Ненормальный Валентин.
Сколько стоит жизнь ребенка?
А если считать другими жизнями?
Можно смело утверждать, что из всех человеческих чувств, самое яркое, пожалуй, будет чувство самосохранения. Оно просто замечательное. Во всех своих смыслах. А этих смыслов у него два. Первый, это тот, что вы любите. Вы его выставляете напоказ, гордитесь им, и описываете в книгах. Усердно изучаете, и носитесь с ним. Это, то чувство которое заставляет вас размазать череп нападающему, или подсыпать яда в кофе своему мучителю. Оно романтично и в то же время необузданно, это хороший и, пожалуй, единственный законный способ убивать. Но, а при хорошей удаче, им можно оправдать свою ненависть, свои страсти, и даже свои патологии. Оно манит и пугает, но при этом успокаивает. Совсем другое дело, это вторая сторона, чувства самосохранения. Вы ее не любите. Не боитесь, конечно, но точно не любите. Хотя скорее, правильно было бы сказать, не гордитесь этой стороной чувства. Вы так стараетесь о ней не думать, что даже не соизволили дать ей отдельное название. Может природа человека? Пожалуй, самый близкий синоним. Все что вы не понимаете и не можете объяснить, все что не можете контролировать или использовать, автоматически начинает вас пугать. А если это что-то, будет еще и сильнее вас, то другая сторона самосохранения без колебаний выдаст единственное приемлемое для вас решение. Уничтожить. И нет в этой стороне никакой романтики, и никаких разумных оправданий. Просто, животный, страх. Ведь человек чувствует себя спокойно лишь зная, что у него одного в этой комнате есть пистолет. И так думает каждый из той комнаты.
Но вот какая из сторон чувства самосохранения является светлой, а какая темной? Боюсь что не одна. Но у меня есть вопрос гораздо интересней. Если их столкнуть лбом, то какая из них окажется сильнее. И однажды, в одном большом, но уже малолюдном селе, судьба дала подсказку, на этот мистически-философский вопрос. А имя у этой подсказки было, Марина.
Шквал ливня, словно тысяча плетей хлестал со всех сторон, одиноко-бегущую немолодую женщину. Эта несчастная совершенно бессмысленно пыталась закрыть голову ведром. И также бессмысленно резко срывала его с себя при оглушающем раскате грома, опасаясь удара молнии. Будто она могла ее опередить и, игнорируя тот факт, что сначала идет молния, а затем уже гром. Хотя в эту беспощадную грозу, которая бушевала сильнейшим ураганом, внезапно налетевшим из легкого дождика, молнии сыпались со всех сторон, и не было уже никакой разницы, где, чей, гром. Абсолютно мокрая и совершенно грязная, женщина из последних сил вышла на автостраду. Особого облегчения это не принесло, так как ей до дома, еще как минимум полчаса идти пешком, и это в хорошую погоду, но все-таки уже не по размякшей грязи, которая словно трясина, засасывала каждый шаг, да и появился маленький шанс встретить знакомого на машине. Хотя какой безумец будет ездить в такую погоду.
В этот самый момент, одна, одиноко-несущаяся машина, все-таки была на трассе, и несмотря на практически нулевую видимость, отчаянно спешила. За рулем сидел, худой и бледный от испуга мужчина, в громоздких очках и с густой, но короткой бородой. Он всячески путался высмотреть дорогу, через потоки воды на лобовом стекле, и испуганно поглядывал на сидящую рядом и громко стонущую жену. Она была на сносях, а роды предвещали быть тяжелыми. Ее бледная кожа, начинала приобретать зеленый оттенок, и стоны терять свою силу. Это заметил и муж.
- Потерпи еще чуть-чуть. Мы уже Подгорное проезжаем. Вроде бы....
Для проверки, мужчина наклонился как можно ближе к лобовому стеклу, и стал всматриваться, ловя то мгновение, когда пробегали дворники и становилось хоть что-то видно. И в один из таких моментов, он вдруг увидел бегущий навстречу силуэт женщины с ведром на голове. В одну секунду, мужчина резко дернул руль в сторону, и машину также резко снесло с мокрой дороги. Но, а бегущую женщину, лишь закружило потоком воздуха и воды, и она громко вскрикнув, упала. Оказавшись на асфальте, та моментально сообразила что произошло, и резко обернулась в сторону пролетевшей машины. А машину уже кувыркало по обочине, с громким, ужасающим грохотом. Пока она, мятая и перепачканная не стала на колеса.
- Боже! - только и выкрикнула женщина, и поднявшись, стала бежать навстречу остановившейся машине.
Она бежала что было сил, но не могла даже представать себе, что будет делать когда добежит. Но добежала женщина, лишь спустя больше чем пять минут, и там остолбенела на месте. Даже сквозь стену льющейся воды, она увидела бездыханное тело мужчины, пробившее собой лобовое стекло и лежащее на белом капоте, пытаясь обильно залить его кровью. Но ливень все моментально смывал. А пассажирская дверь была открыта, и на сидении никого не было видно.
Отдышавшись, женщина попыталась прийти в себя, и отчаянно искала глазами пассажира, пока не увидела медленно и шатаясь, уходящую вдаль тень.
- Стой! - закричала она не своим голосом, пересиливая барабанную дробь крупных капель дождя, и пригнувшись, побежала вдогонку. - Не туда! Там поле! Опасно! Молнии!
В тот самый миг, когда женщина увидела что беременная девушка, с отрешенным лицом остановилась, и даже начала оборачиваться на голос, блеснула яркая вспышка, которая залила все вокруг. Несчастную девушку, словно копьем с неба, пробило молнией, и весь заряд через нее вошел в землю и растворился. Затем раздался оглушающий, мощнейший грохот.
- Боже! Помилуй нас грешных! - лежа на земле, испуганно кричала женщина, и отчаянно молилась.
Потом она все-таки собралась и снова встала на ноги, с глупой надеждой глядя на девушку.
- Эгей! - сама не понимая зачем, крикнула она и, пригнувшись, подбежала.
Девушка лежала на спине и обрывками хватала воздух. Ее огромные почти круглой формы глаза, бездумно и не мигая, смотрели просто в небо, а губы дрожали словно на струнах.
- Хвала небесам! - радостно выкрикнула подбежав женщина, но потом рассмотрела лежащую девушку, и беспомощно стала на колени перед ней. - Да как же так-то?
Как вдруг девушка дернулась, затем еще раз и еще, пока ее округлый живот, не начал резко спадать, и где-то в юбке прозвучал тоненький, детский плачь.
- Господи Иисусе! - вскрикнула женщина, и даже отскочила в сторону, рухнув в грязь.
Но плачь не прекращался. Так спустя несколько мучительно длинных минут, она на четвереньках подползла обратно и увидела, что девушка уже не двигается, а ее глубокие глаза навеки застыли на этом пугающе черном небе, Но, а в юбке шевелится ребенок. Женщина умела обращаться с новорожденными, и потому аккуратно высвободила его, и прикрывая от ливня встала. И у нее
на руках оказалась крохотная, беззащитная девочка, которая отчаянно сражалась с каплями и звала на помощь.
- Что же делать?.. - растерянно спрашивала женщина сама себя и смотрела на малышку. - Ты же теперь сирота, не иначе. А сироты никому не нужны.
Девочка, успокоилась и замолкла. Она широко открыла свои светлые, большие и почти круглые глаза, и посмотрела на Веру, при этом едва заметно улыбаясь. И сердце женщины не выдержало.
- Ты мой грех, - она глубоко и тяжело вздохнула, - мне и нести этот крест.
Она в последний раз посмотрела на мертвую мать, затем вдаль на тело отца, и стала торопливо пробиваться сквозь капли, в направлении своего дома.
Глава 1.
Прошло тринадцать лет.
На дворе стоял дождливый, но теплый октябрь. Деревья засыпали, одновременно перекрашивая свои листья в желтый цвет осени, и с каждым новым желтым листком, жизнь замирала все сильнее. Сырость и грязь, стали неотъемлемой частью этого мира, а постоянные мелкие дожди, их вечными спутниками. И уже трудно было себе представить эту жизнь без них. Но они не надоедали, они просто были, и их время пришло. Все вокруг пахло древесной гнилью и опавшей листвой, сыростью и сном. Это нельзя было назвать вонью, но и ароматом тоже. Хотя с другой стороны, никто уже и не обращал внимания на этот запах. Жизнь приобретала лениво-сонный характер. А на небе, беспросветно, сплошным ковром, медленно текли угрюмые тучи, словно еще один слой сырой земли. Мрачные, тихие, одинаковые.
Село Подгорное было очень большим, но к сожалению, крайняя отдаленность от цивилизации, сделало его практически безжизненным. На просторных улицах, и в широких домах, уже мало кто обитал. В основном это были те, кому некуда ехать, и никому они не нужны. Заброшенные фермы как мертвые боги, стояли пустыми зданиями без окон и дверей, бессмысленно и бесполезно занимая огромные территории огражденные забором, мрачно дополняя этот медленный шедевр, и делая из него картину конца света. Где все ушли, и никого не осталось, лишь брошенные и забытые, словно дневные бабочки ночью, ютятся у единственного источника света. Эти же фермы, которые когда-то давно, так давно что кажется в прошлой жизни, должны были кормить все прилегающие поселки, теперь служили источниками строительных материалов, и местные разбирали их истлевшие тела на свои нужды, и некому было их останавливать, да и никто этого делать уже не хотел. Ведь фермы умерли, как в последствие умерли их поселки.
Несколько маленьких продуктовых магазинов, с вполне современной, а главное недорогой продукцией, пестрившей яркими красками на старых изношенных полках, которым был не первый десяток лет. Громоздкие, безвкусные вывески на облезших стенах, и выцветшие рекламные наклейки на окнах, на которых можно было встретить уже давно вымерший товар. Старая как само село, но необходимая как сердце, почта, располагалась в до того разваленном здании, что его с легкостью можно было бы назвать аварийным. Одно было хорошо, здание было одноэтажным и низким, потому страха у людей не вызывало. Еще было три аптеки, где две из них ветеринарные, которые к слову выглядели диковинно чистыми и ухоженными. Хотя по соседству с аптекой, находилась маленькая поликлиника, отвечающая все канонам здешнего мира.
Вот почти все что тут было, но этого вполне хватало. Все новинки в основном люди привозили себе сами, или как минимум заказывали почтой. А связь, была беспроводная, и умещалась на паре-тройке, высоких вышек, которые своим современным дизайном, ярко выделялись из общей гаммы застывшего прошлого. Хотя за пару километров располагались частные теплицы и поля, служившие основным источником доходов. А местные, выращивая свой урожай, продавали его там, ну или меняли на их продукцию, тем самым заполняя дыры в нужде.
Водопровода не было, зато был газ. Желтой паутиной труб проходил он по улицам вдоль обочины дороги, от редкого дома к редкому, минуя пустые и заброшенные. Одновременно служа негласным указателем для жизни, плавно намекая, что тут живут люди, а тут их нет. И местные его берегли, ведь все понимали, случись с газопроводом авария, помощь приедет нескоро, а газовые котлы напрочь вытеснили печи.
Дороги как жилы села, метались из одного конца к другому, переплетаясь между собой, и заманчиво уходя вдаль, к иной, лучшей жизни. Испытывая и без того немногочисленную, морально изношенную молодежь, на прочность характера. Были же эти дороги двух абсолютно разных видов. Первые сравнительно целыми, с практически неповрежденным асфальтом. Оно и понятно, ведь машин было мало, и изнашивать его было некому. Разве что вечно изменчивая погода, оставляла в них дыры, и постепенно разрушала по краям. Эти дороги были в основном, от или до центра села или же ведущие к брошенным фермам. Автомагистраль периодически ремонтировалась, но это было уже за пределами села. Но вторые, были наоборот, словно из другого мира. Кривые, побитые, грязные. Вечно залитые непроходимыми лужами, и вязкой грязью, перемешанной с крупным щебнем. Но конечно же, этот убогий вид, и был основным.
Еще был большой глубокий, но почему-то пугающе одинокий лиман. Он и в лучшие свои годы, не был особо популярен, а теперь и вовсе забыт. Рыбы хоть было и много, но она в основном, больше попадалась в виде мертвых тушек, выброшенных на берег, после очередного мора, причину которого никто уже и не искал. Оставляя мертвых рыб на пир для птицы. Но все же, были одинокие смельчаки, борющиеся с непогодой, с мокротой и ветром. Выходящие, на своих металлических обветшавших лодках, и теряясь в тумане на волнах, вылавливали себе и на продажу, скромный улов. А на берегах, даже туристов с удочкой не было. Лишь брошенные, заросшие, или наоборот лысые и безжизненные пляжи, свидетели былых счастливых лет. И все теперь в прошлом.
Пожилая, высокая и худая женщина, по имени Вера, являлась ярким примером местной фауны. Угрюмая, как и вся здешняя жизнь, с чисто-деревенским строгим характером. И очень специфическими представлениями православного христианства, которое гласило, что Христос не любил геев и наркоманов, яркой, а главное откровенной одежды, и всех тех, кто не ходит в церковь. Хоть для этого и приходилось идти через все село. Еще она, как бывший учитель в школе-интернате, была жесткая, черствая и требующая дисциплины, что сказывалось даже на ее хозяйстве, состоящим из до смешного мелкой козы Фроськи и птицы. Бедные животные, были обделены как пространством, так и вниманием. Даже несчастный беспородный пес, с простой кличкой Тузик, не имел никаких привилегий, и другой раз даже мог быть забыт за забором. Переубедить же Веру было практически нереально, а вот зато глупости, в свою не особо интеллектуальную голову, она впускала