Не успела она закончить фразу, как раздался громкий хлопок, и на лице Бобби появилось разочарованное выражение. Бонни замерла, потом спросила:
— Что случилось?
— Ты превратилась в цыпленка.
Птица приподняла крылья и взглянула на себя.
— Почему это я превратилась в цыпленка, Боб? — спросила она, наклонив голову и уставившись на него левым глазом.
— Так получилось. Хотя я ожидал, что из тебя получится что-то вроде голубя, — объяснил Боб, задумчиво разглядывая оставшиеся компоненты своего варева и пытаясь разобраться, где же он ошибся.
Цыпленок запрыгал на одной ноге вокруг стула, потом сделал пробный взмах крыльями и очутился на кухонном столе. Прошел к дальнему краю и заглянул в небольшое зеркало, висевшее на боковой стенке посудного шкафа.
— Боже, в какого уродливого цыпленка я превратилась! — Бонни взглянула на свое отражение другим глазом и, не обнаружив ничего утешительного, вернулась к Бобби.
— Я не хочу быть цыпленком, Боб, — сказала она.
— Но почему? Ты расскажи, что ты ощущаешь.
— Я ощущаю себя очень тощей и не очень хорошо вижу.
— А еще что?
— Все. Верни меня обратно.
— Сначала расскажи мне, что ты чувствуешь. — Я тебе уже сказала. Верни меня обратно.
— Чего ты боишься? Почему бы тебе не успокоиться и не прочувствовать до конца, что значит быть цыпленком? Это очень ценный опыт.
Цыпленок попытался принять угрожающую позу, уперев руки в бока, но обнаружил, что у него нет ни рук, ни боков.
— Немедленно верни меня обратно, слышишь? — произнесла птица и уставилась на Боба левым глазом.
— Перестань валять дурака и рассказывай, на что это похоже. — Боб никак не мог понять, почему ее не охватывает научное любопытство.
— Вот подожди, мама придет и увидит, во что я превратилась! Ну она тебе тогда задаст! — Боннн изо всех сил пыталась взглянуть на Боба сразу двумя глазами, но у нее ничего не получалось.
— Ты пискля, Бонни. Отказываться от такой уникальной возможности! Ты меня разочаровала.
Боб макнул палец в сыворотку и поднес его к цыпленку. Птица склевала, что могла, потом запрокинула голову. Через секунду цыпленок исчез, и вернулась Бонни. Она слезла со стола и сказала:
— Тебе повезло, что ты меня вернул обратно. А то бы мама тебе устроила!
— Ты просто пискля, — повторил Боб и облизал палец целиком. — Если я превращусь в лошадь, я не разрешу тебе кататься на мне верхом, а если превращусь в леопарда, я откушу тебе голову.
Снова раздался громкий хлопок. Бонни вскочила, глядя на брата широко раскрытыми глазами:
— О, Боб, какой ты красивый!
— В кого я превратился? — спросил Боб.
— Ты превратился в краси-и-и-ивого сенбернара, Боб. Пойдем покажем тебя Мелиссе и Чаку!
— В сенбернара? — собака выглядела несколько разочарованно. — Но я не хочу быть собакой. Я хочу быть леопардом!
— Но ты такой красивый, Боб! Пойди посмотри на себя в зеркало.
— Вот еще!
Собака подошла к столу.
— Что ты собираешься делать, Боб?
— Хочу попробовать еще раз.
Сенбернар положил передние лапы на стол, опрокинул кастрюлю к, когда сыворотка начала капать на пол, принялся слизывать ее языком. С громким хлопком сыворотка возымела действие. Бобби продолжал лакать, оставаясь на четвереньках. Снова раздался хлопок.
— Ну, в кого я теперь превратился? — спросил он.
— Снова в сенбернара, — ответила Бонни.
— А, черт, — пробормотала собака. — Ладно. Сегодня не получилось.
Сенбернар слизнул последние остатки сыворотки. Хлоп! Бобби поднялся с пола и с удрученным видом направился к выходу на улицу. Бонни побежала за ним.
— Что мы будем делать теперь, Боб?
— Пойдем купим мороженого.
Они молча спустились по склону холма. Каждый думал о своем: Боб расстраивался из-за того, что ему не удалось превратиться в леопарда, а Бонни жалела, что он не захотел остаться сенбернаром. Когда они приближались к центральной улице их маленького городка, Бонни повернулась к своему брату.
— Давай завтра сделаем еще такого же состава?
— Такого не хочу, — ответил Боб.
— А что мы тогда будем делать?
— Я еще не решил.
— А давай сделаем бомбу? Атомную?
— Посмотрим.
— А мы сможем сделать ее в соковыжималке?
— Конечно, — ответил Боб, — только нужно будет найти пару луковиц.
Роберт Артур
Марки страны Эльдорадо
В клубе проводилась “Неделя увлечений”, и Малькольм демонстрировал свою коллекцию марок.
— Например, вот эти треугольники, — рассказывал он. — Их цена точно никому не известна, поскольку они никогда не продавались серией. Но это наиболее редкий, интересный и полный набор из всех, известных филателистам. Они…
— У меня однажды была серия марок, даже более редкая и интересная, — перебив его, меланхолично произнес Мерчисон Моркс.
Моркс, невысокий тщедушный человечек, обычно сидит у камина и молча смотрит на угли, покуривая свою трубку. Думаю, он недолюбливает Малькольма — нашего единственного миллионера, обожающего, чтобы то, чем он обладает, было лучше, чем у других.
— У тебя есть серия марок более редкая, чем мои треугольники? — недоверчиво спросил Малькольм. По его и без того румяным щекам разливалась темная краска раздражения.
— Сейчас нет, — покачал головой Моркс, мягко поправляя его, — но была.
— Ага! — воскликнул Малькольм презрительно. — Надо понимать, они сгорели? Или украдены?
— Нет, — вздохнул Моркс. — Я их использовал. Для почтовых отправлений. До того, как понял, насколько они уникальны.
Малькольм закусил губу.
— Эта серия марок, — уверенно сказал он, кладя руку на стекло, закрывающее треугольные кусочки бумаги, — стоила жизни по крайней мере одному человеку.
— А моя, — ответил Моркс, — стоила мне моего лучшего друга.
— Стоила жизни лучшего друга? — потребовал уточнения Малькольм.
Моркс покачал головой. На его лице появилось выражение давней печали, словно в памяти он вновь переживал все еще хранящую в себе боль страницу прошлого.
— Я не знаю, — ответил он. — В самом деле не знаю. Может быть, нет. Я искренне надеюсь, что Гарри Норрис — так звали моего друга — сейчас в десять раз счастливее, чем каждый из присутствующих здесь. Когда я думаю, что мог бы быть с ним, если бы не моя нерешительность… Лучше я расскажу вам эту историю целиком, — добавил он чуть более уверенно. — Тогда вы все поймете.
“Сам я не филателист, — начал он, вежливо кивнув в сторону Малькольма. — Но мой отец собирал марки. Он умер и среди прочего оставил мне свою коллекцию. Коллекция была не особенно значительная: он больше увлекался красотой марок, нежели редкостью или ценностью, и, продав ее, я получил сумму, которой едва хватило на то, чтобы расплатиться за оценку коллекции.
Я даже думал какое-то время сохранить ее, поскольку некоторые марки из коллекции, особенно марки тропических стран, изображающие экзотических птиц и зверей, мне очень нравились. Но в конце концов я продал их все. Кроме одной серии из пяти марок, которые скупщик отказался взять у меня, потому что они якобы поддельные.
Подделки! Если бы он только догадывался!
Но я, разумеется, принял его слова на веру, полагая, что он в этом деле разбирается лучше меня. Кроме того, эти пять марок заметно отличались от всех, что я до того видел, и даже не были помещены отцом в альбом. Они просто лежали в конверте, заложенном в конце книги.
Поддельные или нет, марки были красивые и интересные, все с разными номиналами: десять центов, пятьдесят, один доллар, три доллара и пять. Все негашеные, в отличном состоянии — так, по-моему, говорят, Малькольм? — и самых веселых цветов: ярко-красная с ультрамарином, изумрудная с желтым, оранжевая с лазурью, шоколадная с цветом слоновой кости и черная с золотом.
И все они были большие — раза в четыре больше, чем теперешние авиапочтовые марки, которые вам всем приходилось видеть. Сюжеты на них отличались живостью и достоверностью. Особенно на трехдолларовой с туземной девушкой, несущей на голове корзину с фруктами…
Однако я опережаю события. Короче, решив, что это действительно подделки, я спрятал марки в стол и забыл о них.
Нашел я их снова совершенно случайно, когда копался в столе в поисках конверта, чтобы отправить только что написанное моему лучшему другу Гарри Норрису письмо. В то время Гарри жил в Бостоне.
Так случилось, что единственным конвертом, который я смог отыскать, оказался тот, где хранились марки отца. Я высыпал их на стол, надписал конверт и, запечатав письмо, наконец обратил внимание на эти странные марки.
Я уже сказал, что они были большие и прямоугольные, размером скорее похожие на багажную наклейку, чем на обычную почтовую марку. И вообще выглядели они необычно. По верху на каждой марке шла броская надпись: “Федеральные Штаты Эльдорадо”. По обеим сторонам приблизительно в середине- номинал, а внизу еще одна строчка: “Скоростная почта”.
Будучи незнаком с подобными вещами, я, обнаружив марки в первый раз, решил, что Эльдорадо — это одно из маленьких индийских княжеств или какое-нибудь государство в Центральной Америке. А “Скоростную почту” я счел аналогом нашей авиапочты.
Поскольку номиналы были в долларах и центах, я больше склонялся к Центральной Америке: там множество маленьких государств вроде Сан-Сальвадора или Колумбии, которые я всегда путаю. Но до того момента я об этом особенно не задумывался.
В этот раз, однако, глядя на них, я усомнился, насколько хорошо оценщик знает свое дело. Сделаны они были так хорошо, гравюры выполнены с такой силой, такими яркими и привлекательными красками, что я никогда не решился бы назвать их подделками.
Конечно, сюжеты на них были не совсем обычные. На десятицентовой марке, например, изображался стоящий единорог с поднятой головой. Его спиральный рог целился в небо, грива развевалась по ветру, и вся картина дышала правдоподобием. Глядя на нее, легко было поверить, что художник писал единорога с натуры. Хотя, разумеется, все знают, что единорогов нет.
На пятидесятицентовой марке, держа на весу трезубец, по пенящемуся прибою мчался в упряжке из двух дельфинов Нептун. И все выглядело так же реалистично, как и на первой марке.
Долларовая миниатюра изображала сатира, играющего на дудочке, с греческого стиля храмом в отдалении и тремя фавнами, танцующими на траве. При виде этой картины просто слышалась музыка.
Я ничуть не преувеличиваю. Должен признаться, л был удивлен, что тропическая страна поместила изображение сатира на своей марке, поскольку я полагал, что это монополия греков. Но когда я перевел взгляд на трехдолларовую марку, все вылетело у меня из головы.
Возможно, я даже не смогу передать словами впечатление, произведенное этой маркой на меня, а позже на Гарри Норриса.
В центре ее была девушка. Кажется, я уже об этом говорил. Туземная девушка на фоне тропических цветов, лет, я бы сказал, шестнадцати, только-только расцветающая женской красотой, с потаенной улыбкой, которой ей как-то удавалось передать ощущение одновременно и детской невинности, и унаследованной женской мудрости.
Я понятно говорю? Не очень? Ладно, это не имеет значения… Надо только добавить, что на голове она, как это умеют делать туземцы, держала большое плоское блюдо с горой всевозможных фруктов. Это блюдо и цветы у ног были ее единственными украшениями. Я долго не мог оторвать от нее взгляд, прежде чем перейти к последней марке серии — с номиналом в пять долларов. Эта марка по сравнению с остальными выглядела не столь впечатляюще — на ней изображалась просто карта с несколькими маленькими островами, разбросанными по водному простору, обозначенному аккуратными буквами: “Море Эльдорадо”. Я решил, что эти острова и есть Федеральные Штаты Эльдорадо, а маленькая точка на самом крупном, отмеченная словом “Нирвана”, — столица государства.
Потом у меня возникла идея. Племянник Гарри собирал марки, и я решил шутки ради наклеить на конверт одну из этих эльдорадских подделок — если они действительно подделки — рядом с обычной маркой и посмотреть, пройдет ли марка через почтовое ведомство. Если пройдет, подумал я, в коллекции племянника Гарри появится редкая иностранная марка с американским гашением.
Конечно, глупая идея, но время было позднее, и то, что я нашел марки, меня немного развеселило. Я облизал десятицентовую эльдорадскую марку, прилепил ее в углу конверта и пошел искать обычные марки, чтобы наклеить рядом.
Поиски увели меня в спальню, где я наконец обнаружил нужные марки в бумажнике, оставленном в пиджаке.
А письмо, уходя, я положил на виду на своем столе.
Но, когда я вернулся в библиотеку, письма на месте не оказалось.
Надо ли говорить, как меня это удивило? Ему просто негде было потеряться. Никто не мог его взять Окно оставалось открытым, но оно выходило на улицу на высоте двадцать первого этажа, и влезть туда тоже никто не мог. Ветра, который мог бы сдуть письмо на пол, также не было. Я проверил. Я осмотрел все вокруг, удивляясь чем дальше, тем больше.
Но тут, когда я уже почти сдался, зазвонил телефон. Звонил Гарри Норрис из Бостона. Голос его, когда он произносил слова приветствия, звучал несколько натянуто. И вскоре я узнал почему.
Тремя минутами раньше, когда он как раз собирался лечь спать, письмо, которое я уже счел пропавшим, влетело к нему в окно, зависло на мгновение в воздухе под его взглядом и упало на пол.
На следующий день около полудня Гарри Норрис прибыл в Нью-Йорк. Объяснив по телефону про эльдорадскую марку, я пообещал ему не трогать остальные, только убрать их в надежное место.
Очевидно, в том, что произошло, повинна была марка. Каким-то образом она перенесла письмо из моей библиотеки к ногам Норриса примерно за три минуты со средней скоростью около пяти тысяч миль в час. Подобное, конечно, поражает воображение. Разумеется, и я не остался равнодушен.
Гарри прибыл к ленчу, и за едой я рассказал ему все, что знал, — примерно то же, что уже сообщил вам. Он с разочарованием отнесся к скудости моей информации, но я не мог добавить ничего к тому, что мне было известно, хотя и эти факты говорили сами за себя.
Вкратце все выглядело так: я наклеил марку Эльдорадо на письмо к Гарри, и письмо доставило само себя без какого бы то ни было промежуточного процесса.
— Не совсем так, — заметил Гарри. — Посмотри. Я привез письмо с собой.
Он протянул мне конверт, и я тут же увидел, в чем дело. Какой-то промежуточный процесс был, потому что марка оказалась погашенной. Рядом стоял четкий бледно-фиолетовый штемпель. На круглом, как у нас, штемпеле значилось: “Федеральные Штаты Эльдорадо”, а в центре круга, где обычно ставится дата гашения, стояло просто “четверг”.
— Сегодня четверг, — заметил Гарри. — Ты наклеил марку после полуночи?
— Сразу после, — сказал я. — Странно, что эти эльдорадцы не придают значения часам и минутам, а?
— Это только доказывает, что они живут в тропической стране, — предположил Гарри. — В тропиках время почти ничего не значит. Но я имел в виду другое. Отметка “четверг” свидетельствует, что Эльдорадо — в Центральной Америке, как ты и предполагал. Если бы эта страна находилась в Индии или еще где-нибудь на Востоке, на штемпеле была бы “среда”, согласен? Из-за разницы во времени.
— Или пятница? — спросил я неуверенно, поскольку не особенно разбирался в этих вещах. — В любом случае мы можем легко узнать. Нужно только посмотреть в атласе. Как я раньше не догадался?
— Конечно, — просиял Гарри. — Где он у тебя?
Оказалось, что атласа у меня нет, даже маленького. Пришлось нам позвонить в один из книжных магазинов на окраине города и заказать на дом последнее издание самого большого атласа, что у них есть. Ожидая доставки, мы снова осмотрели конверт и принялись рассуждать о том, каким образом письмо могло быть доставлено.
— Скоростная почта! — воскликнул Гарри. — Еще бы! Да авиапочта ей в подметки не годится. Слушай! Если за время, прошедшее от того, как ты его хватился, до момента, когда оно упало у моих ног, письмо пропутешествовало не просто отсюда до Бостона, а сначала побывало в Центральной Америке, было погашено, отмечено и только потом попало в Бостон, тогда его средняя скорость будет…