Андрей постарался изобразить на лице какое-то подобие улыбки. Наверное, она больше была похожа на гримасу. Но Поморцев все понял правильно. Он снова закивал:
– Правильно, правильно, не надо отчаиваться. Все будет хорошо. Как задумано.
И они снова двинулись вперед. Вскоре дорога сделала плавный поворот, огибая невысокий холм. Прямо за ним замаячили крайние могилы сельского кладбища, огражденного невысоким заборчиком.
– Пришли, – скрипнул краевед и, свернув с дороги, протиснулся сквозь узкую прореху между планок штакетника, – вот она.
38.
– Чистенькая могилка, – хмыкнул Поморцев, когда Андрей с трудом пролез в прореху забора и присоединился к своему спутнику, – как новенькая.
Могильный крест действительно сохранился на удивление хорошо. Большой, мощный, казалось, он прорастал из самой глубины земли. А потому никакая непогода, никакие катаклизмы не смогли поколебать его, заставить покоситься. Дерево почернело от времени, но стало от этого лишь тверже, почти окаменев, превратившись в единое целое с окружающим пространством. На его могучей перекладине кривыми, но ясно различимыми буквами было начертано имя: «Пров Киржаков». Буквы глубоко врезались в сердцевину дерева, точно следы от когтей яростного и хищного зверя, бесновавшегося возле могилы.
Кроме креста, могила была отмечена лишь небольшим холмиком, поросшим густой травой – сейчас жухлой и полусгнившей. Никакого надгробия, никакой оградки. Другие могилы словно отстранились от этой. И древний крест возвышался в самом углу кладбища одиноко, точно сторожевой столб.
Андрей хотел воткнуть лопату в землю, но от мысли, что она вонзится туда, где под слоем чернозема повсюду покоится прах умерших, ему стало нехорошо. Поэтому он аккуратно положил шанцевый инструмент на траву возле могильного холмика Прова, а сам присел на корточки, чтобы перевести вконец сбившееся дыхание.
– Надо копать, – ехидно напомнил ему Поморцев, – другого выхода я не вижу.
– Да, конечно, – пробормотал Андрей, – дайте я немного отдышусь.
– Ладно уж, сидите, молодой человек, на вас лица нет, – сочувственно проскрипел Поморцев. – Давайте я уж сам попробую начать. Эх, собрались калеки!
С этими словами он наклонился, чтобы взять с земли лопату. Но Андрей жестом остановил его. Ему было нехорошо, но он понимал, насколько непорядочно было заставлять старика копать землю. Поморцев и так сделал для него слишком много. Без его помощи Андрей сидел бы сейчас, забаррикадировавшись в своем гостиничном номере, и ждал. Чего? Скорее всего, смерти. Не этой ночью, так следующей Пров взломал бы дверь. А даже если бы он и не предпринял новой попытки проникнуть в гостиницу, что с того? Андрей не смог бы оставаться там вечно. Ему пришлось бы выйти. И тогда отец Ани подкараулил бы его и уничтожил.
Поморцев дал ему хоть какой-то путь к возможному спасению, проникся его проблемой. Ведь что бы краевед ни говорил о своем предке, проблема эта все же была лишь Андрея и больше ничья. Да, он плохо себя чувствует. Но его спутник – старик. Он спасал архив еще в войну. Сколько же ему может быть лет? Много, очень много. Даже если предположить, что тогда он был еще совсем мальчишкой. И что же, сейчас он, Андрей, будет сидеть на корточках и наблюдать, как человек, годящийся ему в деды, орудует лопатой, ковыряя липкую и влажную от дождя землю? Нет, он этого не мог допустить.
– Николай Сергеевич, оставьте, – воскликнул он. – Что вы, в самом-то деле? Я сейчас встану.
Поморцев выпрямился, оставив лопату лежать на земле. Андрей встал, поднял ее и шагнул к могильному холмику.
– Вы только говорите мне, что надо делать, ладно? – обратился он к старику.
– Да ведь я тоже не каждую ночь… – хмыкнул Поморцев.
– Я понимаю, понимаю, – кивнул Андрей, – и все же.
Заручившись кивком краеведа, он не без содрогания воткнул лопату в землю и надавил на упор ногой. Почва на могиле была вовсе не липкой грязью, как ему представлялось. Это на лишенной растительности лесной тропинке, да тем более на проселочной дороге, курский чернозем развезло. Здесь же он был намертво скреплен жесткими и густыми корнями травы, покрывавшей весь могильный бугор. От этого копать было неимоверно трудно. Приходилось по несколько раз втыкать лезвие лопаты в землю, подрезая корни растений, и только затем можно было с усилием вырвать из могильного холмика его ничтожную частицу. Могила словно сопротивлялась, не желая, чтобы кто бы то ни было нарушал ее вековую целостность.
Скинув куртку, которая стесняла его движения, Андрей копал и копал. Он весь был перепачкан землей, и пот катил градом по его лбу, заливая глаза. Время от времени, когда он ничего уже не мог видеть, ему приходилось утирать лицо рукавом. Он использовал эти вынужденные короткие перерывы, чтобы хоть немного передохнуть.
Как ни странно, но сердце его сейчас не беспокоило. Как будто оно прониклось важностью момента, сознательно отступило на второй план, поняло, что в течение ближайшего часа никто не будет им заниматься. И Андрей, словно обезумевший, вонзал и вонзал в землю лопату.
Когда он снял верхний слой, копать стало легче. И скоро Андрей уже стоял в вырытой яме по плечи. Время от времени сверху сваливались комья грязи и катились с шуршанием на дно. От этого звука Андрей всякий раз вздрагивал. Ему казалось, что звук идет не сверху, а изнутри могилы, из того самого чрева земли, к которому он прокладывал дорогу. И Андрей старался вскидывать лопату как можно выше, чтобы забросить поднятый на ней грунт подальше от края ямы.
– Хорошо, хорошо, – руководил сверху его работой Поморцев, – скоро уже.
– Надеюсь, – пробормотал Андрей, силы которого были на исходе.
Он взглянул вверх. Фигура Поморцева едва выделялась на фоне темного купола ночного неба. Андрей продолжил копать. Внезапно, когда он в очередной раз вонзил лопату в землю, лезвие обо что-то споткнулось. Явственно послышался неприятный скрежет. Такой бывает, если провести железным предметом по кафельной плитке.
– Здесь что-то есть, – свистящим шепотом произнес Андрей, поднимая голову. – Николай Сергеевич, слышите?
– Добрались, – таким же напряженным голосом проскрипел в ответ краевед, – аккуратнее теперь.
Андрей кивнул и лезвием лопаты стал осторожно разгребать землю у себя под ногами. Разумно было предположить, что лопата стукнула о крышку гроба. И теперь Андрей пытался выяснить, насколько глубоко тот находился. Стоять на его крышке ему явно не улыбалось. За сто пятьдесят лет дерево наверняка изрядно сгнило. А значит, при любом неосторожном движении он рисковал провалиться внутрь обители мертвеца.
Стараясь не шевелиться и почти не дышать, Андрей водил перед собой лопатой. Вдруг ее лезвие подцепило что-то круглое, в полутьме похожее на армейскую зеленоватую фляжку. Андрей наклонился, чтобы рассмотреть предмет лучше. И «фляжка» глянула на него двумя провалившимися глазницами. Со сдавленным криком ужаса он отшатнулся назад. В это время его нога, как он и опасался за минуту до этого, провалилась в полусгнивший гроб. Пытаясь удержать равновесие, Андрей качнулся вперед, но не рассчитал движения и полетел руками вперед на кучу костей, из которых, как он теперь заметил, торчал, точно купол миниатюрного храма, еще один череп.
– Что там такое? – послышался сверху голос Поморцева. – Молодой человек, что вы там кричите?
– Я? – ошалело пробормотал Андрей, изо всех сил стараясь встать и не находя упора на выскальзывающих из-под его рук костях. – Гроб, скелеты. Мне надо наверх…
– Вылезайте, вылезайте скорее, – проскрипел краевед, – я вам помогу. Давайте лопату.
Сумев наконец-то вновь встать на ноги, Андрей поднял лопату и протянул ее Поморцеву. Потом, не дожидаясь помощи старика, который, впрочем, все равно вряд ли смог бы вытащить его из ямы, он уцепился руками за ее край, подпрыгнул, подтянулся и, вконец испачкав брюки лоснящимся от избытка плодородия черноземом, вылез на жухлую и сырую от дождя кладбищенскую траву.
Некоторое время Андрей так и стоял на четвереньках, хватая ртом воздух. Потом он поднялся и, взглянув на Поморцева, который все еще держал в руках лопату, подошел к самому краю могилы. Преодолевая страх и в то же время испытывая особо рода любопытство, которое возникает по отношению к опасности, которую удалось счастливо избежать, он осторожно заглянул вниз.
– Там, – показал он рукой внутрь вскрытой могилы, отходя от нее и одновременно оборачиваясь к Поморцеву, – там скелет или даже два поверх гроба. Как же так?
– Не может быть! – удивился краевед. – Вы уверены, молодой человек? Известно, что у страха глаза велики.
– Уверен, уверен, – пробормотал Андрей, все еще находясь в эйфории от того, что счастливо выбрался из могилы, – два черепа сверху, над крышкой. Крышку я, кажется, проломил. Но где-то внизу, у ног. А эти скелеты лежат у изголовья. Черепа, по крайней мере. Да взгляните же сами, Николай Сергеевич.
Тут он поймал на себе странный взгляд своего спутника и, приняв его за скепсис, продолжил с горячностью, подняв голос до напряженного свистящего шепота:
– Нет, я не спорю, я, конечно, сильно струхнул. Это точно. Но, поверьте мне, не настолько, чтобы просчитаться в черепах. Говорю вам: их там по меньшей мере два. Даже если предположить, что я ошибся насчет целостности крышки и что один из них – из гроба, все равно получается лишний скелет. Уж не знаю, кого там похоронили, но не Змея же Горыныча?
– Хорошо, хорошо, я с вами не спорю, – скрипнул Поморцев.
– До скелетов добрались, – пробормотал Андрей, вновь заглядывая в яму у своих ног. – Что дальше-то делать, Николай Сергеевич?
Услышав за собой тихие шаги, он обернулся, думая, что краевед хочет сам взглянуть на могилу. Поморцев стоял в полуметре от него, занеся над головой лопату.
– Николай Сергеевич! – испуганно вскрикнул Андрей и поспешно вновь перевел взгляд на могилу.
Он решил, что старик заметил что-то страшное за его спиной, от чего нужно обороняться. Он был готов увидеть что угодно: лезущие из ямы скелеты, огромные клубки червей, выпирающие из нее, как убегающее из кастрюли молоко, велосипедиста с черными и мертвыми, как дула, глазами. Но когда он взглянул на зияющую могилу, глаза его расширились от удивления.
– Николай Сергеевич, – воскликнул он, – но ведь там ничего нет! Вы…
Договорить он не успел. Что-то со свистом пронеслось в воздухе и обрушилось на Андрея, ослепив и оглушив его.
39.
Он очнулся связанным на краю могилы. Вернее, сначала он не понял, что связан, и попытался встать. От удара голова гудела, и он никак не мог понять, что же произошло. Раз за разом пробовал он подняться. И, немного привстав, вновь и вновь неуклюже падал на землю. Он хотел опереться о нее руками, помочь себе сгруппироваться, но руки не слушались его. Их словно вообще у него не было. Только боль в заломленных назад плечевых суставах и запястьях подсказывала, что его руки никуда не делись. Но почему он никак не может выпростать их из-за спины?
Андрей извивался и крутился на земле, не желая понять, что случилось. И тут он заметил Поморцева. Старик стоял в паре метров от него и с кривой улыбкой смотрел на потуги Андрея встать.
– Оклемался? – скрипнул краевед. – Живуч, гад.
– Я… – простонал Андрей.
Он хотел попросить Поморцева помочь ему. Потом краем глаза заметил валявшуюся рядом со стариком лопату и наконец-то смог сложить до этого рассыпанную в его сознании, как набор паззлов, картину произошедшего.
– Но почему? – вновь простонал Андрей, имея в виду нападение Поморцева.
Он все еще надеялся, что тот совершил какую-то ошибку: испугался, принял его, вылезшего из могилы, за зомби, целился в кого-то другого, кто ему померещился, но не рассчитал движения. Тут он опять попытался встать. Неимоверным усилием ему удалось сесть, и он увидел свои ноги, связанные у щиколотки крепким шпагатом. Очевидно, такой же шпагат резал ему запястья завернутых за спину рук. Теперь уже не приходилось сомневаться в злом умысле краеведа.
– За что?– пробормотал он.
– Не первый ты здесь роешь, – заскрипел старик.
Он подошел вплотную к Андрею, снял перчатки, достал из кармана пачку дешевых сигарет без фильтра, вынул одну и стал аккуратно разминать ее между пальцами. Андрей невольно следил за движениями рук старика. Бледная старческая кожа хорошо выделялась в полумраке. Пальцы шевелились медленно, извиваясь вокруг сигареты, точно черви. Левый мизинец представлял собой короткий обрубок. Из трех фаланг на нем уцелела только одна. Андрея прошиб горячий пот. Как будто ему, рассчитывающему еще на снисхождение узнику, объявили смертный приговор.
– Пров? – то ли с вопросом, то ли с утверждением прошептал он.
– Прапрапраправнучек? – передразнивая его, ехидно проскрипел старик.
– Но…
Андрей хотел сказать: «Но почему же я не заметил раньше?» Но он понял, что подобную претензию ему нужно высказывать самому себе, а никак не тому, кто стоял сейчас перед ним.
– Почему я не предъявил тебе свое увечье сразу? – словно читая его мысли, издевательски ласково проскрипел Пров. – Ты уж извини, милый человек. Когда ты позвонил мне первый раз, я сначала принял тебя за идиота, вырисовывающего на листе ватмана свою родословную. Но твои настойчивость и испуганный голос… Я почувствовал, что тебя послал тот, с глазами-дулами. Теперь, говоришь, он ездит на велосипеде? Не знал, не знал. Ну да ладно, буду отныне опасаться скрипа педалей.
– И вы решили заманить меня к себе? – спросил Андрей.
– Заманить? – хихикнул старик. – По-моему, я лишь удовлетворил твою настоятельную просьбу. А отрубленный палец? Я предполагал, что рано или поздно тебе станет известно о моем увечье. Если даже ты и не знал о нем с самого начала. Поэтому я решил его скрыть. Ничего сложного, как видишь: перчатки, якобы от холода, и набить немного ваты в мизинец. Вот и все.
– Умно, – пробормотал Андрей.
Он инстинктивно почувствовал, что старик хочет выговориться. В последние полтора столетия он мог быть откровенным только с теми, кого собирался убить. Причем только в последние минуты перед их смертью. И теперь он явно хотел растянуть удовольствие. Он наслаждался своей хитростью и властью над жертвой. Он упивался этим. А потому готов был посвятить обреченного на смерть во все подробности своей минувшей страшной жизни. Впрочем, Андрею в этот момент нужны были не столько объяснения старика, сколько возможность хотя бы на несколько мгновений отсрочить свою гибель.
– Опыт, – хихикнул Пров, польщенный репликой Андрея. – Были ведь и до тебя охотники выяснять. Тут и лежат. Не все, конечно. Но, как ты справедливо заметил, парочка поверх гроба. И ты с ними ляжешь, голубчик мой. Будешь третьим. Потому что доверчив слишком, слаб, поддержки ищешь у малознакомых людей, хватаешься за любую предлагаемую помощь, как за соломинку. Поверь старику – в этом мире нельзя так. Съедят…
– Надеюсь, что… – содрогнулся Андрей.
– Нет, нет, не бойся, – скрипнул старик, – это я фигурально. Никто тебя есть не будет. Я просто перебью тебе горло лопатой. Думаю, это не очень больно. Не штык, что я вогнал в живот Лепольдовской правнучке. Видел бы ты, как она билась. Ну а с тобой мы разойдемся мирно, по-родственному.
– Какой же я дурак, – ощущая себя героем злобной сказки, искренне воскликнул Андрей.
– Не всем же быть умными, – хмыкнул Пров, закуривая сигарету. – Впрочем, не надо так убиваться. По правде говоря, другие были еще глупее. С тобой мне пришлось повозиться, чтобы затащить сюда, едва ли не всю свою биографию рассказать. Признаться, сначала я хотел тебя порешить прямо в гостинице. Да дверь оказалась прочнее, чем я думал. Или силы мои иссякают? Не знаю, право дело. Да еще и помешали мне. Проститутка с каким-то хлыщом. Пришлось сменить тактику. Нет, можно было, конечно, выследить тебя, подкараулить. Где-нибудь на улице. Но стар уж я, чтобы среди бела дня где-то тебе шею сломить. Хлопотно. В общем, пришлось фантазировать. Но ты, надо сказать, изрядно мне помог. Вовремя подвернулся этот Семен, так напугавший тебя своей бородищей и искалеченным пальцем. Так что у тебя не возникло никакого сомнения в том, кто к тебе пытался вломиться. Ты даже не захотел думать дальше. А вот мне пришлось. И по здравому рассуждению я могу сказать, что в конечном счете вышло даже лучше. Убей я тебя в гостинице, скажи на милость, куда бы я дел труп? Я давно не тот, каким был когда-то. Уж я не вспоминаю годы молодости. Не о них речь. Даже в войну я чувствовал еще в себе силы. Таскал тогда все эти архивы в заброшенный дом вязанками папок. Как чувствовал, что пригодятся. Немцам ничего не сказал. Хотя мог бы отрядить команду. Они мне доверяли. Но нет, аккуратно все делал. Сам. Больше по ночам. А дождь в те дни лил несусветный, проливной. Нужно было торопиться, чтобы бумаги не размокли. О себе не думал, нет. И ничего, сдюжил.