, месила тесто. Увидев Митю, засуетилась, поспешно вытерла о фартук руки, заглянула в печь. Глаза у нее были красные, может, оттого, что в них отражалось пламя.
С тех пор как началась война, мать ни разу не затевала стряпню. Митя однажды размечтался о шаньгах, и она сказала, что у нее есть горстка муки, которую бережет «на крайний случай». Так неужели этот случай пришел?
Мать определенно избегала его взгляда. Что произошло в доме, пока его не было? Почему мать возится с тестом? И почему она такая?
В комнату вбежал Егорка.
— Смотри, что я нашел! — На его потной ладошке с черными от грязи складками блестел стальной шарик.
— Что это делается у нас, Егор? — спросил Митя, взяв племянника за плечи.
— Пельмени, — серьезно ответил малыш.
— Да не о том я. Что случилось? Бабушка почему расстроена?
— Откуда я знаю? — шмыгнул носом Егорка. — Я вел себя хорошо… Смотри, какой шарик…
Митя, махнув рукой, направился в столовую. В дверях он столкнулся с отцом.
— В шахматы срежемся? Кажись, так ты говоришь?
— Можно, — вяло ответил Митя и, доставая с этажерки коробку, мельком взглянул на будильник: «К Алешке успею».
— Мать сказывает, хозяйством сегодня занимался?
— Было такое, — расставляя фигуры, сказал Митя.
— Молодцом! У меня совсем не хватает времени…
Тимофей Иванович всегда играл медленно, не спеша, тщательно обдумывая каждый ход. Во время игры много курил и мурлыкал под нос песни, старые и новые, грустные и веселые, какие приходили на память. Поблажек сыну в игре никогда не давал и неизменно выигрывал.
Сегодня Митя присматривался к отцу и плохо следил за игрой. Все шло как обычно, разве только отец был более серьезен и медлителен.
Тимофей Иванович любил наступательную тактику. Он и сейчас повел решительную атаку, но сын быстро разгадал его планы и перехватил инициативу.
Вскоре Тимофей Иванович проиграл пешку. Потом лишился слона. Митя даже подумал, не поддается ли отец. Но эта мысль рассеялась. На виске у Тимофея Ивановича вздулась тоненькая синеватая жилка, лоб сосредоточенно нахмурился и, казалось, еще круче навис над глазами. В пепельнице — большой чугунной ракушке — уже лежало три желтых махорочных окурка.
Заметив, что проигрывает, Тимофей Иванович помрачнел, перестал мурлыкать и сопротивлялся с яростным упорством.
Открывая окно, чтобы выпустить дым, Митя посмотрел на будильник: стрелки показывали четверть седьмого. Игра была в разгаре.
И Митя решил хитрить, чтобы побыстрее закончить партию. Он сделал заведомо ошибочный, пагубный для себя ход. Сейчас отец встретит коня, в два-три хода завоюет преимущество, обрадуется, запоет, и дело с концом.
Но отец не заметил его ошибки. Он выпустил на поле боя второго слона, который прикрывал королевский тыл. Явный промах. Никогда еще он так не играл! Да играет ли он сейчас, о шахматах ли думает, видит ли их?
Когда Митя окружил короля и отцу осталось признать свое поражение, он еще долго, наверное минут пять, глядел на доску, подперев кулаками голову.
— Ты смотри, — проговорил он наконец, подняв на сына рассеянное, взволнованно-радостное лицо. — Выиграл ведь. Отца обставил! — Поднялся, ткнул Митю пальцем в пряжку ремня. — Насобачился же ты!
Митя улыбнулся: он больше двух месяцев не играл в шахматы.
Отец закинул руки за голову, потянулся, распрямил грудь.
— Хороша игра! Радость у тебя либо печаль — она мозги проясняет…
Хотел еще что-то сказать, но из столовой послышался голос матери:
— Тимофей! Гостя встречай!
«Что еще за гости?» — недовольно подумал Митя и следом за отцом вышел из комнаты.
То, что он увидел в столовой, поразило его больше, чем странное поведение матери и проигрыш отца. На столе, накрытом белоснежной накрахмаленной скатертью, стояло не пять приборов — для семьи, — а больше. Посредине возвышался графин с водкой; ребристая пробка, переливаясь, сияла.
— Давно, видать, не был тут, пес не признал… — с одышкой проговорил гость.
— Порядком уж не заглядывали, Максим Андреич, — упрекнула Марья Николаевна. — Совсем нас забыли…
— Некогда все, некогда, Николаевна. Одна надежда — поживем долго: помирать тоже не будет времени… — Он засмеялся, обнял Марью Николаевну, затем торжественно подал руку отцу. — Слыхал я, Тимофей Иваныч, слыхал. Вот и заявился…
Машинист Максим Андреевич Егармин, старенький, сухой и суетливый, казалось, постоянно торопится куда-то и чему-то тихонько ухмыляется; взгляд у него быстрый, чуть прищуренный и колючий.
Поглаживая жестковатые короткие усы, желтые от старости и от табачного дыма, он прошел в столовую торопливой походкой.
— Здорово, Димитрий! — громко проговорил старик, внимательно, с усмешкой глядя Мите в глаза. — Какой, брат, парень, а? — Он слегка откинул голову, не выпуская Митиной руки из своей, сухой и твердой. — Выгнало-то как! Ай-яй! Да я же его помню сосунком. И, ровно, не так давно это было…
— Года, года! Они побыстрей курьерского. — Черепанов не без гордости посмотрел на сына. — Присаживайся, Максим Андреевич.
Митя перебирал в памяти известные ему даты рождений и праздников — ничего не подходило. Он зашел на кухню, и опять ему показалось, что мать избегает встречаться с ним взглядом.
— Что это у нас такое, мама?
Она притворилась, что не слышит. Когда же Митя повторил вопрос, умоляюще подняла на него голубые тревожные глаза:
— Я тебя прошу, Димочка… Потом узнаешь…
Новость
Стукнула калитка, залаял Жук и умолк. Мать толкнула входную дверь. На пороге стоял дядя Петя.
— Честь и почтение! Принимаете старого бродягу?
— А что поделаешь? — в тон ему ответила Марья Николаевна.
Помощнику машиниста Петру Степановичу Демьянову было за тридцать, но в характере его, во внешности, в привычках осталось еще столько юного, что в депо его называли только по имени.
— Слышишь, Тимоша, — строго пожаловалась Марья Николаевна. — Петя со своим хлебом и водкой в гости пожаловал…
— Что особенного? — завертелся Петр вокруг хозяйки. — Время-то какое. Я, к примеру, на горошницу ходил к Пермяковым — тоже свой хлебец прихватил. А горошница была знатная…
Положив большую свою руку Пете на плечо, Тимофей Иванович рассказал анекдот о ловкаче, который, приходя в гости, выкладывал на стол два кусочка сахару, завернутых в газетный обрывок, выпивал с ними чай, а уходя, брал два кусочка из сахарницы и отправлялся в другие гости «пить чай со своим сахаром…»
— Ты, часом, не у этого хвата выучился? — спросил Черепанов под общий смех.
Стенные часы пробили семь раз.
Тимофей Иванович пригласил гостей к столу. Егорка первым занял место. Митю отец усадил между Максимом Андреевичем и собой.
— Какой класс закончил? — наклонился к Мите старик.
Митя сказал.
— О, уже нас перешиб! — проговорил старик с доброй, задумчивой грустью. — А показатели какие имеешь?
— У нас документ имеется… — сказал отец.
— Дал бы глянуть…
— Где-то он спрятан у меня.
— Молодец, не хвастун, — сощурился Максим Андреевич. — Уважаю таких. А все-таки достань.
Митя принес табель. Максим Андреевич надел очки в коричневой роговой оправе.
— Особенный документ, — задумчиво сказал он, обращаясь к Тимофею Ивановичу. — Бесценная бумага. Тут, я вижу, плохих показателей не водится.
— Имеем надежду и дальше не сбавлять. — Тимофей Иванович значительно подмигнул Мите, как бы говоря: «Не подведи!..»
Марья Николаевна принесла блюдо с дымящимися пельменями.
— Закусывайте, пожалуйста, дорогие гости.