Да уж поверь.
— Ладно, — доктор закатывает рукава и делает шаг к девушке. — Сейчас посмотрим, что с тобой.
— Эй, — Кристина выставляет вперед руку. — Не надо. Просто таблетку от бессонницы и головной боли. И можно я здесь посплю?
Кэм хмурится и недовольно морщит рот, и пирсинг его в нижней губе забавно оттопыривается.
— Я бы…
— Кэм, тебе сейчас не до меня. Что бы ни сделал Эдвард, его изувечили, лучше помоги ему. — Это ведь рационально, здраво. Кристина облизывает губы. Ложь сочится с ее языка просто. Бесспорно, скоро она сможет выиграть главный приз всех лжецов — закопаться, погрязнуть в обмане с головой и потерять саму себя. — Таблетку, пожалуйста.
Мужчина смотрит на нее несколько секунд. Добром лучатся его глаза. Эта девочка ему нравится. Он не желает ей зла. Хочет лишь помощи.
— Черт с тобой, — Кэм качает головой, — ну и упрямая ты девица.
Кристина улыбается, давит улыбку из своих искривленных страхом и болью губ. Кажется, получается искренне. По крайней мере, Кэм верит.
— Вот, — он протягивает ей пузырек. — Одну. Вон вода. Запьешь. А я пойду к Эдварду. Нельзя, чтобы глазницы загноились.
Кристина держит пузырек с белыми, круглыми, маленькими таблетками и смотрит вслед Кэму, осознавая, что она хочет, чтобы Эдвард кричал, страдал, испытывал жгучую боль. И если потребуется, то она надавит на то, что осталось от его глаз, вгрызется ногтями в кожу. До крови. До боли.
Девушка втягивает носом воздух и направляется к бутылке с водой.
Белая таблетка скользит в горло легко. Пластмассовый стакан в женских руках едва трещит. Кристина сдавливает его, делает последний глоток, отправляет стакан в мусорную корзину и ложится на одну из коек.
Лазарет — это покой, умиротворение и здоровый сон. Она одна. Лишь в соседней палате слепой ублюдок. Кристина кривит губы. В стиле Эрика. И снова во рту застывает слово.
Спасибо, Эрик. Я благодарна.
Только вот он не знает. Надо было сказать. Девушка поворачивается на бок, чуть взбивает подушку рукой, ладонь подсовывает под голову, притягивает колени к груди и закрывает глаза. Несмотря на таблетку, сон не идет. Кристина лежит и думает о том, как рыдала в душевой Эрика. Как стояла, оперившись руками о белый кафель, и плакала. Тихие всхлипы драли ей глотку. И соленые дорожки смешивались с водой из крана. И не понимала Кристина от чего плачет: то ли от боли и страха, от того, что ее лишили самого дорогого так грубо и жестоко, то ли от счастья, потому что по ее ногам струилась кровь. Она текла по коже, застывала небольшой оранжево-желтой лужицей, стремилась к водостоку и скрывалась там, унося с собой багровые сгустки.
Сначала девушка в ужасе решила, что это из-за изнасилования, что внутри что-то повреждено. Но Кристина ничего не чувствовала. Она осторожно, аккуратно щупала пальцами низ живота, вызывая тягучую боль. Но боль не из-за раны или повреждений, а иную боль. Сугубо женскую. И тогда Кристина поняла.
То была ее кровь каждого месяца.
Ублюдок не наградил ее своим семенем.
И от острого облегчения слезы заструились по лицу.
Когда Кристина практически засыпает, раздается шорох, слабое движение. Девушка распахивает глаза и всматривается в темноту. Часы на тумбочке отстукивают третий час ночи. Шорох повторяется. Словно открыли и закрыли двери.
— Кто здесь? — Тихо спрашивает девушка, пытаясь сесть.
Ответом ей служит тишина, а потом раздается:
— Я.
И вспыхивает электрический свет. Кристина вскидывает руку, заслоняя свои щурящиеся, превратившиеся в узкие линии, глаза от яркости и слепоты. Брови ее сходятся на переносице, морщины прорезают весь лоб. И, наконец, привыкнув к освещению, девушка видит.
— Уилл. — Радостно выдает она.
— Да, это я. — Только вот он почему-то не улыбается ей в ответ.
— Ты из-за Эдварда? — Тихо интересуется девушка и все-таки садится.
— Почти.
Вид у Уилла странный. Он осунувшийся, бледный, и глаза постоянно бегают. Волосы стали отчего-то сальными. Словно он давно не мылся. Кристина смотрит на него и не понимает.
— Я знаю, что вы с ним практически лучшие друзья. — Девушка осознает, что говорить о насильнике ей не так тяжело, как думалось. Силы придает тот факт, что больше он ее не тронет. Не сможет. И Кристина чуть ли не улыбается.
— Ты здорова? — Уилл переводит разговор на другую тему, и девушка поджимает губы.
— У меня просто болит голова, — врет она.
Нет. Друзья не должны знать, что с ней случилось. Не должны. Это больно. Это стыдно. Это позорно. Это страшно. Это… Мысль теряется, потому что молодой человек оказывается рядом и хватает Кристину за руку. Так молниеносно и быстро сжимает ее запястье своими пальцами, давит на синяки, цветущие гематомами на коже и пестрыми цветами боли и жестокости. Девушка морщится, а Уилл дергает вверх рукав.
Ее запястья сине-фиолетовые, практически потустороннего, инопланетного цвета. Кристина опускает глаза.
— Мало, — это слово звучит так тихо и столь неожиданно, что девушка вскидывает глаза и изумленно смотрит на Уилла.
— Что?
— Говорю, мало синяков.
Кристина немеет. Зрачки ее расширяются, закрывают ярко-зеленую радужку. А хватка на ее запястье становится сильнее. Уилл так рьяно давит на синяки, что кромка глаз влажнеет. Рефлекторно.
— Уилл…
Девушка облизывает губы, но они снова становятся сухими в один миг. И сердце в грудной клетке начинает биться быстрее, прыгать по стенкам. И куда-то к горлу.
— Что это значит?
— Я сказал, что мало Эдвард оставил на тебе синяков. Наверное, стоит тебя раздеть и посмотреть целиком.
Кристина с такой силой вырывает из его хватки свое запястье, что чужие ногти оставляют красные борозды на ее смуглой коже. Девушка вжимается в подушку и чуть сдвигается к другой половине матраца. Но койка узкая.
Вдруг Уилл улыбается. Его рот растягивается в неестественной, злой усмешке. Таким девушка его еще никогда не видела
— Шлюха, — бросает он ей, резко подается вперед и вцепляется Кристине в волосы, скручивает их, дергает ее голову, заставляя выгнуть шею. — Ты ведь мне нравилась, — шепчет он. — И сейчас нравишься. Я ведь ухаживал, проявлял внимание и заботу. — Он скалится. На его лице это смотрится столь неправильно и неестественно, что девушке кажется, будто это дурной сон. — А тебя, оказывается, надо было просто трахнуть. Хорошенько отодрать, да? И кто же лучше? Эрик или Эдвард?
— Уилл…
— Не смей мне лгать, — рычит он и натягивает ее волосы на голове. — Я видел вас с Эриком на празднике Пяти Фракций. Ты стонала как шлюха и раздвинула для него ноги. Наверное, мне тоже стоило завалить тебя где-нибудь и засадить так, чтобы ты не могла ходить.
— Уилл…
— Молчи, тварь! — Он обхватывает пальцами ее подбородок. Сжимает. Грубо и больно. Кристина старается не плакать, но ее измученное, израненное тело не выдерживает, сдает. — Знаешь, — он выпускает ее волосы, и девушка всхлипывает от облегчения, — я не мог сделать это сам. — Ведет указательным пальцем по ее лицу, обводит синяк. — Ты ведь красивая. Как можно портить такую красоту? Вот Эдвард согласился. Он — хороший друг.
Глаза Кристины столь черны, что радужки не видно совсем. Зрачок заполонил все, а в горле бьется крик. Это же Уилл… Уилл!
Ложь. Ложь. Такая лютая ложь.
Ложьложьложь
Мать вашу, ложь!
А она дура. Наивная, почти блаженная и такая тупая. Кристина снова всхлипывает.
— Не ной, — одергивает ее Уилл. — Теперь ты в своем истинном обличьи. Потасканная шавка.
Кристина не хочет верить, но это происходит. И мысли бьют в сознании. Такие беспорядочные, такие глухие. Она ищет причины, намеки, знаки. И не находит ничего. А потом осознает.
Она плохо знала Уилла. Слишком плохо.
— Знаешь…
Речь Уилла обрывается, потому что стены сотрясает мощным толчком. И где-то в отдалении нарастает звук, гудение.
Раздается взрыв.
========== Глава 16 ==========
Яма трясется. Ее шатает так, что Кристине кажется, что она вот-вот упадет с койки на жесткий, холодный пол. Уилл перед ней бледен. Губы его сосредоточенно сжаты, глаза бегают. Мерзко. Противно. Тошно. От него. От всего того, чем он является. Но додумать девушка не успевает.
Стены сотрясает мощным грохотом. Столь сильным, что с потолка сыпется известка, а камень режут узоры трещин. Кристина, в ужасе приложив ладонь ко рту, наблюдает, как темная, ветвистая, косая полоса ползет по белому кирпичу, укутанному в известку, змеится, пускает свои клешни к плинтусу и оттуда ныряет на пол. Тяжелые плиты тут же начинают раздвигаться, расходиться. Словно от землетрясения. И вот снова.
Бах.
И палату так трясет, что мебель не стоит на месте. Скребет своими ножками, цепляется за безучастный, немой камень. Кристина забывает об Уилле. Она со страхом смотрит на все происходящее. Рефлексы мозга, сознания призывают действовать, спасаться, бежать, не сидеть на одном месте, но горло что-то спирает, давит изнутри на его стенки, рвется вверх, ко рту. То ли тошнота, то ли духота, то ли дурнота.
Еще один мощнейший толчок. И тогда Яма не выдерживает.
На глазах двоих изумленных и остолбеневших людей начинают рушиться стены. Они падают словно подкошенные, выкорчевывая кирпичи и верную многолетнюю кладку. Стены выплевывают работу простых мастеров, издеваются, почти надсадно хохочут с грохотом и хлестким звуком все падая, падая и падая.
Когда увесистый камень бьет практически в койку, Кристина вскрикивает и с невиданным проворством для ее измученного тела соскакивает с кровати. Врезается в грудь Уилла, и молодой человек рефлекторно сжимает ладони на ее плечах. Его пальцы столь цепкие, что режут ее кожу без ножа. И девушка брезгливо выпутывается из его непрошеных объятий, кривит лицо. Но Уилл будто не замечает. Фаланги у него подрагивают, а ладони — потные. И лицо белее мела.
Уилл боится. Больше, чем она — Кристина.
Родную фракцию трясет, шатает и крутит. С потолка летит теперь не только известка, что пеплом оседает на одежде и волосах, но и камни. Мельче, крупнее, острее, тупее — самые разнообразные. Они начинают отстукивать трель смерти. И есть в ней что-то чумное и победоносное. Кристина жмется к стене. И так во время.
Огромная каменная глыба, бывшая некогда полом верхнего этажа, падает прямо перед носом девушки, отрезая ее от Уилла и всей остальной палаты. Возможно, камень упал прямо на молодого человека. Кристина с ужасом осознает, что в ее сердце, там, за грудиной шевелится отвратительное желание — она хочет, чтобы он был мертв. Уилл и Эдвард. Живые мертвецы с пустыми глазницами. Стоит лишь закрыть на мгновение глаза и представить.
Очередной грохот вырывает девушку из краткого плена своих мыслей и порочных желаний. И хорошо. Задумавшийся — не жилец сейчас. А Кристина хочет жить. Она стоит, лопатками царапая стены, всем позвоночником вдавливаясь в холодный камень, будто желая с ним слиться, и так сжимает руки в кулаки, словно ищет недостающие силы. Моральные, физические — хоть какие-нибудь, чтобы просто взять себя в руки. Девушка пытается открыть рот, сказать что-то, но язык ловит лишь известку с губ. И в горле хрипота. И хочется плакать. Рыдать. Рвать ногтями горло.
Потому что все это слишком.
Эрик, Эдвард, Уилл и этот грохот. Не надо быть Эрудитом, чтобы понять, что фракция рушится. Горит бесславно и безвестно, то ли специально, то ли ненароком. Еще один громогласный звук, режущий барабанные перепонки. Бом, бом, бом. Трах. И что-то так страшно крякает вдалеке, а затем полыхает. И нос смуглокожей девушки втягивает запах гари. Яма действительно горит.
И впервые Кристину накрывает паника.
Заваленная камнями, еще с не до конца окрепшими рукой и ногой, чью плоть пробороздили ее же собственные кости, морально разбитая, почти убитая — Кристина понимает, что у нее не осталось сил. Дело не в желании или нежелании, а в том, что шевелиться действительно трудно. Весь ужас пережитого обрушивается на ее плечи с такой удушающей силой, что становится страшно. Впервые и по-настоящему. И ладони в кровь, царапая о стену. Так надо. Боль не дает провалиться в забытье. А Кристине так хочется. Она устала.
И в этот самый момент девушка осознает, что в ее мозгу крутится одна назойливая мысль. Жадная, нужная, практически жданая.
Она думает о нем. Об Эрике.
О том, что он делал, говорил, как смотрел, как касался, как целовал. Это было волнительно. Кристина признает. И в этот момент кажется себе столь жалкой и никчемной. Посмотрите на нее. Привалилась к стене, ноги едут по полу, вся в известке и с опухшими глазами да блестящими щеками. И жизни нет во взгляде. Где та Кристина, которой она всегда была? Нет ее, вытравили. Бездушным суррогатом заменили. Эта Кристина не хочет жить, себя хоронит, на тот свет провожает. А потом ладонью по камню. До крови. И жидкость рдяная из раны.
Кристина, очнись.
И тогда голова проясняется. До мутного, измученного сознания доходит страшный факт — Яма рушится, а она зажата в каменной ловушке.
Вдох. Выдох. Сосредоточиться.
Кристина сжимает виски пальцами. Рукава кофты едут вниз, обнажая фиолетовые кровоподтеки на смуглой коже — работа Эдварда и Уилла. Мерзавцы. Нет. Не то. Не сейчас.
Девушка прислушивается. Время от времени раздается грохот — камни продолжают падать, руша всю кладку сердца фракции огня, кося длинные коридоры, перегрождая их огромными валунами и завалами, ломая железные лестницы, ведущие к спасительному свету. Остается лишь темнота, духота и запах гари да вкус желчи на языке. Кристине хочется отплевываться. Но девушка старается всего лишь размеренно дышать.
Вдох и плавный выдох. И снова.
А потом громкий взрыв практически над самым ухом.
Кристина непроизвольно вскрикивает, приседает на корточки, обхватывая голову руками, скрючиваясь на полу, в углу. А ее засыпает известкой, мелкие камни путаются в ее волосах. Вся одежда из черной становится белой. Цвет пепельный, выжженный.
Кристина не знала, что бывает так страшно.
— Вот ты где, — голос ярый, раздраженный, с сардоническими нотками, но притом такой уверенный, что девушка даже поднимает голову. — Какого хера ты здесь расселась?
— Эрик…
Он возвышается над ней. Далекий и чужой, знакомый и близкий. Странный человек со странными чувствами, что стелют его стальные глаза. И вместо крови у него ржавое железо. Хлюпает в венах, травит. Но Кристина отчего-то зажимает рот ладонью и всхлипывает. Так тонко и глухо.
— Твою мать! Только этого еще не хватало, — он наклоняется к ней, впивается пальцами в плечо, заставляя встать. Практически вытягивает ее измученное тело наверх, а она цепляется за его предплечья. Как в той страшной комнате после ада. — Не реви. — Говорит он. — Идти можешь?
Кристина поспешно вытирает пальцами щеки, моргает, стряхивая влагу с ресниц. И втягивает носом воздух. Зря. Известка тут же оседает в носоглотке. И девушка кашляет. А Эрик крепко держит ее за плечо.
— Пошли, — голос скрипучий, клокочущий в горле. Такой привычный.
Кристина запинается на этой мысли. Потому что среди истерзанных камней, горящего вдалеке пожара, запаха гари и мелкой пыли, стелющей глаза, она кое-что понимает.
Эрик стал для нее привычен.
Вот так просто. Практически естественно. Аж тянет рассмеяться в голос. Громко и зычно. Но не время и не место. Но мужчина этот больше не вызывает у нее опасений. Любопытство, интерес, желание понять и узнать. И еще то самое чувство, от которого ее напряженные соски царапают майку. Даже сейчас оно колышется в ней, когда девушка смотрит на широкой разворот его плеч и мощную шею. Как сука во время течки. Это отвратительно. Должно так быть. Но внутри что-то ликует.
Он толкает ее в плечо. Кристина спотыкается. Колени сминаются камнем. Эрик же даже не помогает ей встать. Ноги у нее еле гнутся, мышцы одеревенели, а низ живота продолжает тянуть болью.
Ты был прав.
Ей хочется прошептать это, бросить мужчине в спину. Признать свое поражение.
Я — слабая, Эрик. Ты выиграл. Но запомни, что пытаться идти дальше я никогда не перестану.
Это все мысли. Клубятся, налезают друг на друга. И шаг, потом снова один. Локти, костяшки, колени в кровь. Когда-нибудь до мяса. До мраморной кости. Она знает.