— Эрик! — Кричит он. — Остановись!
— Еще шаг и здесь будет два трупа! — Бросает он Юраю. И тот все же не делает шаг, но вся его фигура напрягается, готовая в любой момент броситься наперерез, разнять двух дерущихся людей.
Эдвард пытается освободиться. Но Эрик сейчас столь зол, столь лют, что сила в его руках невиданная, страшная и пугающая. Он бьет ожесточенно. До хруста ребер, до характерных хлюпающих звуков и капающих на черные плиты сгустков крови. Он разворачивает Эдварда, хватает его за волосы и со всей силы ударяет о стену. Голова того звенит.
— Она ведь слабая девчонка, — шипит Эрик так, чтобы слышал лишь один Эдвард. — И она доверяла тебе. Тварь. — Еще один удар, и противник со скулящим звуком оседает на пол. И тут Эрик понимает, что Эдвард плачет. От боли. Он уже не пытается отбиться, лишь защищается, вскидывая руки наверх, прикрывая голову. Как ребенок. Только Эрика это не трогает. Перед его глазами стоит картина рыдающей Кристины в собственной крови и чужой сперме. Перед его глазами стоит картина вырастившей его женщины, избитой и растерзанной на полу гостиной большого дома. Одно он не забудет никогда, другое он помнит всю жизнь.
— Ты ведь ненавидишь ее… — Раздается жалкий, скулящий голос. — Ты ведь бил ее… — Слова запинаются о хлюпающие звуки, застревают в горле.
Эрик улыбается. Скалится как самый страшный зверь.
— Но кто сказал, что ты можешь так с ней обращаться?
— Эрик! Я позову Макса! — В глазах Юрая застыл шок.
Эрик встает на ноги и поворачивает к нему голову.
— Зови. Но, поверь, это не помешает мне сделать так, чтобы эта тварь, — он ставит тяжелый ботинок на руку Эдварда и надавливает. Раздается хруст и крик, прорезающий длинный коридор, — получила свое. — И улыбка у него такая, что Юрай делает шаг назад.
Насильник же пытается уползти от своего мучителя.
— Стой, мразь, я еще не закончил.
Шаг, и рука мужчины хватает Эдварда за волосы, тащит по коридору. Тот брыкается и извивается. Разбитое тело надсадно болит, мышцы стонут. И сученыш продолжает плакать.
— Какая же ты баба. — Шипит мужчина, и в свете электрических лампочек видится блеск стали.
— Эрик!
— Да заткнись ты уже!
— Ты сошел с ума!
Долбанный мальчишка.
Эрик поднимается на ноги, и его кулак въезжает в лицо Юрая, сдвигая нос на несколько миллиметров правее положенного. Молодого человека подхватывают руки товарищей.
— Не лезь. — Тихо, вкрадчиво, слова падают как гири.
— Эрик… — Этот скулящий вой исторгается из глотки избитого Эдварда. — Не надо, прошу…
— Она ведь тоже тебя просила, правда? — Усмехается мужчина. И лицо его искажает страшная гримаса ярости, презрения и ненависти.
— Эрик… — И ползет, ползет, отползает по стене.
— Попрощайся с миром, — и с этими словами мужчина хватает Эдварда за голову и резко всаживает нож в его глазницу. По лицу молодого человека бежит жидкость глазного яблока и бурая кровь. Он кричит, орет так, что закладывает уши. В руках откуда-то берется сила, и он пытается ударить Эрика, который прокручивает нож несколько раз, бороздит им плоть. Его ладони и пальцы в чужой крови. Он вынимает нож, рукой впиваясь в чужие волосы на затылке, и дергает голову плачущего мальчишки перед ним. И всаживает острие в другой глаз. Крик такой страшный, что кто-то высовывается из соседних спален.
Трис Приор застывает на пороге женской спальни. Лицо ее вытягивается, вся краска уходит с него.
— Зови Макса! — Орет Юрай, все еще трогая свой только что вправленный нос.
Трис отрешенно кивает. И вот уже раздается топот ее ног.
Эрик поднимается на ноги. На полу корчится ослепший Эдвард. Мужчина делает шаг назад, зажимая в своей руке рукоять ножа. Сталь едет меж пальцев, скользких, склизких, выпачканных в чужой крови. Она под ногтями, в тонких линиях, прочерчивающих все кожные покровы. Сердце Эрика бьется гулко и громко. Так, что у него закладывает уши. Эмоции давят на грудную клетку, распирают ее столь сильно, что, кажется, надави еще чуть сильнее и произойдет взрыв. И коридор окрасится в ярко-красный цвет. В тот самый, что сейчас хлюпает под ногами, вытекая из пустых глазниц Эдварда.
— Ты ненормальный, — ошарашено выдыхает Юрай, помогая подняться своему товарищу и другу.
— Если бы ты знал, что он сделал, то не помогал бы ему и не осуждал меня, — с этими словами Эрик разворачивается на пятках и уходит, оставляя удивленного Юрая и цепляющегося за него Эдварда.
Злость по-прежнему давит на сердце, пульс скачет, а пальцы дрожат. Это все эмоции. Такие сильные, просто крышесносяшие. И контролировать их столь сложно. Эрик старается, но они все еще рвутся наружу. Сученыш легко отделался. Надо было убить его.
Убить.
Убитьубитьубить.
Мысль тянется, тонет в потоке сознания, в черном пепле сожженной ярости и бурлящего гнева.
Когда он отпирает ключом свою дверь, то видит свернувшуюся калачиком фигурку на широкой кровати. Эрик закрывает дверь и кидает нож на стол. Девушка ворочается и открывает глаза. Одно мгновение она смотрит на Эрика, видит его черную майку, пропитавшуюся алым соком чужого тела, видит его руки, замаранные багряной, рдяной жидкостью, видит нездоровый блеск его глаз и садится.
— Ты убил его? — Выдыхает она, и ее глаза так ярко горят на бледном лице.
Эрик ухмыляется, подходит к раковине, включает воду и начинает отмывать руки от чужой крови.
— Эрик… — Голос у нее тонкий, дрожащий.
Он выключает воду, вытирает руки полотенцем и стягивает с себя пропахшую кровью майку, отправляя ее прямо в мусорную корзину.
— Он жив, — наконец, отвечает мужчина.
А Кристина ловит себя на том, что пялится на его руки, обнаженную грудь и татуировки на спине.
— Надо было его убить, — жестоко тянет Эрик, а потом делает шаг к ней. — Ты чистая, — замечает он. Садится на кровать рядом, и девушка вся подбирается. Он протягивает руку, касается ее мокрых волос, спускает палец на оголенное плечо.
— Я… — Она запинается, не зная, как себя с ним вести. — Воспользовалась твоей душевой. Мне надо было отмыться. — Горечь стынет в ее голосе, перекатывается в звуках и буквах. — Не знала, что у лидеров есть личные душевые. — Мнется Кристина.
— На то мы и лидеры, — хмыкает он и падает на кровать, закидывая руки за голову.
Повисает тишина. Давящая, тяжелая, будто молекулы воздуха накаляются, наливаются весом и резко прижимают к полу.
— Что ты сделал? — Глухой шепот в темноту.
— Выколол ему глаза.
Кристина на постели дергается, сцепляет пальцы. Эрик лежит рядом и чувствует, что ей чуть ли не физически больно.
— Почему?
Вот он. Тот самый вопрос. Такой важный, нужный, правильный. Кристина хочет знать. Просто хочет знать.
Почему.
Почему помог ей, почему отомстил за нее. Почему.
— Он изнасиловал тебя.
— Я не об этом.
Эрик поворачивает голову, смотрит на нее долгим взглядом, потом садится. Глаза Кристины утыкаются в драконью морду, уютно устроившуюся на его плече. Глаза у нее — черные бусины. Смотрят так пытливо. Ящер будто живой.
— Потому что только я могу причинять тебе боль.
Язык Кристины прирастает к небу. Она сидит, моргает, смотрит на Эрика и не может понять.
— Ты сумасшедший.
— Верно, — вдруг ухмыляется он и ложится обратно на матрац.
— Я могу уйти? — Через некоторое время спрашивает она.
— Выметайся.
И она встает на ноги. Его куртка, в которой она спала, закутанная, падает рядом с Эриком. Мужчина лежит с закрытыми глазами, слушает тихие шаги, потом щелчок двери. Девчонка ушла. А ему предстоит разговор с Максом. Но тот все поймет. Эрик это знает.
Он вытягивает руку, елозит ей по кровати, подцепляет пальцами куртку и подносит к носу. Кожанка пропахла Кристиной. Этот запах вызывает раздражение и что-то еще. Эрик садится, упирается локтями в колени, проводит пальцами по переносице, жмуря глаза.
Он не понимает.
Не понимает, какого хера так себя повел, почему грудь сдавило такой яростью, столь тягучей и страшной, что ему казалось, что он потонет в ней. Он не понимает, что произошло, почему ему доставило такое удовольствие вгонять острую сталь в глазницу Эдварда с мыслью о том, что это месть за нее. За нее. Какой абсурд. Женщины его раздражают. Все. Может только Тори тушит это постоянное чувство. Но еще ни одна женщина в его жизни не вызывала в душе ту бурю, что поселилась глубоко за грудиной при виде разбитой, рыдающей Кристины.
Девочка, что же ты делаешь со мной?
========== Глава 15 ==========
— Ты сдурел?! — Макс повышает голос так, что звуки отражаются от низкого потолка и толстых стен.
Эрик морщится, закидывает руки за голову, обнимая ладонями шею, и чуть наклоняется назад, креня ножки стула. Весь вальяжный как сытый хищник. Лишь глаза с лихим прищуром.
— Сядь нормально!
Старший лидер Бесстрашия орет крайне редко. Лишь когда его что-то выводит из себя или происходит событие сродни форс-мажору. Как сегодняшнее.
Трис оказалась быстрой и юркой девочкой. Ей удалось разбудить Макса и привести его на место происшествия. Тот приказал быстро отвести Эдварда в лазарет — парню сулило стать афракционером. И с этим уже ничего не попишешь. Виновник же всего сейчас сидит напротив Макса и скалится, едва растягивая уголки губ. У Эрика столь самодовольный вид, словно он считает, что все содеянное было верным.
— Твоя жестокость перешла границы, — цедит сквозь зубы Макс, и глаза его полыхают лютым огнем. Однажды, Эрик видел, как мужчина вышел из себя. Ни чем хорошим это не закончилось. — Сядь нормально! — Макс резко обходит мужчину и с такой силой дергает стул под ним, что ножки зычно и громко ударяются о плиты бетона. Так, что зуд и легкая дрожь отдаются в основании шеи Эрика. Тот хмуро и исподлобья смотрит на собеседника, а затем снова улыбается.
— Он заслужил.
— Что… — Макс не договаривает. Закрывает рот. Ему не хватает возмущения, ярости — эмоции так и кипят, так и бурлят в нем. Такие тягучие, столь обнаженные. Зато Эрик спокоен, практически умиротворен. — Заслужил?
— Да, — тянет Эрик, снова откидываясь на стуле, что передними ножками тут же повисает в воздухе.
— И чем же, позволь спросить? — Голос у Макса до того елейный, что в пору передернуть плечами.
Эрик же снова трет пальцами шею, вертит головой, а потом выдает:
— Он изнасиловал девчонку.
Повисает пауза. Макс хмурится. Смотрит на Эрика долго и пристально. Выражение лица его меняется едва-едва, линия рта становится напряженнее, как и линия плеч, глаза чуть сужаются — постороннему человеку не будут видны эти изменения. Но Эрик видит.
— Кристину?
— Да.
— Ох ты ж черт, — чертыхается Макс и падает на стул, ставит локти на стол и обхватывает ладонями голову. — И как же нам объяснить сей инцидент?
— Скажи правду, — тянет Эрик, качаясь на стуле.
— Прекрати, твою мать! — Темнокожий мужчина со всей силы ударяет ладонью по столу — воздух скапливается меж деревом и кожей, производя резкий, громкий звук. Эрик так и замирает — передние ножки застывают над бетоном, а глаза одного из лидеров фракции подняты на другого. Бой взглядов длится мгновение. И вот стул скрипит под весом Эрика, а все четыре ножки царапают пол. — Правду? — Уже спокойнее.
— Да. Без имен. Как констатация факта. И отправь его в сладкие объятия нищеты. Эта паскуда это заслужила.
Макс фыркает, трет пальцами переносицу, давит ими на лоб.
— Эрик, — голос его звучит заинтересовано, и мужчина отрывается от четок, что вертит в руках, коли игрушку в виде стула у него отобрали, — ты ослепил Эдварда за то, что он изнасиловал Кристину? — И что-то такое в голосе лидера, что Эрик чувствует, как желваки перекатываются под его кожей, а кадык чуть тянет вверх.
— Ты же хотел, чтобы она была благодарной нам.
Макс откидывается на спинку вращающегося стула и улыбается.
— То есть это ради дела? — И глаза такие проницательные-проницательные, смотрят, впиваются, ложь пытаются уловить. Эрик отвечает хладнокровным, спокойным взглядом.
— Да, Макс.
— То есть она тебе не нравится?
— Черт тебя дери, я ненавижу женщин! И ты об этом знаешь. Слабые, никчемные создания. Только и могут, что ныть. Не в состоянии защитить себя. Лишь хныкать. — Такая ярость, злость вибрируют в его тоне, что Макс задумчиво молчит. — Тебе напомнить? Уже забыл? Помнишь ее?
— Она была хорошей женщиной.
— Она была слабой, никчемной, связалась с кем-то непонятным. Влюбилась, видите ли, — Эрик кривит губы. — Дура. И закончила как дура. — Он сжимает рот и замолкает. Говорить о своем прошлом ему совсем не хочется. Говорить и вспоминать кроваво-красное марево, стелющее пол, впитывающееся в ворс белого ковра. Та комната была красной. Настолько красной, что резало глаза.
— Она воспитала тебя.
— Заткнись! — Теперь черед Эрика орать. И Макс послушно притихает.
Иногда он смотрит на того, кому помог в этой жизни, и не понимает, за что его так наказали. У него-то и в детстве был скверный характер, а с годами лишь усугубился. Такая лютая, стылая ненависть била ключом в его душе, текла по венам. Он лишь склабился и рычал словно цепной пес. Макс не знал подробностей той трагедии, что когда-то окончательно превратила мальчишку в зверя. Эрик же никогда не рассказывал.
— Ладно, — прерывает старший лидер молчание и сцепляет руки на столе в замок, — я объявлю, что Эдвард изнасиловал девушку, за что и поплатился. Без имен. Ты прав. И спровадим его к афракционерам. — Макс на секунду задумывается. — Он предал идеалы фракции. Мы уже за это можем его изгнать. Не только за само изнасилование.
Эрик вскидывает глаза на того, кого когда-то даже звал отцом. Те года давно прошли. Но в Максе иногда мелькает что-то неуловимо отцовское, почти наставническое.
— Бесстрашные — не садисты и изуверы, а солдаты. Не стоит об этом забывать.
Эрик хмыкает.
— Ты прав, —, а потом встает на ноги, икрами чуть сдвигая несчастный стул в сторону, и его тонкие железные ножки так заунывно скулят по камню, — я пойду.
— Иди, — когда дверь за Эриком практически закрывается, Макс поспешно добавляет, — и не смей курить в коридоре. Я все вижу.
Эрик почему-то ухмыляется и широким шагом направляется в сторону тренировочного зала — ему хочется выбить всю дурь из груши.
Часы показывают два ночи, когда мужчина наносит первый удар, сдирая костяшки. Часы показывают два ночи, когда Кристина сидит, свесив ноги с больничной койки. Стрелки ходят и ходят, не замирают не на миг. Как и не останавливается светящееся, мигающее табло. Старинные часы лазарета. Электронные часы тренировочного зала.
Я ведь так и не поблагодарила его.
Эта мысль не дает Кристине покоя с того самого момента, как она покинула комнату Эрика. Ей стоило всего лишь едва приоткрыть рот, и губы сами прошептали бы заветное слово. Но она ушла, не обернувшись. И теперь чувство вины ело ее. Истерика и слезы прошли, даже дрожь унялась. И пальцы ее тонкие обнимают край белого матраца. Это для равновесия души. Потому что все равно больно, страшно, люто, дико.
— Кристина! — Девушка вздрагивает всем телом, напрягается так, что позвоночник выпирает под кожей. – Эй, все хорошо? — Уже тише спрашивает Кэм, подходя к ней ближе. Кристина же кутает свои запястья в рукава черной толстовки и прикрывает такими же черными прядями волос собственную щеку — не хватало еще, чтобы мужчина заметил синяки.
— Да, — и пытается улыбнуться. — Я пришла просить у тебя таблетки от головной боли и бессонницы. Кажется, я себя заморила. — Как ладно-то врет. Искренняя. Внутри что-то хихикает. Так гаденько и противно
— Тебе еще надо быть аккуратнее и осторожнее, — говорит Кэм, стягивая со своих рук окровавленные перчатки и кидая их в белую раковину. Глаза Кристины впиваются в них, смотрят, практически жрут взглядом. Красное на белом. Кровь стынет. Рдяная, багряная, густая. Кровь Эдварда. И на мгновение перед глазами все мутит.
— Да, что? — Резко переводит взгляд на Бесстрашного-врача. Его высокий ирокез отливается чернотой и обильным лаком, а выбритая часть головы блестит в свете электрических лампочек.
— Ты какая-то рассеянная, — подмечает Кэм и моет свои руки. — Спрашиваю, слышала ли ты про Эдварда?
— Да… — Голос едва запинается. Девушка прокашливается и продолжает. — Слышала. Это… ужасно. — Так же правильно говорить?
— Эрик — псих, — фыркает Кэм. — Я всегда это знал. Парень ослеп на всю жизнь. Глазницы пусты, словно и были такими всегда. Его отправят к афракционерам, — говорит мужчина и вытирает руки полотенцем, а Кристина ловит себя на том, что ее плечи с облегчением опускаются. — Ходят слухи, что это все же было за дело.