Но Шантия лишь открывала и закрывала рот, ощущая себя медузой, выброшенной на берег волнами: существом без единой кости и почти без дыхания, с надеждой смотрящим на каждую новую волну боли – вдруг она будет последней? Она давилась шерстью и угасшими ещё в груди криками. Пару мгновений Венисса смотрела на неё с торжеством – и лишь затем вышла, напоследок смахнув на пол принесённую раковину.
Потерянная дочь островов посмотрела вверх, на потолочные балки. Затем скосила глаза на измятое покрывало, на пол – туда, где лежала ракушка, развалившаяся на две половинки. На губах застыл желанный привкус соли. Боль осталась, но она была ничем по сравнению с той, прежней; теперь куда острее ощущалось, что по бёдрам течёт липкая, густая кровь. Шантия подтянула покрывало ближе к себе, посмотрела на кровавый сгусток плоти, съёжившийся на нём – и остановилась. Губы беспрестанно шевелились; сердце повторяло новые и новые проклятия, предназначенные Вениссе, Кродору, собственной наивности. Но шептала она совершенно иное, шептала, не осознавая себя:
Спасибо.
========== Путь пламени. Глава VIII ==========
Когда наступает пора дождей и бурь, море укутывается плотным туманом; именно туман, и ничто иное, теперь составлял жизнь Шантии Аль-Харрен. Она покорно принимала пищу, когда её подносили примолкшие служанки, односложно отвечала, если кто-то с ней заговаривал, и не вставала больше с постели. Кругом проплывали не люди – тени: тень толстого варвара-лекаря, который, качая головой, шептал что-то Кродору, тень Вениссы, которая пыталась в чём-то обвинить. Даже те, кто прежде не упускал случая унизить иноземку, ныне прятали глаза и порой позволяли себе слова сожаления; твердили, будто бы она, потеряв ребёнка, сошла с ума от горя.
Шантия лишь удивлённо хлопала ресницами и улыбалась, когда очередная служанка принималась бормотать, что дети – дело наживное, а мир столь жесток, что порою лучше и вовсе его не видеть. Покинув покои, служанка мчалась к своим товаркам, и те кивали головами: помешалась, как есть помешалась!
А всё дело было в том, что она и в самом деле не испытывала боли.
Однажды туман уже окутывал её, обнимал холодными и липкими руками: в те дни, когда погибли её родные. Нынешний туман был другим: он пах травами, забирался в рот, в ноздри, в уши, заглушая вкусы, запахи, звуки.
Не больно.
Вместе с тем, что язык не поворачивался назвать живым существом, ушли прежние страхи. Теперь вновь можно было жить, как прежде, хранить прежние надежды – и не думать поминутно о том чудовище, сыне дракона, который должен был появиться из её чрева.
Шантия не сходила с ума, вовсе нет: она заглядывала в себя, искала хотя бы искру боли или тоски по несбывшейся жизни. Будто бы шла по пепелищу, оставляя следы в ещё тёплом, тлеющем пепле; вот сейчас, сейчас вырвется из-под него язык пламени, обожжёт – и вырвутся, хотя бы для вида, вымученные слёзы.
Свобода. Пусть настолько, насколько это возможно в замковых стенах, и всё же – свобода.
Снаружи разгоралась весна: куда-то мигом испарились снега, и пробилась на ветвях первая зелень. Говорили, будто бы сыграют свадьбу, как только распустятся в саду листья, что это хороший знак, сулящий плодородие и счастливую жизнь.
В один из таких дней Шантия покинула опостылевшую спальню. Как в тот роковой день, ей хотелось пить, но никто не спешил её проведать. Держась за стену, она с трудом добралась до кухни: мир в глазах качался, никак не желая выровняться.
Но и это – лишь слабый отголосок прежней боли.
Давясь, она жадно глотала самую обыкновенную воду, которая от долгого хранения, кажется, даже слегка позеленела и приобрела привкус болотной тины. Неважно, неважно; главное – холод. Отчего-то теперь, после дней, проведённых в забытье и прохладе, ей было нестерпимо жарко. Где-то вдалеке, за стеной, слышались голоса: спорили Ирша и, кажется, Венисса.
- Это ты всё устроила – так не трогай больше девочку! Хватит с неё. Она, что ль, виновата, что Кродору что ни год, то свежего мясца вынь да положь?
- Наслушалась её болтовни? – невозмутимо отвечала певунья. – Она с горя помешалась, это же любому ясно!
- Да ты хоть бы не твердила, что хочешь, чтоб её ведьмой объявили. А то, знаешь ли, я и про твои ведьмачества разболтать могу. Что, язык прикусила?
- Я бы на твоём месте молчала, дикарка. Иначе можно умолкнуть и навечно…
Что-то упало за спиной – и Шантия обернулась, чтобы столкнуться с уже знакомой кухаркой. Та, кажется, испугалась, но ненадолго. Почти сразу растянула круглое лицо приторная улыбка, и она проквохтала:
- Оправилась? Наконец-то! Наш господин так хотел бы с тобой увидеться… Сходи, порадуй его!
Потерянная дочь островов знала, что это означает, и на мгновение пожалела, что не прикинулась в самом деле помешанной. Может статься, что тогда, тогда её отпустили бы отсюда, позволили скинуть с себя всю налипшую грязь, освободиться от плоти, а вместе с ней – от памяти. Но она покорно поднялась уже знакомым путём в спальню, повторяя про себя – если не боишься, посмотри зверю в глаза. Он отступит, не увидев страха.
По крайней мере, должен отступить.
Уже у порога людской вождь встретил её, будто ожидал прибытия. Впервые виделась в его взгляде несвойственная робость, непонимание. Он казался столь уязвимым, что Шантия подумала: ей нужен острый меч, вроде того, который вручили Кьяре. И тогда – тогда бы она вонзила клинок прямо в беззащитное горло.
- Я хочу знать. Ты в самом деле сама избавилась от ребёнка?..
Она открыла рот, собираясь рассказать о Вениссе – и остановилась. Нет, варвары не станут казнить свою же соплеменницу: певунья найдёт, чем их очаровать. Такие, как она, умеют расположить к себе, умеют заставить слушать. И Шантия прошептала, глядя без страха в глаза дракону:
- Нет. Это ложь. Как, впрочем, было бы ложью и то, что я опечалена этим… происшествием.
Холодные, тягучие слова, так похожие на туман; может, на самом деле это и не её голос звучит, а всего лишь затерялось нечто в сгустках тумана и теперь выходит через рот. Кродор чуть прищурил светлые глаза:
- Тебе в самом деле всё равно? Я был лучшего мнения о твоём народе.
- Я – не весь мой народ, - Шантия продолжала говорить размеренно и тихо, но в груди что-то клокотало, как в закипающем котле. – И я бы сказала, что равнодушие – первое, чему я научилась у ваших женщин.
Как раньше, горела на столе свеча; по ней стекали крупные капли, похожие на мутные слёзы. Схватить, схватить плачущий огарок – и ткнуть в лицо, в сощуренные в усмешке глаза, засунуть под язык или прямо в горло. Ярость оказалась столь ярким, столь новым чувством в безбрежном сером мире, что Шантия подчинилась – и лишь на середине движения неловко замерла. Пламя опрокинутой свечи с готовностью перекинулось на гобелен; кажется, Кродор что-то закричал, прося стражей принести воды – но прежде она ухватила тлеющие искры ладонями, сжала, как хотела бы сжать горло любого чужеземца, какой сейчас встретился бы на пути.
- Оправилась?! Да она безумна! – рявкнул Кродор, хватая наложницу за руки. Шантия почти удивлённо уставилась на вздувающиеся волдыри: откуда?.. Вместо боли она ощутила грубоватое тепло, похожее на то чувство, что исходило от слов Ирши: пусть оно кололо и причиняло боль, но согревало куда сильнее, чем лживая лесть.
Сам собою всплыл в голове звенящий голос Вениссы, переполненный ненавистью. Жизнь для неё ничего не значит; наверное, следовало бы всё же обвинить её – но как? Кто поверит «сумасшедшей», не принадлежащей к их роду?..
И потому Шантия молчала, глядя на то, как засуетились слуги, как всё тот же лекарь, бормоча заумные речи, перевязывает обожжённые ладони.
Молчала, чтобы на другой день узнать: Ирша умерла.
========== Путь пламени. Глава IX ==========
Солнце, безжалостное, как вся природа этого холодного края, опаляло лучами край крепостной стены.
Шантия провела руками по шершавым зубцам, чуть поморщившись, стряхнула с пальцев птичий помёт. В многолетней пыли виднелись прочерченные следы, словно кто-то отчаянно пытался удержаться на краю; чуть ниже, на выступе стены – обрывок платья.
Служанки и стражники шептались между собой, всякий раз норовя присвоить себе выпытанные у других впечатления: каждый твердил, будто бы лично видел, как одна из бывших наложниц лорда, споткнувшись, рухнула вниз, и норовил всё с новыми душераздирающими подробностями поведать об этом всякому встречному. Быть может, когда-то и звучала в этих речах правда, но она быстро затерялась среди вранья. Как будто это столь почётно – видеть чью-то гибель!
Ирша, единственная, кто был на самом деле на её стороне, погибла. Погибла, так и не рассказав – отчего она когда-то оставила родной дом, чтобы снова вернуться сюда, в каменную клетку, где нет и не может быть счастья?.. Что такого важного могло случиться там, за пределами стен?..
Раньше тяжёлым, почти невыполнимым усилием казалось сдерживать слёзы; теперь Шантия не могла заплакать вовсе. Она гладила постепенно отогревающийся в солнечных лучах камень, и смотрела вниз, на переломанные кусты у подножия стены: наверное, именно туда обрушилось тело.
Как она упала?.. Почему не удержалась?.. Почему тот, кто в самом деле видел, как она падала, не помог ей?..
Впрочем, последний вопрос – глупость: варвары не терпят тех, кто посмел от них отличаться, а смерть для них – всего лишь ещё одна потеха. А может, и не было их, тех, кто на самом деле видел что-то, кроме мёртвого тела; не имея в жизни иных удовольствий, люди частенько выдумывают себе приключения и волнения, которых не испытывали наяву. Порой даже – вот смешно! – начинают в эту фальшивку верить истовее, чем в реальность.
- Ужасное происшествие, не правда ли?.. – промурлыкал знакомый голос. Шантия отшатнулась от края стены и попятилась к башне: когда так близко опасная тварь, нельзя стоять там, где можно сорваться.
- Происшествие? Признайся, это ты её столкнула.
Как хорошо Венисса умеет разыгрывать недоумение, жалобно съёживаться, прикрывать рот руками! Ещё и слёзы на глазах блестят – нет, больше она не поверит в эту мерзкую игру, больше не станет потакать чудовищу, так легко разрушающему чужие жизни.
- Ты могла бы обвинить меня во многом; но сейчас – проклинаешь за то, в чём нет моей вины.
- Что она тебе сказала? – не обращая внимания на лживые слёзы, Шантия заговорила, как прежде, спокойно и размерено, как вчера говорила с людским вождём. – Наверное, пригрозила, что расскажет Кродору, кто на самом деле поднёс мне то зелье.
- Тоже мне, угроза! – Венисса прижала ладони к щекам. – Даже если допустить, что я и в самом деле виновна – сама подумай! Кродору не было дела до ребёнка; он бы лишь сказал «спасибо» той, что избавила его от лишних хлопот.
Когда Шантия была ребёнком, ей и ещё нескольким детям довелось поймать морскую змею. Она заворожено смотрела на переливы чешуи, пока другие подталкивали тварь палкой. Как они хохотали, когда та крутилась и изворачивалась, норовя избежать тычков! И как же сейчас красивая женщина людского рода походила на ту змею: завораживающую, опасную, и в то же время – омерзительную.
- Его взволновала бы не судьба ребёнка, нет. Ты сама знаешь, за что тебя бы казнили или изгнали. Твой народ мнит всякую женщину, способную смешивать травы, ведьмой. Лорд Кродор не стал бы терпеть при себе ведьму, и приказал бы казнить или изгнать тебя.
- Чушь! Кто бы поверил помешанной и жалкой дикарке? – Венисса вновь засмеялась, но смех вышел натянутым: не отводя взгляда, она смотрела на собеседницу – и её лицо бледнело. Что она видела?.. Что её так пугало?..
- Ты убийца, дважды. А может, и больше, - Шантия смотрела в обманчиво тёплые золотые глаза – и шла навстречу, уже не боясь. Сила сирены – в её сладких речах; если не слушать – тебе не причинят вреда.
- Можешь мне не верить; но я не убивала Иршу! Она сама упала, слышишь, сама! – всегда спокойный, привыкший петь суровые песни голос сорвался; Венисса отступила на пару шагов, смахнула выступившие слёзы. – Она просто упала… Да, это могло быть мне на руку, но я её не толкала! Да послушай же ты!
Слёзы, крики… Как всё фальшиво! Кровь застучала в висках. Казалось, она впитала весь жар начинающего припекать солнца, и теперь раскалилась подобно лаве. Что ещё может эта притворщица – зарыдать в голос, упасть на колени, поклясться своими выдуманными богами?! Нет в мире ничего, что заставило бы поверить ей, дважды солгавшей, снова.
Бледное лицо с широко распахнутыми, полными слёз золотыми глазами оказалось рядом. В них Шантия видела ужас – и в который раз задалась вопросом: что видит соперница? Что заставляет её испуганно пятиться, и где прежняя самоуверенность?..
Конечно – это страшно. Страшно смотреть в глаза человеку, которому нечего терять.
- Я не убийца. Не убийца! Хватит, хватит на меня так смотреть… Не подходи ко мне! Не смей!
Последний крик взвился над замком, когда Шантия изо всех сил толкнула певунью, и та налетела на один из зубцов. Ещё можно остановиться, ещё можно… но не нужно. Новый толчок – в грудь, так, чтобы невысокое ограждение, отделяющее от пропасти, перестало быть непреодолимой преградой; Венисса повисла над бездной, вцепившись в ворот платья соперницы. Демон, демон, норовящий утянуть с собой во тьму.
- Ты не посмеешь… - помертвевшими губами прошептала она. – Не посмеешь…
А в следующий миг Шантия с силой рванула уже начавшую расходиться ткань, другой рукой до побелевших костяшек вцепившись в зубец. Без единого крика Венисса сорвалась вниз, так же, как до того её жертва. Подобно выброшенной ребёнком кукле, она ударилась о выступ, подскочила, перевернулась – и рухнула на переломанные ветки. Тяжело дыша, Шантия смотрела вниз, туда, где мёртвая противница ещё сжимала в коченеющей руке обрывок её платья.
Она убила человека.
Незрячие сёстры сейчас осудили бы её, заявив, что богиня посылает на головы убийцам небесную кару; тех же, что избежали по счастливой случайности наказания, будет до конца их дней терзать самый жестокий судья – их собственная совесть.
Но Шантия лишь думала: не будет больше песен.
- Во имя богов! Что здесь… - она подняла глаза на подбежавшего стражника. Как прежде у Вениссы, лицо перекосилось, и из глаз хлынули слёзы:
- Я пыталась её удержать… она… она просто подошла слишком близко к краю… Я хотела её спасти!
Словно со стороны, Шантия видела сейчас себя: все эти слёзы, ослабшие трясущиеся колени, искривлённые в рыданиях губы и дрожащие плечи. Лица, лица – служанки, стражи, а вот и лицо Кродора, бледное, и, кажется, даже испуганное.
- Почему она упала? Ты видела что-нибудь? Ты что-нибудь видела?!
Шантия покорно болталась в руках дракона, глотая слёзы. Оказывается, заплакать на самом деле легко: всё равно слёзы – это просто морская соль, попавшая в глаза. Говорят, убийцу всегда различат по одному только страху и раскаянию; в таком случае, ей не грозит разоблачение.
- Она хотела понять, как так вышло… с Иршей… Я пыталась её остановить, но вы же знаете… О, богиня, она так кричала…
- Тише, тише, - Кродор погладил рыдающую наложницу по спине, - Не время для слёз. Я хочу знать, почему она сорвалась.
Шантия шмыгнула носом, вытерла глаза.
- Надо счистить лёд. Не ждать, пока он растает.
Кродор чуть приподнялся: в его глазах виделось недоумение и усталость:
- О чём ты?
- Там, у самого края, ещё осталась наледь. Нужно счистить. Там… может ещё кто-то разбиться.
- Наверное, ты права, - дракон потянулся и обхватил руками плечи своей «возлюбленной». – Быть может, кто-то проклял весь мой род? Два дня – две смерти…
Он не упомянул вовсе о неродившемся ребёнке, будто его и не существовало в природе. Шантия уткнулась лицом в светлую бороду, пряча улыбку.
Не проклятье, о нет. Пока – нет.
В ту ночь Шантия Аль-Харрен узрела воочию ту равнину из пепла, которой казалась прежде вся её жизнь. Посреди равнины стояла женская фигура, хорошо знакомая, но не пугающая, как прежде. Она вскинула голову, чтобы явить огненный лик, и протянула руку, сотканную из переливающегося, яркого пламени.