Кристина его боится.
Эрик продолжает стоять и смотреть на нее. Обескураженный, борющийся с яростью в себе. Яростью за нее. Это сбивает его с толку еще больше. Необходимо оттаять, необходимо что-то сделать. Просто перестать смотреть так на нее, изучать ее цветное тело, покрытое разнообразными, страшными, болезненными рисунками. У нее большой синяк на щеке. Кулаки Эрика сжимаются.
Кто это мог сделать?
— Доигралась, — наконец, произносит он. — Дура. — Цедит он сквозь зубы. И голос его скрипуч, осуждающ. Кристина на столе сжимается как от удара. И он качает головой. Стягивает со своих плеч куртку и бросает ей. — Надевай. — Как тогда, в зале. Странно, что он это помнит. Странно, что это помнит она. Зато теперь оба понимают, что значит ощущение дежа вю.
Кожанка застревает в ее пальцах. Ломаных, дрожащих, трясущихся. Кристина сжимает ткань еще сильнее, но ничего не делает. Лишь снова упирается лбом в колени и начинает монотонно раскачиваться. Как китайский болванчик. Бездумно и страшно. У нее шок. Эта мысль доходит до сознания Эрика, и он сцепляет зубы. Подходит к ней, отчего девчонка вцепляется в его куртку так, что белеют костяшки пальцев.
Она тебя боится.
Мужчина выдергивает свою куртку из ее хлипкой хватки и набрасывает ей на плечи. Ткань скрывает синяки и разорванную майку. Девушка замирает, а потом перехватывает полы кожанки своими тонкими пальцами. Кажется, она благодарна. Но глаз на Эрика не поднимает. То ли боится, то ли стыдится, то ли все сразу.
Он упирается своими ладонями в стол по обе стороны от нее. Девушка начинает чаще дышать. Страшно. Ей страшно. Эрик смотрит на ее склоненную голову и думает о том, что он здесь делает и почему такая ярость ест все его нутро. И каким только чудом он ее еще контролирует?
— Кристина, — застывает, замирает, боится шелохнуться. — Не бойся, — и голос его звучит практически ласково. — Я помогу. — Эрику кажется, что он ударился обо что-то головой. Он никогда не хотел ей помогать. Все, что девчонка вызывала в нем — это вязкое, тягучее раздражение. Не более. Своим видом, манерой общения, вечным желанием во все совать свой нос. Теперь доигралась. Потом родилось еще желание, простая похоть. Но он бы никогда не стал делать того, что делает сейчас. И никак не мог объяснить себе это странное рвение помочь ей и расквасить рожу того, кто сделал с ней такое. Потому что это было слишком жестоко даже для самого Эрика.
— Вот поэтому я и ненавижу женщин, — бормочет он себе под нос, поднимая с пола ее джинсы. — Надеть сама сможешь?
— Ненавидишь? — Голос у нее ломаный, жутко хриплый, тихий и невероятно тонкий. Говорить ей трудно, потому что горло распухло от сильных рыданий.
— Да, Кристина, — говорит он. — Я ненавижу женщин, потому что вы — слабые, беспомощные и бесполезные создания. А я презираю любую слабость. — Но тон его звучит не зло, скорее обыденно и повседневно. — Одевайся. — И бросает ей джинсы. Она ловит их пальцами и снова замирает.
— Я ведь хотела, чтобы это был ты… — Шепчет она, и Эрик застывает. — Я думала о том, что было пару дней назад на празднике… Тогда… — Ее голос срывается, и вот она снова начинает рыдать. Громко, страшно, удущающе. Скулит и воет, снова согнувшись пополам. Эрик смотрит на нее во все глаза, ощущая, как внутри что-то шевелится. Такое страшное, темное, мрачное.
— Кто это сделал? — Он хватает ее за плечи, заставляя посмотреть на себя, встряхивает. Ее голова откидывается назад, болтается на шее как на тонкой веревке, а по щекам текут слезы. – Кто, Кристина? — Эрик давит на нее, снова встряхивает. — Ты же была девственницей, верно? — И ответом ему громкие и страшные всхлипы, завывания, рождающиеся в ее глотке. Раз за разом. – Кто, мать твою?! — Он уже орет, но девушка не отвечает. Лишь мотает головой и плачет. Такая разбитая и поломанная.
Эрик с рычанием отпускает ее плечи и отходит на пару шагов, глубоко дыша. Ярость внутри бьется о грудную клетку, сильно, резко, давит и распирает. Мужчина стоит, сжимая и разжимая кулаки, ощущая, как утробно рычит злость, как клокочет ненависть. Эти чувства рвутся наружу, продираются сквозь кожные покровы, вздуваются жилами на шее и руках. И Эрик не выдерживает. Разворачивается и со всего маху впечатывает кулак в стену. Слышится хруст. Мужчина заносит руку еще раз и снова бьет. До боли и ссадин на костяшках.
— Сука, — выплевывает он. — Кто это сделал? — Он поворачивает голову к Кристине, рыдающей уже чуть тише, но все также сильно. Впивается в нее глазами, но девушка не отвечает. Молчит, скулит, комкая пальцами джинсовую ткань. — Кристина, — в его голосе угроза, а она снова мотает головой.
Он подходит к ней в два широких шага и снова заставляет посмотреть на себя. Ее зеленые глаза застилает водяная пелена. В уголках глаз скопились слезы. Они текут по щекам. Девушка жмурится, шмыгает носом. Ее лицо опухает еще больше.
— Девочка, — как можно мягче, — скажи мне. — Молчит. Лишь давится слезами. — Да твою мать! — Он орет так, что Кристина вздрагивает всем телом. Эрик качает головой и собирается отстраниться, как тонкие пальцы впиваются в его предплечья. Маленькие, аккуратные ладони обхватывают, скользят по коже, разукрашенной черными татуировками, ногти цепляются за вздутые вены. Мужчина замирает, смотря на нее. Однажды, он уже видел разбитую, раздавленную женщину. Тогда ему было всего шесть. Но эти картины преследуют его по сей день. Сейчас Кристина напоминает ему женщину, которая его воспитала.
— П…Пожалуйста… Не спрашивай… — Она всхлипывает.
— Дура, — беззлобно шепчет он.
— Просто постой так…
Эта просьба обескураживает Эрика. И он стоит, напряженный и разозленный, с гулко бьющимся в груди сердцем и черной, отвратительной яростью под кожей. Девушка перед ним шумно дышит, силясь успокоиться. Она втягивает воздух носом, а выпускает на свободу ртом. Вдох за вдохом. Ее пальцы сильнее сжимают его предплечья. Будто эта девчонка впитывает его близость. Цедит сквозь толчки воздуха в грудной клетке. Мужчине становится неловко, но он, черт знает почему, терпит. Дает ей прикасаться к себе, чувствовать тепло его тела, силу рук. Вот Кристина вдыхает последний раз и отпускает его, больше не касаясь своей кожей его кожи.
— Я сейчас надену джинсы, — шепчет она.
Он отходит, отворачивается, не смотря на то, как девчонка своими ломаными пальцами и разбитыми руками натягивает ткань на цветущие синяками и кровоподтеками ноги, как материя скрывает разбитые коленки. Он оборачивается лишь тогда, когда Кристина воюет с пуговицей. Вот она ловит ее пальцами, пытается продеть в петлю, но фаланги так трясутся, что пуговица соскакивает. И так раз за разом. Эрик видит, что на глаза девчонки снова набегает влага, что та шумно дышит. Если она начнет снова рыдать, то он тут разнесет что-нибудь к чертовой матери.
— Дай сюда, — цедит он, делая к ней шаг, резко убирая ее руки и своими пальцами продевая пуговицу в петлю. — Неумеха. — Она лишь снова шмыгает носом и делает шаг к двери. Но ноги Кристину не слушаются, меж бедер жутко саднит. Так болезненно, так колюще, что она еле доходит до двери. Эрик смотрит на эту картину с очевидным скепсисом, пляшущим по радужке. Фыркает, закатывает глаза, а потом подходит к девчонке и легко подхватывает ее на руки.
Кристина словно перышко, словно истончилась и иссушилась за несколько часов. Он чувствует, как хрупкое тело в его руках напрягается, как она прижимает к себе локти и сжимает кулаки, как отворачивает голову куда-то в сторону. Но его дыхание шевелит ей волосы, и мужчина легко впечатывает девушку в свою грудь. Одна его ладонь покоится на ее талии, другая — под коленками. Он чуть ли не физически ощущает, как Кристина смущается, робеет, практически боится. Эрик делает шаг и берется за ручку двери, как его останавливается голос:
— Кроссовки.
— Что? — Отвечает грубее, чем хотел.
— Кроссовки надо забрать. Я не хочу, чтобы их кто-то нашел и надумал много лишнего.
— Потом заберу.
— Нет, сейчас.
Дерзит. Настаивает на своем. Значит, не весь дух из нее выбили. Эрик ухмыляется и ставит ее на пол, наклоняется за обувью, сует ее Кристине в руки, а потом снова поднимает девушку в воздух. Та прижимает к себе кроссовки вместе с локтями и смотрит на стены. Только не на Эрика. Его эта ситуация забавляет. Нести ее совсем не тяжело. Она слишком легкая.
Он минует пустые коридоры со своей ношей, заворачивает за угол и начинает подниматься по незнакомой лестнице. Кристина вертит головой.
— Куда ты меня несешь?
— Смотрю, заговорила, — ухмыляется он и толкает ногой одну из дверей, ногой же захлопывает, а потом сажает девушку на кровать.
Кристина впивается пальцами в покрывало и озирается. Комната обставлена аскетично. Обои, потолок и линолеум — все черное. Черная мебель. Даже покрывало черное. Она видит зеркало напротив во всю стену. Это шкаф-купе соображает девушка. В нем отражается забитое, худое и бледное создание. Кристине страшно смотреть на саму себя. Он переводит взгляд в сторону и натыкается на гантели. Стоит тумбочка со сваленными косо и криво книгами. Стол с разбросанными на нем бумагами. Это комната Эрика. Только такая безучастная, обезличенная. Кристине кажется, что личные комнаты не должны быть такими. Но она под стать своему владельцу — темная.
— Каждый лидер имеет свою комнату, — говорит он, а она слышит звук воды. – Пей, — подходит, протягивает ей стакан. — И больше не реви. Меня это бесит. Уяснила? — Она берет стакан и кивает головой, делает глоток, ощущая, как распухшей гортани становится чуть легче. — Можешь спать здесь, — говорит он, садясь на стул и широко расставляя ноги.
— По…
— Я могу отнести тебя в твою спальню, но вопросов ты не избежишь, — перебивает он ее. — Ты этого хочешь?
Она мотает головой.
— Вот и славно. — Он замолкает на мгновение, проводит пальцами по своим выпуклым венам на запястье и затем смотрит на нее. — А теперь скажи мне, кто это сделал.
— Эрик…
— Живо, — рычит он, — иначе я заставлю тебя это сделать.
Кристина поспешно облизывает губы, сжимает обеими руками стакан с водой, смотрит на прозрачную жидкость в нем, на то, как она начинает дрожать. Это ее руки мелко трясутся. Девушка делает еще один глоток, кусает нижнюю губу, часто моргает.
— Ну?
Она закрывает глаза, а потом все же произносит. Слова даются ей с таким трудом, словно застревают в глотке. Девушка старается не думать. Просто говорить. Это ведь имя. Всего лишь имя. Это не материализует насильника здесь, ничего с ней не сделает.
— Эдвард, — еле слышно выдыхает она.
Эрик сидит еще несколько секунд, изучая свои руки, потом резко вскакивает на ноги и хлопает дверью. Кристина слышит поворот ключа. Эрик запер ее здесь. Девушка сидит на его кровати, в его куртке, полностью пропитанная им и его запахом, странной атмосферой этого места. И впервые в ее голову закрадывается осознание.
Эрик помог ей.
Почему?
========== Глава 14 ==========
Пламя ярости жрет изнутри. Горит, горит, горит. Так ярко, так хлестко, что, кажется, оставит после себя лишь пепелище, глухое и безмолвное. В груди раздается набатный стук. Громко, тяжко, протяжно. Кончики пальцев яро колет. Жжет фаланги, подушечки, искрится на острие ногтей. И в висках отдает, стонет.
Эрик зол.
Чертовски зол.
Черная патока агрессии, ненависти, заиндевелой злобы льется в его крови.
Растерзать. Убить. Убить. Убить.
Мужчина не замечает коридоров, плывущих мимо одним размытым пятном. Темным, как все те эмоции, что клубятся внутри. Грань сознания, еще не отданная на откуп чувствам, пытается воззвать к благоразумию, нашептывает о том, что реакции его странная, неуместная, неправильная. Это ведь эта девчонка. Вредная, колючая, языкастая, бойкая и хлесткая. Наверняка, напросилась сама. Но ее разбитый вид что-то двинул внутри.
Эрик видел слишком много жестокости и боли в своей жизни.
Он видел, как били женщину. Хрупкую, тонкую, с болезненного цвета кожей, видел, как она рыдала, скорчившись на полу. Плечи ее мелко тряслись, руки стискивали одежду, а удары сыпались и сыпались. Кровавые, ярко-алые, цвели на коже ее багровыми цветами, ломались кости. Он до сих пор видит это в своем пейзаже страха. И слышит стальной голос. Шепчущий. Тихий. Вкрадчивый.
Шлюха.
Потаскуха.
Сука.
Дверь Эрик открывает резко, гоня воспоминания минувшего прошлого. Забытые, чумные картины, проевшие его память насквозь. Кристина к ним прикоснулась. И эта мысль почему-то взбешивает мужчину еще сильнее. Дерево ударяется о стену громко и зычно. Так, что люди на кроватях начинают ворочаться. До ушей мужчины долетает чей-то недовольный говор, тихий шепот, полусонное возмущение. Кто-то пытается включить свет, а Эрик всматривается в темноту. Ищет глазами одно лицо, одну фигуру.
— Паскуда, а ну выходи! — Рычит он так, что кто-то все же соскакивает с кровати и щелкает заветным выключателем. Электрический свет озаряет квадратное помещение с темными стенами. Безучастными, лишенными какого-либо присутствия жизни на них. Мужская спальня.
— Эрик… — Этот растерянный голос, кажется, принадлежит Юраю.
— Эдвард! — Мужчина орет, и горло его вибрирует от собираемого воздуха и вылетающих звуков. Страшных, громогласных.
Около выключателя и правда стоит Юрай. Глаза у него сонные, свет слепит их, волосы взъерошены, и молодой человек проводит по ним своей пятерней, пытаясь хоть как-то пригладить.
— Эрик, сейчас же ночь…
Юрай не договаривает. Чужие руки хватают его за грудки и с хрустом впечатывают в стену. Эрик встряхивает его словно тряпичную куклу.
— Где. Эдвард? — Голос его стальной, сцеженный. И шипит он как дикий зверь. Лютый и опасный.
— Полегче, полегче, — произносит Юрай, смотря на мужчину как на сумасшедшего. — Что с тобой?
— Где? — И в тоне, в голосе, в произносимых звуках, разлетающихся по помещению — стылая ярость. Такая сильная, что, кажется, ее можно пощупать. И все кругом замерли. Потому что Эрик сейчас дик, страшен. И сквозит в каждом его движении ядовитая опасность.
— Я не знаю, — раздраженно отвечает Юрай и давит на руки Эрика. — Отпусти меня.
— Он приходил сюда?
— Нет. Да пусти же ты!
Молодой человек исхитряется нанести удар по запястьям Эрика, и тот расцепляет пальцы.
— Если ты соврал…
Фразу Эрик не заканчивает. Потому что видит. И все теряет смысл. Окружающее пространство, люди, голос Юрая на заднем фоне, оправляющего свою майку.
Эрик видит Эдварда.
И это служит сигналом.
Насильник застывает на пороге мужской спальни. Его взгляд бегает по растормошенным и встревоженным Бесстрашным, запинается об Юрая и вперивается в Эрика. В глазах последнего Эдвард видит такое, что его кадык дергается, сдвигается чуть вниз, пропуская слюну в глотку. Он невольно делает шаг назад. А Эрик смотрит, ухмыляется, разворачивается. Эдвард следит за тем, как кулаки мужчины сжимаются, как что-то дикое, болезненное и страшное кривит его губы. Не улыбка, не оскал. Больше. Сильнее.
Эрик сатанеет на глазах.
Парни в комнате крутят головами и почему-то молчат. Словно понимают, что творится здесь что-то сильное, важное и значимое. Что-то, что им не ведомо, но что имеет первопричину. Таким Эрика никто давно не видел.
Эдвард делает еще один шаг назад, отступая под пронзительным, холодным взглядом, жрущим его кожу словно кислота. Эдвард чуть не запинается о порог. И тогда это происходит.
— Ублюдочная тварь! — Расстояние меж ними сокращается в мгновение ока, и сильный удар в грудь сшибает Эдварда с ног, заставляет отлететь к стене в коридоре. — Если хоть кто-то двинется с места, я обещаю вам, что вы отправитесь к афракционерам! — Эрик заявляет это громогласно, а потом как дикая кошка набрасывается на сбитое тело.
Насильник пытается дать сдачи. Он заезжает согнутым локтем Эрику по ребрам. Мужчина сплевывает кровь. И резко выкручивает чужое ухо. Эдвард вопит. Визжит, как девчонка. Юрай дергается, но все же остается стоять на месте, смотря на эту картину расширяющимися глазами.