Цыпа устроился в самом уголке идеально чистого окна – сам недавно постарался – и принялся наблюдать…
«Где же эта курица блуждает напоследок? И когда собирается домой?»
Эльвире в отличие от юного Бориса не требовалось лезть на дерево или стучаться в дверь – она лишь мазнула квартиру легчайшим дыханием магического сканирования, убедилась, что Валерии нет, и снова «спрятала» способности, превратившись – для всех магов – в обыкновенную человскую девушку. Красивую, безумно похожую на представительницу Зелёного Дома, но только похожую…
«Ладно, я подожду, тем более что время у меня есть».
Она не сомневалась в исходе предстоящей схватки, поскольку заранее, пока не приехала опасная цель, вытащила из перчаточного бокса плоскую деревянную коробочку, положила её на соседнее сиденье и раскрыла. В тусклом свете далёкого фонаря сверкнул синим крупный камень – знаменитый артефакт «Око василиска».
– Теперь, милая «Валерия Викторовна», я абсолютно готова к встрече.
А в следующий миг Эльвира вздрогнула – слишком уж резко и неожиданно зазвонил телефон.
– Да?
– Вы на месте?
Осведомитель.
– Да.
– Я сейчас подойду.
– Хорошо.
Эльвира вернула телефон в сумочку и улыбнулась. Итак, «убийца» прибыл и сейчас умрёт. Конечно, нехорошо, что это случится раньше смерти его «жертвы», но местные полицейские этого не узнают. Эльвира была не просто похожа на колдунью Зелёного Дома – она обладала силой колдуньи Зелёного Дома и могла сделать так, чтобы патологоанатомы определили нужное время смерти «убийцы».
«Приходи, дружок, жду».
«А это ещё кто такой? Неужели Ройкин?»
Явление Лериного любовника поставило бы эффектную точку в выстраивании мизансцены. Соберись тут, под окнами учительской квартиры, все заинтересованные стороны, две из которых прибудут среди ночи, да ещё непонятно откуда, и можно не сомневаться – скандал случится грандиозный. Однако…
– Или не Ройкин, – разочарованно протянул Цыпа через несколько секунд.
Появившийся из-за соседнего дома мужчина был достаточно высок, однако ничего более сказать о нём не представлялось возможным, поскольку незнакомец вырядился в тёмную одежду, а лицо его скрывал низко надвинутый капюшон.
– Шпион, что ли?
Подросток думал, что шутит. Ляпнул первую пришедшую в голову ассоциацию, поэтому даже представить не мог, что последует дальше… для чего мужчина так оделся… почему нужно скрывать лицо…
Цыпа был хулиганом. Дерзким, наглым, упрямым, жестоким, но… но он был подростком. По сути, ещё мальчиком. И потому он даже представить не мог, что станет свидетелем убийства.
Прямо сейчас.
– Нет!
Обладатель капюшона открыл стрельбу, едва подойдя к пассажирской дверце. Через стекло. Используя пистолет с глушителем, но Цыпа понял, что видит. Теперь – понял.
– НЕТ!!
Три выстрела, три хлопка, три вспышки. Хлопки Борис не слышал – далеко, да и окно, из-за которого он вёл наблюдение, заперто, – однако характерное, неоднократно виденное в фильмах движение и вспышки не оставляли сомнений в том, что делает облачённый в тёмное мужчина.
Три выстрела в упор. Коротенькая пауза. Он нагибается ниже, засовывает руку с оружием в салон и стреляет ещё два раза.
У Цыпы текут слёзы.
– Нет…
За что? Кому понадобилось убивать белокурую прелестницу?
Убийца бежит вверх по улице и скрывается за углом соседнего дома. Там, откуда появился.
Борис бежит по ступенькам вниз, выпрыгивает из подъезда, спотыкается, что-то кричит, подбегает к «Мерседесу» – и замирает, ошарашенно глядя на забрызганный кровью салон. На разбитое стекло. И на целые, но тоже забрызганные кровью, другие стёкла. Смотрит на ослепительно красивую блондинку, прижавшуюся к своей дверце. На её холёном лице застыло выражение крайнего удивления. Белая соболья куртка в крови. Грудь разворочена выстрелами в упор.
– Нет, – шепчет мальчик. – Как же так?
Он не знает, что делать.
В полицию? Или просто убежать? Или в полицию? Или…
Лучше всего – просто убежать.
Взгляд Цыпы падает на пассажирское сиденье, и он видит огромный синий камень, лежащий на бархате раскрытой коробочки.
«Это всё из-за него?»
С трудом понимая, что делает, Борис протягивает в разбитое окно руку, хватает камень и бросается прочь.
Ему страшно…
…Ей больно.
Спящий свидетель – как же это больно!
Эльвира выгибается в кресле и кричит так, что в радиусе полумили в ужасе разбегаются крысы. Начинают скулить собаки. Забиваются в трубы бойцовские коты.
Эльвира кричит, ругается и снова кричит, чуть тише, чуть спокойнее.
Ей всё ещё больно, но уже терпимо.
Затягиваются раны. К счастью, у этого гада не хватило ни меткости, ни выдержки, чтобы прострелить ей голову – тогда бы девушка не очнулась, – а развороченную пулями грудь можно поправить.
Будет больно.
На это уйдёт вся магическая энергия.
Ей будет даже ещё больнее, чем умирать, но… но развороченную грудь можно поправить.
– Сволочь, – хрипит Эльвира.
Она оглядывается и, к счастью, не видит полицейских или зевак, не видит никого, кто мог бы стать свидетелем её чудесного воскрешения.
– Хоть тут повезло.
Эльвира сплёвывает кровь прямо на торпеду испорченного «Мерседеса», ругается, заводит машину и едет прочь. Дорога видна как в тумане, но она видна, и это хорошо.
– Ну, гадёныш, подожди… я тебя лично на куски распилю… Живым!
А о пропавшем «Оке василиска» девушка не вспоминает, даже подъехав к вилле.
* * *
– Прекрасный вечер, – шепчет Лера.
– Один из лучших в моей жизни, – едва слышно отзывается Анисим.
– Но ещё не лучший?
– Он станет таким.
– Да, – подумав, соглашается Лера. – Станет.
Поскольку они оба знают, что сегодня Анисим поднимется с нею наверх, в её квартиру, в её маленькую комнату…
Он не предлагал устроить романтическое продолжение в шикарном номере в яхт-клубе, где они ужинали; на роскошной яхте или в его большом доме. Не предлагал не потому, что она отказала бы, хотя она обязательно отказала бы, а потому, что это было бы неправильно. Он привёз её домой и теперь стоял у подъезда.
Как будто в первый раз.
Готовый услышать что угодно, но жаждущий услышать…
– Ты поднимешься ко мне? – тихо спрашивает Лера.
– С радостью.
– Тогда пойдём. – Она берёт его за руку, поворачивается спиной и начинает подниматься по скрипучей лестнице. – Пойдём…
* * *
– Брателло!
В ответ – тишина… Нет, на самом деле ответ Газону пришёл в виде бодрого храпа, который Шапка расслышал ещё на лестничной площадке.
– Брателло!
Храпящая тишина.
– Брателло, мля, вставай, давай, поднимайся!
Николай Матвеевич Столяров, интеллигентный слесарь «Озёрскводоканала», жил в скромной однокомнатной квартире, доставшейся ему после развода. Уходя от некогда успешного инженера, жена прихватила с собой всё самое ценное, включая машину и сбережения, но Николай Матвеевич не жаловался и злодейку не проклинал – всё-таки супруга взяла на себя заботы о двоих детях, а это дорогого стоило. И, разумеется, слесарь Столяров аккуратно перечислял бывшей жене алименты со скудного жалованья. А вот оставшиеся деньги тратил по своему усмотрению.
К сожалению, как правило, «усмотрение» означало полбутылки крепкого алкоголя на ночь и немного в процессе дня.
Приняв дозу, Николай Матвеевич беспробудно спал до будильника, открыть входную дверь был в полном несостоянии, однако такая мелочь не могла остановить Шапку. Среди выданных шасом артефактов присутствовала и универсальная отмычка, с помощью которой Газон, ничтоже сумняшеся, и проник в квартиру. А вот дальше начались серьёзные трудности, поскольку отмычки для спящего слесаря у дикаря не было, а просыпаться под воздействием криков и крепкой тряски за плечо Столяров решительно отказывался.
– Глаза продери, брателло, мля, в натуре!
– Э?
Первый осмысленный вопрос изрядно приободрил Шапку.
– Наконец-то, мля, ты со мной или здесь?
– На работу?
– В магазин.
– Дагестанский есть? – тут же осведомился Николай Матвеевич и просительно добавил: – Только настоящий, Люсенька, у меня от палёного изжога делается, ты же знаешь.
– Мля…
Дикарь понял, что совершенно напрасно упомянул привычную слесарю точку, и рявкнул:
– Подъём, боец! Тревога!
Поскольку знал, что челы, прошедшие службу в имперской армии, на такую команду реагировали машинально.
И в самом деле – подействовало.
– Мля… – Столяров уселся на кровати, кулаками потёр глаза и неуверенно огляделся: – Что?
– Газы!
– Какие газы?
– Наконец-то, – выдохнул Шапка. – Выпьешь?
– Так и знал, что это сон.
– Какой сон? Бутылка ваще настоящая, не палёная, даже не польская, мля, мне шас-жадюга специально из Питера заказывает, так что пей, не вороти нос, может, проснёшься… Сука!
Николай Матвеевич повалился на подушку:
– Это сон…
– Подъём! – Газон схватил слесаря за плечо и резко дёрнул вверх, не позволив достичь вожделенной подушки. – Ты меня не узнал, что ли?
– Кто здесь?! – Столяров подскочил и, не обращая никакого внимания на опешившего дикаря, уставился в темноту. Губы его дрожали, тощее белое тело била крупная дрожь, впалая грудь ходила вверх-вниз со скоростью поршня. – Кто?
И только сейчас Шапка сообразил, что забыл отключить артефакт морока, и потому совершенно невидим для хозяина квартиры.
– Мля…
– Галлюцинации! – Слесарь метнулся в туалет.
– Да стой ты! – Газон с трудом не влетел в захлопнувшуюся перед носом дверь, выругался и мягко произнёс: – Это я, Сигизмунд Феоклистович Левый, твой друг.
– Откуда?
– Ты дверь забыл закрыть.
– Откуда ты здесь взялся?
– Дело важное.
– А ты правда есть?
– Могу дать пощупать.
– За что?
– За руку.
– Лучше за палец.
– Как?
– Я дверь приоткрою, а ты в щель палец сунешь.
– Делай.
Из-за двери послышался шумный выдох, после чего створка чуть приоткрылась, и дикарь медленно просунул в щель палец. За палец потрогали.
– Ну?
– Это ты?
– Мля, брателло, а кто же? – Газон нервно хохотнул. – Ты ваще меня напугал, в натуре. Я тебя бужу, а ты не будишься, я тебя бужу, а ты на меня смотришь и не видишь, мля…
– Мне показалось, что никого не было, – извиняющимся тоном произнёс Николай Матвеевич.
– Это всё коньяк, – убеждённо произнёс дикарь. – Лучше вискаря хлебни.
– Лучше я ничего хлебать не стану, – решил слесарь. И осведомился: – Ты чего тут?
– Документ про тебя нашёл, – перешёл к делу Шапка. – Из полиции, наверное, потому что целая папка лежит, а на ней твоя фамилия. Так что теперь полицейские про тебя забудут, а ты мне будешь должен за такое благодеяние, мля.
– Из какой полиции? – Хозяин квартиры пошире раскрыл дверь, несколько секунд таращился на лицевую обложку папки, которую дикарь выставил в щель, после чего хмыкнул: – Так то не про меня, друг мой, а про отца моего, про Матвея Дмитриевича Столярова, написано.
– Папаша твой тоже поднадзорным числился?
– Отец мой герой войны, между прочим, партизаном здесь был, едва под расстрел не угодил, а потом на фронт подался, два года себе прибавив, и до Берлина дошёл. А я… – Столяров махнул рукой. – Пошли на кухню. – И, усевшись за колченогий стол, поинтересовался: – Откуда она у тебя?
– На пустыре нашёл за музеем, – шмыгнул носом Газон. – Я там спать пристроился, а потом смотрю – папка. И фамилия твоя, как будто, я и вспомнил.
– Что вспомнил?
– Про тебя.
– А-а… – Слесарь перелистнул несколько страниц, посмотрел на фотографии, грустно улыбнулся: – Отец у меня настоящим героем был.
– Так давай за него выпьем, – с энтузиазмом предложил дикарь.
– Ты пей.
– За Ивана?
– За Матвея.
– Можно и так.
– Последнее интервью. – Николай Матвеевич добрался до пожелтевшей газетной вырезки. – Я тогда рядом сидел, когда отец его давал. Рассказывал, а мы слушали: я и корреспондент. Память…
– Мне папаша тоже много чего рассказывал, – не стал скрывать Газон. – Только всё больше за жизнь. В смысле, где как повернуться, куда рыпнуться, а когда затаиться.
– Отец ваш прагматиком был.
– Не, нормальным. – Газон снова приложился к «непалёной» бутылке. – Баб любил.
– А это что? – Столяров с удивлением вытащил из папки несколько скреплённых листов бумаги. – Копия допроса… «НКВД СССР»… Ого!
– Так, значит, папаша твой всё-таки поднадзорным был? – хохотнул Шапка.
– Не его допрос, – отрывисто ответил слесарь.
– А чей?
Читать Газон в общем-то умел, но не по ночам и не вверх ногами.
– Это протокол допроса Гюнтера Оттовича Лациньша, он при немцах местными полицаями командовал, а после войны его где-то в Пруссии отыскали, сюда привезли, да за зверства повесили.
– Это правильно, – одобрил Шапка. – За такое вешать надо.
– Смотри-ка, Лациньш сообщает, что немцы таки нашли клад графини.
– Немцы? – Газон застонал. – Немцы? Да кто они такие?
– Нашли, а потом… – Столяров вернулся к последнему интервью отца, несколько секунд скользил глазами по выцветшим строчкам на пожелтевшей от времени бумаге, после чего ошалело посмотрел на собутыльника и выдохнул: – Сигизмунд Феоклистович…
– Что?
– Сигизмунд Феоклистович! Родненький! – Николай Матвеевич выхватил из руки дикаря бутылку, сделал огромный глоток и закончил: – Я знаю, где клад графини!
Глава 6
– Тебя зовут Матвей Столяров.
– И что? – Подросток дёрнул плечом, но тут же скривился – тело отзывалось болью на любое движение.
– Ничего, – пожал узкими плечами Бруджа. – Просто показываю тебе, маленький чел, что я, крайне занятой и крайне важный офицер СС, знаю, как тебя, оборвыша, зовут. И в этом нет ничего удивительного, поскольку Чеширский сказал, что ты, скорее всего, партизанский связной, а Чеширский зря не скажет…
Послышался сдавленный, тут же «зажатый» вскрик. Короткий возглас, показавший дикое изумление юного Столярова.
– Ну чего вытаращился? – Вампир тихонько рассмеялся. – Неужели считал себя умнее всех? Напрасно. Чеширский – старый и жадный подлец, но далеко не дурак. Он прекрасно понял, для чего сын советского комиссара явился устраиваться в его мастерскую. Именно в его мастерскую… Решил отомстить? Понимаю, Матвей Дмитриевич, понимаю. Я знаю, что такое потерять отца.
– Я вас ненавижу, – с угрюмой злобой произнёс подросток.
– Знаю. Не бери в голову. – Пётр повертел в руке изящную бронзовую чернильницу, оставшуюся ещё с дореволюционных времён, и продолжил: – За тобой следили, мальчик, так что мы примерно знаем, где дислоцируется отряд. Не совсем точно, но знаем.
– Нет.
– Да. – Бруджа поставил чернильницу на место. – Но сейчас меня интересует другое, а именно: что ты позабыл в усадьбе?
Молчание.
– Зачем ты здесь?
Тишина.
Бруджа вздохнул. Он терпеть не мог «работать» с подростками. Высушивать любил – молодая кровь придавала вампиру больше сил, – а вот «работать» – нет. Подростков трудно запугать, они ещё не знают цену жизни и времени, не понимают, что можно потерять, всего лишь стиснув зубы и отказавшись отвечать на вопросы. Они упрямы и злы.