- Вы не представляете, каков собой ваш жених. Он чудовище… настоящее чудовище!
Она запнулась, не уверенная, что в глазах варварской женщины покажется таким уж преступлением убийство целой семьи; Фьора же прикрыла рот ладонью – и рассмеялась, громко, заливисто, бесстрашно:
- Пусть даже так! Я, может, не казнила своими руками вражеских генералов; но поверь, что бы он ни совершил, я укрощала чудовищ и похуже.
Треснула в руках ледяная бусина: нет, все потомки великанов одинаковы, если же вдруг видишь иное – выколи себе глаза, ибо они тебя предали.
Показалось, или хрустнула в саду ветка? Шантия вскинула голову – затем, чтобы увидеть не Фьору, возжелавшую всё-таки выслушать речи иноземки, но Вениссу.
- Тебе не холодно? Накинь хотя бы плащ, - певунья стряхнула плащ с собственных плеч и протянула собеседнице. – Чего смотришь? Бери, бери. Ты же не думаешь, что в нём спрятана парочка ножей?
- Ты хотела мне смерти. С чего бы мне думать, что что-то изменилось?
Венисса села на скамью. Казалось, она задумалась о чём-то, возведя глаза к небу. Уйти? Нет. Уйти сейчас – значит, сдаться, значит, показать свою слабость; перед сиреной, пусть даже её глаза цвета золота, а песни сладки, нельзя допустить и малейшей слабости.
- Можешь считать меня мерзавкой, но я бы никогда не тронула нерождённое дитя. Мне боги подарили лишь одного младенца, который, родившись, издал первый крик; он умер, не прожив и недели. Другие мои дети умирали ещё во чреве.
Шантия молчала, нанизывая ледяные бусины, ставшие чуть мокрее: не иначе как отогрелись у внутреннего пламени онемевшие пальцы.
- Я должна была подарить Кродору наследника. Он любил меня, любил до того дня, как наш сын, наш первенец перестал дышать. Я могла стать для него всем – но смерть младенца разделила нас навсегда.
Её слова, преисполненные горя, казались искренними. Нет, нельзя, нельзя снова кому-то верить, тем более – той, чьи уста пропитаны ядом, подобно красивому, но смертельно опасному кораллу. Венисса чуть поёжилась, но не надела плащ снова, вместо этого накинув его на плечи Шантии:
- Почему я тебе, ведьмачке, всё это говорю? Да чтобы ты поняла: я никогда не причиню вреда ребёнку.
- Ты ненавидишь меня. Так с какой стати тебе любить моё дитя?
- Потому что это будет его сын. Тот наследник, которого он так жаждет. Хочешь считать, что я корыстна? Тогда скажу, что если у него будет сын, ему и даром не нужна будет какая-то иноземка. Может, он снова вспомнит обо мне.
Шантия поёжилась и плотнее закуталась в плащ певуньи, пахнущий цветочными маслами:
- А как же Фьора?
Венисса повела плечами и фыркнула:
- Важно не то, кто будет его женой. Важно, кому он отдаст свою любовь.
Любовь?.. Шантия смотрела на соперницу – и не узнавала: странно смягчилось обыкновенно жестокое лицо, и показалось сейчас гораздо более усталым, чем обычно. Она, Шантия, перестала надеяться на любовь дракона вскоре после прибытия в замок; неужто Венисса столько лет ждёт, что чудовище вдруг обратится героем?..
- Эй, вы чего это здесь?! – из-за дерева, на котором начинали проклёвываться первые почки, показалась Ирша. – Оставь девчонку в покое. Ей не до твоего вранья.
- А ты всё такая же дикарка, - Венисса поморщилась. – Что, сложно поверить, что люди не всегда одинаковы? Дети – это счастье, ради которого живёт любая женщина. Неважно, чьё это дитя: в нём всегда будет половина от матери.
- Да уж, как же! – проворчала Ирша. – У меня в деревне, вон, один раз девку разбойники снасильничали, двоих родила. Ей вон тоже твердили – дитятки, как же, уси-пуси! В колодце утопилась, так её давили – мол, твои деточки, сама виновата, замуж теперь ни-ни, сиди в дерьме и радуйся.
- Что за дикость! Дети должны быть в любой семье.
- Во-во, тут главное – в семье. Они от чего получаться должны? От любви, по хотению, а не потому, что из живота вылезли.
Венисса, пожав плечами, величественно удалилась, бросив напоследок через плечо:
- Жизнь – это не твои сказки и песни. Люди меняются. Неужели ты в самом деле думаешь, что эта дикарка хочет тебе добра?..
Шантия посмотрела на свои руки, где не было больше ожерелья, будто собранного из крупных хрустальных бусин – лишь промокшая насквозь шерстяная нить, закуталась в плащ – и не ответила.
Посреди сада, в котором, казалось, навеки застыла зима: говорят, здесь почти нет весны, а следом за холодами за день-другой наступает летний зной. Лучше уйти, пока на неё не смотрят: в саду и в самом деле не лучшее место для отдыха.
У самого порога замка лежала мёртвая птица с раскинутыми крыльями. Шантия вздрогнула: даже здесь её преследовала смерть. Чуть скрипнула дверь: кто-то идёт? Нет, никого.
- Энитэ, уходи с миром, - прошептала потерянная дочь островов. Осторожно подобрав подол платья, она перешагнула через птицу и скрылась внутри.
========== Путь пламени. Глава VI ==========
За подготовкой к грядущей свадьбе людской вождь, казалось, вовсе позабыл о тех, с кем прежде делил ложе. Изредка заходила Ирша, но Шантия всякий раз, прикидываясь спящей, норовила выставить гостью поскорее. Она говорит ужасные вещи, достойные той, чьи прародители на гигантских колесницах загоняли добычу для Антара. Нет, нужно, нужно любить своё дитя. Эту простую истину способна принять даже Венисса; нельзя позволить себе быть хуже, чем она. Шантия улыбалась через силу, касаясь едва-едва увеличившегося живота, и твердила: от ожидания радости она вздрагивает, нет, не от растущего страха и отвращения.
Малыш родится, уговаривала себя она, очень похожим на свою мать: не будет в нём варварской неотёсанности, только черты её народа. Чувства шли по замкнутому кругу: стоило ей представить своё дитя таким, как тотчас же безжалостный внутренний голос шептал иное. Нет, он может сохранить её черты, но Кродор воспитает сына истинным варваром, таким же кровожадным, как весь его род. После думалось в полубреду – наверное, лучше ему не появляться вовсе. И тут же, наказывая себя, Шантия пела про себя колыбельную, плакала – и пела снова, давясь собственными слезами. Порой приходила Венисса – и, вопреки своей змеиной натуре, вытирала слёзы с её лица, дарила совершенно материнские объятия, и повторяла, как прежде:
- Дети – это счастье, ведьмачка. Что ж, буду думать, что и плачешь ты от счастья.
Так продолжалось – до того дня, когда одна из служанок сквозь дверь сообщила – людской вождь желает видеть свою наложницу.
Шантия остановилась у порога, в проёме распахнутой двери. Кродор не изъявлял желания приблизиться: он стоял у стены, громоздкий и величественный, как положено любому опасному зверю. Он не спешил начинать разговор: сперва дракон взял со стола деревянную кружку, сделал большой глоток – и выпалил:
- Думаю, стоит найти тебе мужа среди моих слуг.
От неожиданности Шантия вздрогнула: мужа? Зачем?.. Да, людской вождь – чудовище, но чудовище привычное и оттого уже почти не пугающее; если же он желает отдалить наложницу от себя, то почему просто не отпустит на все четыре стороны?!
- Можешь не благодарить. Как видишь, я милосерден, - Кродор тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, как утомляет его подобная беседа. – Я не желаю, чтобы ребёнок, пусть даже рождённый чужачкой, рос без отца.
Шантия шагнула навстречу лорду. Мысли спутались подобно пряже у нерадивой пряхи, и их всё никак не удавалось разделить. Она смогла лишь прошептать:
- Но ведь отец – вы. Это ваш ребёнок. Ваш!
- Замолчи! – людской вождь резко развернулся, замахнувшись, но почти сразу же опустил руку: неужели есть у чудовищ какое-то правило, которое запрещает им избивать женщину? – Я женюсь. В Витире бастардам сразу рубят головы: я не желаю, чтобы Фьора знала об этом ребёнке. Она милосердна, и могла бы воспитать и чужое дитя, но её семья потребует крови.
- Отец – вы. Как сможет другой мужчина стать этому ребёнку отцом? – Шантия не пыталась переубедить дракона, нет: она пыталась всего лишь понять. Значит, её выдадут замуж – за кого-то, кто не желает видеть её своей супругой, конечно же, – только лишь из-за младенца?! Разве она хотела этого ребёнка?! Разве её хоть раз кто-то спросил?!
Лицо Кродора перекосила ненависть: он с силой вцепился в плечи вскрикнувшей собеседницы и яростно прошептал:
- Я слышал, ты приходила к Фьоре. Что ты ей наговорила?! Ты понимаешь, что если сорвётся эта свадьба, будет война?!
Следовало бы испугаться, но страх, так уместный ныне, не приходил. Шантия упёрлась в грудь людского вождя и вскинула голову, посмотрев в холодные глаза:
- Вам-то что? Вы живёте войной. Вам ничего не нужно, кроме чужой крови. Но можете не беспокоиться: Фьора не знает.
- Если ты скажешь ей хоть слово, - не обращая внимания, прорычал лорд, - если скажешь, клянусь, ты пожалеешь, что родилась на свет! Тебя казнят, как ведьму, а ребёнка вырежут из чрева ножом задолго до нужного срока.
Пару мгновений они смотрели друг другу в глаза. Затем Кродор, сделав глубокий вдох, отстранился и провёл ладонями по лицу, будто стирая невидимые слёзы:
- Прости. И всё же тебе не следует меня злить. Ты же помнишь, что в гневе я страшен.
- Вам не за что извиняться, не так ли? – услышит ли он в этих словах хоть каплю боли, осуждения? Нет, вряд ли. Такие, как он, слышат только оправдания.
- В меня словно демон вселился… Ступай себе, - людской вождь отвернулся, показывая, что разговор закончен. Но Шантия не ушла; внимательно посмотрев на собеседника, она спросила:
- И что же это за демон? На что он, по-вашему, похож?..
Лорд Кродор обернулся, всем своим видом спрашивая: почему ты ещё здесь? Почему не сбежала, пока есть возможность, почему рискуешь – не только собой, но и ребёнком? Лишь ради детского, глупого любопытства. Но он не увидел в вопросе подвоха – и развёл руками:
- На твоей земле, значит, их можно увидеть? Демоны не похожи ни на что. Они принимают разный облик, но наяву не являются никогда: они незаметнее дыма или марева над свечой.
Шантия перевела взгляд на огонёк свечи на столе лорда, толком не зная, почему продолжает расспросы. Но это казалось важным – важнее, чем любые угрозы и казни.
- А как вы замечаете их, если они невидимы?
- По их делам. Порой демоны приходят к людям и просачиваются в их сердца, в их разум. Или же просто витают рядом, принося только смерть и горе. Говорят, бывают такие, которые не оставляют свою жертву, пока не иссушат до самого дна.
Дрогнув, затрещало пламя; Кродор словно очнулся, и его суровое лицо вновь приобрело прежнее пугающее выражение:
- Ступай. И помни мои слова.
Отвернувшись, она уходила, перебирая в памяти слова Вениссы: дети – это счастье… в ребёнке всегда половина от матери… лорду нужен наследник… И тотчас, перекрывая всё это, слышался угрожающий рык.
…Тебя казнят, как ведьму…
Шантия дрогнула: слишком хорошо помнила она дни в заточении, когда ей не приносили ни пищи, ни воды. Может статься, что так они и расправляются с теми, кого считают злом – оставляют в вечной тьме на верную смерть.
… Ребёнка вырежут из чрева ножом задолго до нужного срока.
Она ловила хотя бы отголосок боли или страха, но находила лишь пустоту.
… Мне не страшно.
========== Путь пламени. Глава VII ==========
Некогда доводилось слышать от Незрячих Сестёр, будто бы сны – знак прикосновения богини, её благословения, и нет ничего ужаснее, чем проваливаться в безграничный мрак без единого сновидения. Но Шантии темнота приносила блаженство и покой. Джиантаранрир оставила её? Так разве это новость!
- Ты ещё спишь? Вот же соня! – под переливчатый смех она попыталась забиться обратно, в прекрасную пустоту, но оттуда мигом выдернули руки Вениссы. Золотые глаза певуньи искрились весельем, щёки раскраснелись, будто произошло нечто очень приятное.
- Поднимайся! Смотри, что у меня есть.
Не сразу Шантия смогла понять, что именно протягивает её нежданная гостья. Но затем она поняла – и вздрогнула. В тонких пальцах Венисса держала крупную ракушку, какие встречаются только в морях, и то не у побережья, а на самом дне. Торопливо выхватив подарок, потерянная дочь островов прижала его к уху – вот он, столь желанный отзвук морского прибоя, шёпот духов…
- Откуда?.. – прошептала она, и Венисса чуть склонила голову набок:
- От одного из стражников; а у него – от родни в рыбацкой деревушке.
Конечно, подарок был не идеален: кое-где – сколы, где-то – трещины. Ракушка грозила распасться, не дав насладиться песнями далёкого моря. Если бы починить, исправить… Напоминание о морских волнах заставило облизнуть губы: вот бы почувствовать на них привкус соли…
- Хочешь пить? – вновь проявила удивительную для неё заботу Венисса. – Вот, держи.
У самых губ, едва не стукнувшись о зубы, оказалась простая глиняная чаша с горячим настоем, пахнущим травами. Шантия потянула носом пар: приятный аромат, от которого вернулась, кажется, былая сонливость. Жар во рту и холод вокруг отчего-то показался ещё нестерпимее.
- Чего ты ждёшь? Пей! – и Венисса улыбнулась шире.
- Что это? – прошептала Шантия: что-то пугало её в сверкающих весельем глазах певуньи, то, как настойчиво сирена придвигала чашу к её губам.
- Всё ещё ждёшь от меня подвоха? – собеседница вскинула голову к потолку, будто собралась молить о чём-то небеса. – Это обыкновенный травяной чай. Моя мать была деревенской травницей, но толком ничему меня не научила: всё верила, что у меня будет иная судьба…
Венисса неопределённо пошевелила пальцами, будто пытаясь ухватить за край одежд кого-то невидимого.
- Не хочешь? Давай, я заберу.
Золотые глаза смотрели с разочарованием – кажется, искренним. И Шантия, зажмурившись, в несколько больших глотков опорожнила поднесённую чашу – и замерла в ожидании. Но по жилам не разлилась боль, лишь приятное тепло и лёгкая усталость, когда и руки, и ноги кажутся чем-то отдельным, и каждое движение – подвиг. Она откинулась обратно на подушки, прикрывая глаза.
- Признайся, - Венисса усмехнулась, - ты думала, что это яд. Ведь думала же, правда?..
Её руки беспокойно шарили по рукаву платья, то и дело норовя оторваться от бессмысленного занятия и сделать нечто более полезное. Стало тихо – отчего-то настолько тихо, что снаружи даже редкие птицы, осмеливающиеся петь до наступления летнего зноя, примолкли.
- Недолго, - зевнув, Шантия положила ракушку на прикроватный столик. – Спасибо тебе. Прости, не могла бы ты уйти?.. Мне очень хочется спать…
Она ожидала блаженного сна, но её вновь ухватили за плечи – на сей раз безжалостно и цепко, с силой встряхнули:
- Нет, ты не будешь спать, - прошипела Венисса, и Шантия распахнула глаза – снова, снова эти змеиные интонации. – Не смей, не смей засыпать! Ты должна всё чувствовать, должна…
Именно в этот миг низ живота свело острой болью, как если бы в нутро с размаху ворвался кинжал с зазубренным лезвием. Шантия хотела закричать, но не могла: странное питьё лишило сил, лишило голоса. Беспомощной куклой она болталась в руках Вениссы, которая с прежними весёлыми искорками в глазах шептала:
- Знаешь, ведьмачка, моя мать и правда была травницей. Вот только она успела научить меня кое-чему: как убрать гной, не отнимая всю конечность, как говорить с теми, кто не имеет голоса… как из простого чая сделать ядовитый отвар.
Боль усиливалась; Шантия стиснула зубы – и сдавленно замычала, закусывая покрывало. Следовало закричать, подать голос, но даже если бы нашлись на то силы, она не сумела бы.
- Ты не умрёшь, не беспокойся; умрёт то, что внутри тебя, - Венисса засмеялась, будто рассказала очень удачную шутку. – Боги не даровали мне дитя, нет: этот дар достался тебе, недостойной чужеземной твари!
Она продолжала говорить, но Шантия не слышала её слов. Забивалась под язык и в горло колкая шерсть, пальцы судорожно сжимались. Казалось, боль обрела облик и очертания, слившиеся отчего-то со счастливым и яростным одновременно лицом Вениссы. Та смеялась, смеялась, будто не боясь, что кто-то услышит:
- Проклинаешь меня? Давай, проклинай! Любое проклятие, обращённое на меня, вернётся к тебе стократ; что же ты молчишь, ведьмачка? Услади мой слух!