— Нет, продолжай, я сама попросила рассказать, я хочу знать, — замотала головой Танра. — Я просто думала, что до этого не дошло, веревка-то была в другом углу.
— Это я ее туда зашвырнула после…
— Но как тогда?
— Я ее перерубила звездой, вы же видели звезду в стене. Он голову в петлю, я эту звезду и кинула. Сначала думала, что промахнулась, но нет, попала.
— Так это ты ее кинула, а не Ива?
— Да он-то как?
— Ну мало ли, просто ее даже Энат с трудом вытащил, так глубоко зашла.
— Да я с перепугу слишком сильно кинула.
Танра не то с ужасом, не то с благоговением смотрела то мне в глаза, то на мои руки.
— Я же арийка, — вздохнула я. — И к тому же еще на боевом отделении учусь.
— Сколько же в тебе силы?
— Достаточно для того, чтобы драться и звезды в стену загонять.
— А что потом было, когда ты перерубила веревку?
— Я думала, этим все и закончится, что он с мыслями соберется, и все будет в порядке, но ничего подобного. В общем, пришлось мне его побить и пригрозить, что вообще убью. Вот тогда он испугался и пришел в себя, но потом уже плохо стало мне, магию-то я еще толком не контролировала тогда, да тут еще и это, ну, наорала я на него и убежала, вы и сами видели.
Танра молчала.
— А потом он меня нашел, и мы с ним поговорили, вот и все.
— Нашел?
— Я в парк убежала, а он догадался, что я там.
— В какой парк?
— А на окраине.
— Да это же далеко! Сколько же туда бежать?
— Да недолго, если быстро.
Танра снова посмотрела на меня, как будто впервые увидела.
— Кажется, я вообще не представляю, что ты можешь, — наконец, выдала она. — Да Энат, Ива и Лехо, пожалуй, тоже.
— Ну, Энат и Ива точно не представляют. Они меня за обычную девчонку-аладарку принимают, а вот Лехо, наверное, ближе всех к истине.
— Лехо?
— Да, он видел, как я дерусь и с кем, пробовал то же самое делать сам. Он понимает, как это и сколько надо сил.
— Так это ты его учила драться?
— Да, — я кивнула. — А Ива… Он, конечно, бывал на практике, видел наши сражения, но он вообще не представляет, что это такое и как с этим жить.
— Господи, Шелгэ, как же нам повезло, что ты у нас теперь есть! Что бы мы без тебя делали! — воскликнула Танра.
— Вообще-то, если бы я не приехала, то ничего бы этого не произошло.
— Боюсь, что все не так, как ты думаешь. Ива изменился, да ты и сама это увидишь. За эти четыре дня, что прошли с того момента, как он пытался снова покончить жить самоубийством, он стал другим человеком. Да ты и сама увидишь, когда он придет. Он стал самим собой, каким был до этой истории с Каитиной. Мне кажется, что он теперь наконец-то действительно понял, что самоубийство — это очень плохо. Он в тот же день долго просил прощения за все, что устроил. Просто спасибо тебе за то, что ты есть, и за то, что сделала для него, для меня, для всех нас.
Я удивленно хлопала глазами, а Танра тем временем обняла меня, но вскоре отпустила, утирая слезы.
— Извини, просто очень тяжело жить, зная, что любимый сын может в любой момент попытаться убить себя. А теперь я, наконец, перестала бояться, — сказала Танра, поднялась и пошла в ванную.
Входная дверь хлопнула, и до меня донеслось:
— Мам, я дома! — крикнул Ива. — А Шелгэ приехала?
— Давно уже, — ответила я, застывая в проходе.
— Шелгэ… — Иве широко улыбнулся. Что-то я за ним такой откровенно-радостной улыбки раньше не замечала.
Он скинул с плеча сумку и подхватил меня на руки, точнее, он меня просто обнял, но ноги все равно оторвались от пола. На пол он меня так и не поставил, принялся целовать. Я, в принципе, не против, но это определенно что-то новенькое. Это и есть обещанные изменения? Тогда мне нравится!
Мы с Ивой сидели в гостиной, точнее, я сидела, а он улегся, положив мне голову на колени. Было уже довольно поздно. Он тихонько мурлыкал, я перебирала волосы. Ну, нравятся мне его волосы, да и вообще волосы аладаров, они мягкие, пушистые, гладкие, не то, что у нас, арийцев. Но что-то у него с прической было не так.
— Слушай, я раньше не видела, чтобы ты пробор посередине делал, — удивилась я.
— А я при тебе и не делал, всегда на сторону, — ответил Ива.
Я пригладила волосы и посмотрела на него, потом переложила пряди так, как они обычно лежали, сравнила.
— Тебе прямой больше идет, — я вынесла вердикт.
— Я знаю.
— Хм… а зачем тогда на сторону носил? — удивилась я.
— Нравилось.
— А теперь резко разонравилось?
— Ага, — кивнул Ива.
Н-да, странно.
— К тебе мама не приставала? — неожиданно после долгого молчания спросил Ива.
— Почему «приставала»? Мы с ней просто поговорили, — пожала я плечами.
— О чем? — Ива даже голову повернул, чтобы взглянуть на меня.
— Обо все понемногу.
— О чем конкретно? — не унимался Ива.
— О моем обучении в академии, о моем обучении в университете, о моих возможностях и о тебе.
— Обо мне? — обеспокоился Ива.
— Слушай, хватит дурачка из себя строить! Ты думаешь, если ты ей ничего не сказал и не объяснил, то она успокоится? Она же твоя мать, она переживает за тебя.
— Ты ей все рассказала?
— Все, что она пожелала знать, — кивнула я. — А ты хотел что-то скрывать?
— Да нет, — теперь Ива наоборот отвел взгляд. — Я даже рад, что ты сказала, сам бы я не смог.
— Ну и зря, она волновалась.
— Да мне стыдно просто, я не могу…
— Ну, знаешь, натворил — отвечай!
— Я знаю, знаю, Шелгэ, но я просто не знаю, что ей сказать. У меня, кроме, того, что я полный придурок, больше слов нет.
— Самокритика — это хорошо, но информация лучше. Ей и всего-то надо было понять, что и как произошло. Представляешь, она думала, что звезду в стену загнал ты.
— Я? Да я их даже брать не знаю, как, не то, что кидать! Что еще она хотела знать?
— В основном ее волновало, что за чем было и почему все так вышло. Не знаю, конечно, зачем. Я бы на ее месте точно не стала об этом расспрашивать, тяжело матери слушать.
— Наверно, хочет, чтобы больше у меня ничего такого не вышло, — предположил Ива.
— В смысле? Она, что ждет, что ты снова будешь с жизнью расправляться?
— Да, — вздохнул Ива. — Ну, просто так в первый раз было… Шелгэ, ну не надо!
— Ни фига себе не надо! Мне тут сообщают информацию, что ты снова собираешься вешаться, а я должна ее игнорировать?!
— Ох… — Ива закрыл лицо руками, прячась не то от меня, не то от себя. — Я не буду больше… ну… я знаю, что мало верится, но это правда.
— Ага, матери иди, скажи, а то она уже всерьез приготовлениями занялась, чтобы в третий раз у тебя тоже ничего не вышло, хотя я бы на ее месте тебя бы самолично пришибла!
— Шелгэ, — жалобно попросил Ива.
— Что Шелгэ? Я, что ли, тут на люстре вешаться собиралась? Мои родители точно знают, что я со всем справлюсь! А если с чем не справлюсь, то приду и попрошу у них помощи! А ты что наделал? Иди и объясни ей все! — я пихнула его в спину.
— Шелгэ, я не могу! — воскликнул Ива.
— Творить мог? Вот теперь иди и отвечай за свои действия! Она же у тебя сама с ума сойдет! — я пихнула сильнее.
— Шелгэ, я не могу, она не поверит. Никто не поверит! — Ива сел и всплеснул руками. — Ну, как ты не понимаешь? Я два раза пытался свести счеты с жизнью, они мне не поверят! Никто!
— А ты скажи так, чтобы поверили.
— Я не знаю, как, я не могу!
— Можешь! Объясни, что ты понял, и как теперь будешь жить, и главное, зачем ты будешь жить!
— Ради тебя, — честно ответил он.
— Ты что, совсем дурак? — я поразилась до глубины души. — Ты вообще ничего не понимаешь? Жить надо ради себя! Жизнь твоя, и ты живешь так, как ты этого хочешь! Не для меня, не для матери. Для себя! А если я окажусь не такой, как ты думаешь? А если я уйду к другому? А если я уеду? А если меня убьют? Что тогда? Опять смысла жить нет, смысл жизни — мрак? Ты что, всю жизнь так и будешь туда-сюда между желанием и нежеланием жить?
— Но как еще? — Ива действительно не понимал.
— Ты действительно не знаешь? — переспросила я.
— Нет, — Ива качнул головой. — А ради чего живешь ты?
— Хорошо, я объясню, как живу я и большинство арийцев. Жизнь для нас — это бой. Неважно, первый или последний. Ты готов умереть прямо сейчас?
— Нет, — резко ответил Ива.
— А я готова. Прямо сейчас, и ни секундой позже. Мне не нужно времени на прощание, не нужно на сборы или завершение дел. Я готова умереть немедленно. И каждый раз, выходя на бой, я готова к смерти. Я не оставляю неоконченных дел, я все делаю так, чтобы не оставалось ничего незавершенного. Даже если я сделала что-то не до конца, я точно знаю, что ту часть, что я сделала, я сделала так, как надо, так, как я могу, так, как я хочу. Я никогда ни о чем не жалею, не хочу переделать. Все, что сделано, — то ушло и теперь неизменно! Уходя, я каждый раз ухожу навсегда, я готова к тому, что я больше могу никогда не увидеть тех, с кем попрощалась. В арийском языке даже нет слов «пока» или «до свидания», только «прощай». Я не боюсь смерти, но и не ищу ее. Я принимаю ее как данность и неизбежность. Я живу каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую секунду, как последнюю. И когда настанет мой последний бой, я буду готова проститься со всем, что у меня есть, и отправиться дальше. Вот так живу я и многие арийцы.
— Я так не могу, — через некоторое время очень тихо сказал Ива.
— Я вижу, но тебе так и не надо. Мы, арийцы, живем боем, и поэтому готовы умереть, так учат нас наши родители, а вы — аладары, вы другие. Я не знаю, как живете вы, наверняка у вас другие ценности, но они есть, и ты должен их найти. Если не знаешь, спроси у родителей!
— Я спрашивал еще в больнице… я спрашивал, зачем они меня откачали, почему не дали умереть?
— И что они тебе ответили?
— Они сказали, что любят меня, — ответил Ива, окончательно понурив голову. — Сказали, что хотят, чтобы я жил и был счастлив.
— Тебе мало?
— Нет! Но это же не смысл…
— А ты хочешь, чтобы тебе рассказали старую легенду о том, что весь твой род имеет высокое предназначение, и после исполнения тебе тридцати лет ты обретешь невиданную силу и будешь спасать параллельные миры? — я была крайне возмущена, Ива же впал в прострацию.
— Нет, не это… — наконец сказал он.
— А что? Ты ждал каких-то указаний? Или четкой формулировки цели, мол, живи вот так и так, для вот этого и еще вот этого? Так, что ли?
— А что тогда? Какой же смысл жизни?
— А смысл — это не конкретная цель, не напутствие и тем более не сказка. Смысл жизни — это что-то внутри, что дает тебе силу и волю, то, без чего жизнь пуста.
— Память?
— И она тоже, а еще есть потребности настоящего, вера в будущее, да много чего еще, что заставляет жить. Любовь родителей — тоже одна из составляющих смысла жизни, та его часть, которую дают тебе родители, а еще есть Лехо, который тебя тоже любит, а еще есть я и еще куча людей. А еще у тебя есть любимое дело, которому ты готов посвятить всю свою жизнь и в котором постоянно совершенствуешься.
— Юриспруденция — это только потому, что мама так захотела.
— А как же музыка?
Ива всерьез задумался.
— И так везде, все в этом мире дает тебе смысл жизни, все, с чем ты соприкасался, все, что соприкасалось с тобой. Все это накладывает отпечаток на твою жизнь и дает тебе опору, дает смысл, которым нужно жить, смысл и цель, к которой нужно стремиться…
— Наверное, я понял… — сказал Ива. — Смысл жизни в… самой жизни, а не в чем-то конкретном.
— Да, думаю, по-другому не скажешь. Теперь ты можешь пойти к матери?
— Нет! Я не смогу ей все это объяснить.
— Сможешь! Если понял, то сможешь, — убежденно сказала я.
— Но…
— Иди, она тебе часть смысла жизни отдала, теперь твоя очередь сделать ее жизнь осмысленной, и не тем, чтобы она постоянно думала, как бы ты с собой чего-то не сделал!
— Но уже ночь, она спит!
Я прикрыла глаза и потянулась к Танре.
— Нет, она не спит, она в ванной…
— Что она там делает так поздно? — удивился Ива.
— Плачет…
— Что?
— Иди!
Ива встал и беспомощно оглянулся на меня.
— Я тебя здесь подожду.
Постояв еще с полминуты, он все же вышел из гостиной. Н-да, и как можно так жить без смысла жизни, без стержня в жизни? В который раз уже удивляюсь ему. И как он живет? Неудивительно, что он уже второй раз пытался свести счеты с жизнью. Я бы, пожалуй, тоже так поступила, чем жить в вечных метаниях, да еще если кто-то специально выводит из равновесия.
Я приготовилась ждать долго, но Ива вернулся достаточно быстро.
— Хм…
— Она меня выгнала, сказала, что все хорошо, и чтобы я шел дальше заниматься своими делами! — сказал Ива, застывая у двери.
— Ты ее хоть утешил?
— Сказал, чтобы она не расстраивалась, что я все понял и больше ничего подобного не выкину, даже думать не буду, — кивнул Ива. — А она не поверила и спросила, как же это я так взял и все понял.
— И что ты ей сказал? — не дождавшись продолжения, спросила я.
— Что ты объяснила, — Ива отвел взгляд и даже голову опустил, только ушами поводил с интересом. Потом спохватился, и уши тоже застыли.
— И?
— Ну, вот после этого она меня и выгнала…
— Ты ничего умнее не придумал?
— Нет…
— Ну и что мне теперь с тобой делать?
Ива еще больше ссутулился, видимо его этот вопрос тоже интересовал.
— Пойдем, — неожиданно оживился Ива, подошел, взял меня за руку и повел. Вскоре мы оказались в его комнате. Я здесь бывала и раньше, но что-то все же изменилось. Кровать, шкаф, письменный стол, полки с книгами… а вот это уже что-то новенькое. Раньше здесь стояла только одна картинка. Вот эта, где Ива стоит в полный рост, лет ему примерно столько же, сколько и теперь, видимо, эту картинку сделали незадолго до моего появления. А теперь их тут три. Так, вот эту я тоже видела, это Лехо нас с Ивой скартинил. Ива тогда долго сопротивлялся, но потом все же обнял меня, теперь вот себе эту картинку поставил. А вот эту я вижу впервые. Здесь Иве лет шестнадцать, но я бы, пожалуй, его не узнала, если бы не кисточки на ушах и фиолетовые глаза, решила бы, что это Лехо волосы выпрямил и остриг. Так похожи, и пробор здесь по центру, и улыбка радостная, прямо не узнать, хотя теперь он стала больше похож на себя.
— Это я школу закончил, — прокомментировал заинтересовавшую меня картинку Ива. — Нам всем такие портреты сделали.
— Я его раньше не видела.
— А я его недавно нашел, поставил.
Тут я увидела еще и альбом картинок, лежащий рядом с картинками.
— Можно?
— Бери, — пожал плечами Ива.
Я взяла альбом. С первых его страниц на меня смотрел маленький Ива в компании с родителями. Он был радостный, всегда улыбался и, видимо, был полностью счастлив. Потом на картинках появился Лехо. Сначала он Иве явно не нравился, как и всякий младший брат старшему, но потом Ива, видимо, смирился, или Лехо просто подрос, как и сам Ива, и картинки стали снова радостными. Часто стали попадаться картинки, где Ива и Лехо вдвоем.
— Это мы на море ездили, красивое оно, море, — прокомментировал Ива. — Это в лесу, мы тогда там неделю жили, это на моем дне рождения, а эти картинки с конкурса, его тогда Лехо выиграл, видишь какой счастливый?
Неожиданно картинки резко изменились. Я увидела Иву таким, с каким сама познакомилась: молчаливым, улыбающимся редко и как-то через силу, картины тоже изменились вслед за хозяином, стали задумчивыми, чаще грустными, философскими. Ива даже повзрослел как-то резко: вот на той странице он был еще мальчишкой, а здесь уже молодой мужчина, только какой-то обиженный на весь свет.
— Такое чувство, что ты — великий философ, и только что вывел для себя какою-то неутешительную истину, — не выдержала я и прокомментировала одну особенно безнадежную в эмоциональном плане картинку.
— Ну, почти так. Это уже после…. после того случая…
— Ты и прическу тогда сменил? — я пролистала немного назад и сравнила. Да, этот пробор на левую сторону появился только теперь и присутствовал на всех картинах бессменно.