-4-
Энн забыла о фургоне. Прошло две недели, в течение которых она снова вставала и ходила в школу на полдня, и ее отправили с температурой домой во время ланча, и она прочитала еще одну порцию библиотечных книг, и лежала, наблюдая в зеркале за людьми, посещающими магазины.
- Будто леди Шалот! – с отвращением произнесла она. – Безумная женщина в том безумном стихотворении[1], которое мы учили в прошлом семестре! Она была под проклятием, и ей тоже приходилось смотреть на всё через зеркало.
- О, перестань ворчать! – сказала мама. – Всё пройдет. Потерпи.
- Но я хочу, чтобы прошло сейчас! Я активный подросток, а не прикованный к постели инвалид! Я здесь уже готова на стены лезть!
- Если ты замолчишь, я велю Мартину одолжить тебе плеер.
- Вот будет чудо! Он скорее одолжит мне свои отрезанные пальцы!
Но Мартин одолжил, совершенно неожиданно по-братски появившись в ее комнате на следующее утро.
- Ужасно выглядишь, - сказал он. – Словно парень из шпаклевки.
После этого комплимента он бросил плеер и кассеты на кровать и сразу ушел в школу. Энн была тронута.
В тот день она лежала и слушала те единственные три кассеты, которые могла вынести – вкусы Мартина в музыке соответствовали его любви к динозаврам, – и поглядывала на ферму Колдолесье, просто чтобы на что-то смотреть. Молодой Харрисон появился однажды, совершенно как обычно, за исключением того, что он купил ужасно много хлеба. Возможно ли, заинтересовалась Энн, что ему нужно кормить кучу людей из фургона, который всё еще внутри? Она не верила в это. К этому времени она, пребывая в скучающем и мрачном настроении из-за вируса, решила, что ее захватывающая теория насчет гангстеров просто глупая фантазия. Весь мир был серым – вероятно, вирус проник во вселенную, – и даже нарциссы перед домом напротив казались ей бесцветными и унылыми.
Кто-то, выглядевший словно мэр, перешел через дорогу в ее зеркале.
Мэр? Энн вытащила наушники и села, чтобы рассмотреть поближе.
- Аппа-даппа-даппа-да, - металлическим шепотом доносилась музыка.
Энн нетерпеливо выключила ее. Мэр с чемоданом торопливо шел к ветхим черным воротам фермы Колдолесье, выглядя одновременно сомневающимся и решительным. Точно человек, идущий к дантисту, подумала Энн. И совпадение ли, что мэр появился именно в тихое послеобеденное время, когда на Лесной улице никогда не было народа? Носят ли мэры такие зеленые бархатные мантии? Или такие остроносые ботинки? Но на шее мужчины определенно висела золотая цепь. Шел ли он на ферму, чтобы выкупить кого-то похищенного, неся в чемодане пачки денег?
Энн смотрела, как мужчина остановился перед воротами. Если там существовал какой-то открывающий механизм, в этот раз он явно не собирался работать. Беспокойно постояв мгновение, мужчина в мантии вытянул кулак и постучал. Энн слышала отдаленные гулкие удары даже сквозь закрытое окно. Но никто не ответил. Мужчина отступил в расстройстве. Он покричал. Энн слышала – такой же далекий, как стук – высокий зовущий тенор, но не могла разобрать слов. Когда и это ни к чему не привело, мужчина поставил чемодан и окинул взглядом почти пустынную улицу, чтобы убедиться, что никто не смотрит.
«Ха-ха! – подумала Энн. – Вы и не подозреваете о моем надежном зеркале!»
Она довольно четко видела лицо мужчины – узкое и важное, с морщинами беспокойства и нетерпения. Она его не знала. Она видела, как он снял висевшее на груди украшение с золотой цепи и приблизился к воротам так, словно собирался использовать украшение в качестве ключа. И ворота открылись так же, как для фургона – тихо и плавно, – когда украшение к ним и не приблизилось. Мэр был искренне удивлен. Он отшатнулся и озадаченно уставился на свое украшение. Потом он подхватил чемодан и важно поспешил внутрь. Ворота захлопнулись за ним. И, как и с фургоном, Энн больше его не видела.
На этот раз причиной мог стать внезапно обострившийся вирус. Весь следующий день Энн чувствовала себя так плохо, что была не в состоянии наблюдать за чем бы то ни было – в зеркале или вне его. Она потела, кашляла и спала – противным коротким сном с лихорадочными сновидениями, – и проснулась, испытывая слабость, тошноту и жар.
«Радуйся, - сказал ей Узник – он был врачом до того, как его заключили в тюрьму. – Болезнь достигает апогея».
«А так вовсе и не скажешь! – заметила Энн. – Думаю, они похитили и мэра. Это место – Бермудский треугольник. И мне не лучше. Мне хуже».
К досаде Энн, мама, похоже, разделяла мнение Узника.
- Жар, наконец, спал, - сказала она. – Теперь ты скоро поправишься. Слава Богу!
- Еще лет через сто! – простонала Энн.
И следующая ночь действительно показалась столетием. Энн без конца снилось, будто она бежит через большой покрытый травой парк, едва в состоянии передвигать ноги от ужаса, потому что Нечто крадется позади. Или еще хуже: будто она запрета в перламутровом лабиринте – в этих снах она думала, что попалась в ловушку в собственном ухе, – и на перламутровых стенах появляется радужное отражение того же Нечто, мягко скользящего за ней. Худшим в этих снах было то, что Энн до дрожи боялась, что Нечто схватит ее, но точно так же до дрожи боялась, что Нечто не заметит ее в искривленном лабиринте. На перламутровом полу ее уха была кровь. Вся мокрая, Энн резко проснулась, обнаружив, что, наконец, светает.
Заря желтела снаружи и желтым отражалась в зеркале. Но разбудил ее не сон, а шум одинокой машины. Не так уж необычно, раздраженно подумала Энн. Некоторые поставки в магазины привозили ужасающе рано. Однако ей было совершенно ясно, что эта машина не относилась к доставке. Происходило что-то важное. Она слабыми руками подложила мокрую подушку под голову так, чтобы смотреть в зеркало.
Машина, шурша, ехала по Лесной улице, ярко сияя передними фарами, словно водитель еще не понял, что рассвело, и подкралась, осторожно остановившись в тупике напротив прачечной. Несколько мгновений она так и стояла со включенными фарами и работающим двигателем. У Энн появилось чувство, что темноволосые головы, которые она видела внутри склонившимися друг к другу, совещаются, что делать. Полиция? Это была большая серая дорогая машина, скорее подходящая бизнесмену, чем полиции. Если только, конечно, они не были высокими полицейскими чинами.
Мотор заглох, и передние фары погасли. Двери открылись. Очень высокие чины, подумала Энн, когда трое мужчин выбрались наружу. Один из них был с ног до головы богатый бизнесмен – довольно плотный, с тщательно – волосок к волоску – уложенными волосами. На нем был один из тех дорогих макинтошей, которые никогда не мнутся, поверх элегантного костюма. Второй мужчина был более низким и пухлым, и решительно потертым – в зеленом твидовом костюме, который ему не подходил. Брюки были слишком длинны, рукава – слишком узки, а с шеи свисал длинный вязанный шарф. Осведомитель, решила Энн. Он выглядел испуганным и брюзгливым, словно не хотел, чтобы двое остальных приводили его сюда. Третий мужчина – высокий и худой – был одет так же странно, как осведомитель: в старое – не меньше сорока лет – пальто из верблюжьей шерсти, на три четверти короче, чем нужно. Однако он носил его точно король. Когда он неторопливо прошелся к середине дороги, чтобы полностью увидеть ферму Колдолесье, он двигался небрежно и с сознанием могущества, что приковало к нему взгляд Энн. Его волосы были того же цвета верблюжьей шерсти, что и пальто. Она наблюдала, как он стоит там, расставив длинные ноги, засунув руки в карманы, уставившись на ворота, и едва заметила, когда двое других подошли к нему. Она пыталась увидеть лицо высокого мужчины. Но никак не могла ясно его разглядеть, поскольку теперь они быстро пошли к воротам – бизнесмен шагал впереди.
Потом всё случилось как с мэром. Бизнесмен резко остановился, встревоженный – как если бы он с уверенностью ждал, что ворота автоматически откроются перед ним. Когда они остались закрытыми, его лицо повернулось к маленькому осведомителю, и тот поспешил вперед. Он что-то сделал – набрал код? – но Энн не могла разглядеть что. Ворота по-прежнему не открывались. Это разозлило маленького мужчину. Он поднял кулак, словно собрался колотить в ворота. В этот момент высокий мужчина в верблюжьем пальто, похоже, решил, что они ждали достаточно. Он двинулся вперед, аккуратно, но твердо отодвинул осведомителя с пути и просто продолжил двигаться на ворота. В тот момент, когда он, казалось, сейчас врежется в ветхое черное дерево, ворота распахнулись перед ним – резко и быстро. У Энн возникло чувство, что камни стены сделали бы то же самое, если бы этот человек захотел.