Наталья Шнейдер, Дмитрий Дзыговбродский
Предисловие
«Давно не читал ничего столь же качественного!», «К середине я читала и периодически останавливалась отрыдаться…», «Роман захватил и не отпускал до последнего слова…» — говорили после первого знакомства с «Сорными травами» те, кто вместе со мной работал над подготовкой романа к публикации.
И я не удивлялась.
Хотя, если быть откровенной, первый раз я открывала рукопись с опаской. Апокалипсис — тема, порядком изъезженная и истоптанная многочисленными авторами. Да и не только авторами. В преддверии очередного конца света о нем говорят и пишут столько, что удивить и испугать кого-то уже сложно. Может, и хорошо, что страх у людей сменился равнодушием и усмешкой, а истерические вопли сдают позиции анекдотам и байкам. Но для писателей это — двойной вызов: все-таки удивить и напугать.
«Все лгут!» — безапелляционно заявлял доктор Хаус, диагностировал волчанку и, хромая, удалялся по больничному коридору. Да, сегодня будни медиков — тоже весьма популярная тема, которая также потеряла свою новизну, хотя и в меньшей степени. Ведь писать что романы, что сценарии тут не так-то просто — недостаточно только фантазировать, нужно и разбираться в материале.
«Сорные травы» — это роман о врачах в дни апокалипсиса. Это даже не двойной — тройной вызов мастерству авторов. Наталья и Дмитрий с блеском справились со сложнейшей задачей.
Медицинское образование и опыт работы Натальи, помноженные на кропотливое изучение «фактовки» обоими авторами, позволили описать быт морга и хирургического отделения больницы с достоверностью, которая присуща лучшим образчикам «производственных романов». Экономическое образование Дмитрия помогло добавить миру объемности за счет моделирования коллапса современной рыночной цивилизации. Добавьте к этому, что оба автора не новички в литературном мире. Дмитрий публикуется с 2003 года, правда, до сих пор только в малой форме. У Натальи кроме многочисленных рассказов недавно вышел и первый роман «Двум смертям не бывать», отзывы читателей на который варьируются от положительных до восторженных.
Так о чем же эта книга? О медиках и конце света. О непростых отношениях порядком надоевших друг другу супругов. О маразме и беспомощности чиновников и героизме и подлости простых людей. О духовности, религии, цинизме и прагматизме…
В романе только одно допущение, которое позволяет отнести его к фантастике: разом гибнет пятая часть человечества. Но когда книга прочитана, допущение перестает казаться таким уж фантастическим. В описанный авторами мир не просто веришь — в него погружаешься с головой. Героям не просто сопереживаешь — начинаешь смотреть на все их глазами. А разгадка причины апокалипсиса в конце заставит поежиться и прожженных реалистов.
Я рада, что современные авторы не перестают писать книги, которые способны заставить читателей задуматься и, может, что-то изменить к лучшему в своей жизни и окружающем мире. Такие книги должны быть изданы. И прочитаны — теми, кто не бежит от реальности и не боится откровенно отвечать самому себе на непростые, неудобные вопросы.
Анна Антонова
Редактор издательства «Фантаверсум»
Глава 1
Алексея Аксенова, Аркадия Курамшина.
«Ненавижу баб», — раз в пятый за утро подумал я.
Мысль вертелась в голове и так, и эдак — но никак не могла вырваться в материальный мир. Хватало еще воспитания, вбитого отцом, чтобы понимать — все твои нелады и противоречия с мирозданием нужно держать под черепной коробкой. Там им и тише, и уютнее. Да и окружающим спокойнее. Если уж решил ненавидеть кого-то, лучше начать с себя. Конструктивнее получится. И объект ненависти поближе будет.
Настроение было отвратительным — до тошноты, до желания разбить любое зеркало, попавшееся на глаза. Причин за пару лет набралось достаточно — они вообще имеют привычку скапливаться, как дерьмо в забившемся коллекторе.
Но, без сомнений, самая значительная и самая свежая причина такого настроения — прошедшая ночь. Удивительная, запоминающаяся, восхитительная ночь, когда я на дежурстве, по версии для жены. Ночь, когда я единственный и любимый для другой девушки — красивой и нежной. И то, что в эту самую минуту я находился рядом с ней в маленькой женской машинке, только подбрасывало дровишек в топку плохого настроения.
Парадокс?
Как по мне — нет.
Был бы отец жив, точно бы спросил:
— Сынок, а может, ты юродивый? Раз женщин ненавидишь. Ты еще вериги нацепи да власяницу надень…
Он всегда умел сбить с ног словесным ударом. Я так и не научился парировать его выпады — умер отец намного раньше, чем во мне скопилось достаточно жизненной мудрости и цинизма для противоборства. Да и умер так, что меня до сих пор мучает чувство вины. Привет из могилы, чтобы сынок нос не задирал. Так что такие внутренние диалоги для меня совсем не редкость. Привычка, скорее уж. Личный психотерапевт из загробного мира.
Может, меня так совесть пробирает? Вроде не мальчик — давно должен был от этого рудимента избавиться. Современный мир совесть не жалует. Моральные метания, вы немного не ко двору в двадцать первом веке, добро пожаловать в очередь за динозаврами. В профессии хирурга лишние эмоции ценятся еще меньше. А все равно муторно на душе. И Машка вспоминается — знает о моих похождениях или нет. Скорее всего да — умная баба всегда в таких вопросах из себя дуру для мужа строит. До поры, до времени. А потом выставляет счет — от и до.
Дороге с нами явно было не по пути, она вырывалась из-под колес и таяла в зеркалах. Весенние улицы радовали глаз тусклой от городской пыли листвой деревьев, не убранным с зимы подснежным мусором, разбитыми и перевернутыми мусорными баками и толпами пешеходов, которые делятся на уже моих пациентов и еще нет. Время такое, мало кто избегает знакомства со скальпелем — болезни молодеют, патологии ширятся. Зато все без исключения пациенты — и мои бывшие, и мои будущие — к Машке попадут. Рано или поздно. «Дороги все до одной приводят сюда. В дом вечного сна…» — вспомнилась песня «Крематория».
Лена весело бибикнула замешкавшему на светофоре джипу — тот рванул прочь, раздраженно взревывая двигателем перед маленькой и шустрой женской машинкой, — глянула иронично:
— Что закручинился, Иван-царевич? Аль беда какая стряслась?
И врать не хотелось, и правду не скажешь. Да что ж это такое сегодня со мной? С ясной и холодной ненавистью теперь уже исключительно к самому себе я нарочито бодро ответил:
— Вай, девушка-красавица, домой не хочу, на работу не хочу, к тебе хочу. Укради, да?
Ленка звонко рассмеялась — у нее это всегда получалось настолько заразительно, что у меня даже против воли улучшалось настроение. Еще когда мы вместе работали в больнице, я прибегал к ней после особо тяжелой операции, чтобы просто поболтать и выпить кофе. Хирургу страшнее всего не когда пальцы дрожат, а когда нервы звенят как струны. Но сегодня ее улыбка не смогла, как обычно, вытащить меня из трясины самоедства и чисто русской тоски. Похоже, коллектор переполнен — как рванет, прячьтесь все. Я стоять останусь. Мой коллектор — чего бояться?
— Джигит просит, чтобы его дама украла?
— Времена такие. Самого джигита держат сто и один аркан — не вырвешься, не выберешься, не убежишь.
— Тогда украду — сам напросился, — улыбнулась Лена и напела чуть слышно: — Спрячь за высоким забором Ивана, выкраду вместе с забором…
Девушка вывернула через узкие улочки на параллельно идущий проспект. Еще два квартала и больница, где я работаю. А еще через три дома офис Лены — представительство очередной фармкомпании. Я остался в больнице — все же прикипел к отделению, которое еще моего отца помнит. А вот Лена, как настали тяжелые деньки для врачей, ушла. Платили в представительстве неплохо — Лена быстро обросла хорошей машиной, дорогой одеждой и, самое главное, уверенностью. И раньше симпатичная — она превратилась в настоящую красавицу. Некоторым женщинам, чтобы стать ослепительными, нужно немногое — вера в себя, чуточку денег и желанный мужчина рядом. По словам Ленки, третий ингредиент — это именно я. Негодный выбор, как по мне, но сил не хватает об этом сказать.
Я, на мгновение обо всем забыв, залюбовался ею. Полные губы — чуть намечается форма сердечка, но именно что чуть. Не дотягивая до глянцево-журнального эталона, губы кажутся намного естественнее и красивее. Большие серо-зеленые глаза с пушистыми, длинными от природы ресницами. И дополняющий все это великолепие ироничный взгляд, как будто постоянно провоцирующий. На подвиги? На глупости? На откровенность? Длинные светлые волосы — от рождения светлые. Крашеные современные офисно-планктонные блондинки могут только позавидовать такой длине и такому цвету. Королева, которая уверена, что нашла своего короля. Жаль, король в этом не уверен. Да и какой я король — валет, не более. И даже не козырной.
И, смазывая впечатление, перед глазами встала Машка. Строгая прическа, темные густые волосы ухвачены в косу. Яркие карие глаза смотрят то ли насмешливо, то ли обвиняющее — мол, что ж ты, козел, живую жену с любовницей сравниваешь. Даже губы, узковатые — но я помню, насколько нежные и теплые, — чуть изогнуты полузаметной усмешкой. Маша, Машка, Маруська, не отпускаешь ты меня.
И в очередной раз за утро я про себя отметил: «Ненавижу баб».
Каким-то женским чутьем Ленка заметила мой взгляд. Обернулась и подмигнула:
— Что так изучаешь внимательно?
— Любуюсь. И не верю.
Лена чуть притопила педаль газа, и машина вырвалась вперед из потока товарок за мгновение до красного света, прорвавшись на желтый сигнал светофора.
— А ты верь. Твоя. А ты мой — и даже не дергайся, не убежишь.
— И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, — неловко пошутил я.
— А от такой симпатичной лисички, как я, не уйдешь.
— Не уйду, — согласился я, хотя уверенности не ощущал. Может, я все же Машку люблю? А бегаю по бабам от дури и скуки? Иначе почему так муторно в душе.
— Что, сынок, прыщавого подростка в себе так и не перерос? — сказал бы отец.
И, наверное, оказался бы прав.
Лена быстро наклонилась и чмокнула меня в щеку. Потом, глянув коротко на дорогу и не заметив в ближайшие метров двести каких-либо препятствий, посмотрела уже серьезно:
— Иван, я понимаю, что тебе тяжело все менять. Просто знай, я тебя люблю. И все будет хоро…
Время, звонко щелкнув, как сломавшиеся часы, резко замедлило ход. Лена начала заваливаться на меня, я попытался ее подхватить, но так и замер, не дотянувшись совсем чуть-чуть. Не мог отвести взгляд от ее глаз — зрачки Лены мгновенно расползлись темным пятном на всю радужку, утопив зеленый цвет в мрачной трясине. В этом было нечто настолько пугающее, что я все никак не мог протянуть руку. Самое страшное, что взгляд ее за секунду стал пустым и бездонным, как след от упавшего камня в ряске пруда. Руки Лены безвольно соскользнули с рулевого колеса — машину резко начало заносить. Но не успел автомобиль развернуться перпендикулярно дороге, как удар сзади размазал меня по сиденью. Затылок основательно приложило о подголовник. Я еще успел краем глаза заметить, что впереди наперерез нам вылетает с перекрестка синяя иномарка, но тут время снова набрало ход с триумфальным грохотом и треском — и от нового удара я полетел головой вперед в лобовое стекло.
Щелк.
Боли не было. Показалось, что шея благополучно сложилась и ушла в плечи. Руки запоздало метнулись прикрыть голову, но только лишь не позволили лицом на излете треснуться о торпеду. Зазвенело в ушах, и на мгновение от хлесткого удара отнялись кисти рук.
Щелк.
Где-то рядом звонко хлопнуло рассыпающееся стекло. Взревел сигнал грузовика. Вслед ему пронзительно рявкнула сирена «скорой», но тут же замолкла. Донесся еще один аккорд столкновения.
Щелк.
Еще один удар — но более мягкий. Тело по инерции бросило влево — больно приложился плечом о руль. Донесся издалека отчаянный крик женщины. Еще несколько звучных ударов, но где-то совсем-совсем далеко.
И машина остановилась.
Я неуверенно вытянул руку, открыл дверь. Не верилось, что все кончилось. Вот только что — все?
Тело плохо слушалось, набитое по ощущениям ватой и по факту адреналином. Это только кажется, что с выплеском гормона ты превращаешься в терминатора. Скорее уж в Буратино, пока организм не поймет, что со всем этим допингом делать. Потом будешь бегать живчиком, но первые секунды — это всегда ступор.
В ушах ощутимо звенело, и зрение немного туманилось. Выбравшись, я пошатнулся и оперся о крышу автомобиля. Мутным взглядом окинул окрестности — и мне открылась картина такой аварии, что голливудские режиссеры слюной бы захлебнулись от зависти. Русский масштаб и удаль.
За нами стояло штук семь разбитых машин — именно они и смягчили удар фуры. Дальние легковушки исковеркало так, что мне сразу стало понятно — выжившие там если и есть, то ненадолго. Из автомобилей уже повылезали люди и ошалело метались между ними. В сам грузовик крылом влетела «скорая». Водитель уже обкладывал дальнобойщика трехэтажным, а врач с медсестрой деловито выковыривали кого-то из ближайшей разбитой машины. Синяя иномарка, которая и подставилась под нас, развернулась практически на сто восемьдесят, из нее никто пока не появился. Стоило бы пойти глянуть, выжил ли там кто, но меня больше сейчас волновало — что с Леной. Тяжелое предчувствие сжало горло ледяным хватом — вспомнились расширенные зрачки. Гадкий признак, ой, гадкий. Мысленно обругав себя за слабость, я на подгибающихся ногах обошел автомобиль и открыл дверь.
Лена с разбитым лицом лежала на руле. Открытые глаза смотрели в мою сторону слепо и бездумно. Уже по внешнему виду стало ясно, что проверять незачем. Но все же во мне сработали условные рефлексы врача. Я попытался прощупать пульс — ничего. Прикрыл ее глаза ладонью и резко убрал руку — реакции на свет тоже не было.
С каким-то накатывающим ужасом — не хотелось верить, что она вот так просто умерла, — провел ладонью по своему лбу и почувствовал маслянистую влагу. Глянул — багряный след на руке.
И пришел в себя. Резко и сразу. Как будто собственная кровь убедила в реальности происходящего.
Уже уверенно и четко вытащил Лену на асфальт, внимательно осмотрел. Переломов нет, череп вроде в порядке, шея не сломана, чуть разбито лицо, но именно что чуть.
Мертва. Абсолютно. Точно.
В груди полыхнула давно не испытываемая злость. Привык уже по работе, что люди умирают. А вот оказывается, к смерти знакомого — близкого? — человека оказался совсем не готов.
Издалека, похоже, что с параллельной улицы, раздался звук взрыва. Завыли сирены пожарных. Что ж за херня творится?
Еще раз для уверенности прощупал сонную артерию Лены.
Ноль.
Глянул на часы — по ощущениям прошло не более двух-трех минут с момента аварии. Ощущения не соврали. А значит, шанс еще есть. Примерился и как по учебнику дважды четко ударил кулаком в прекардиальную область.
Проверил пульс.
Ничего.
Сложил ладони на груди Лены и резко провел тридцать компрессий — Пал Палыч из академии точно бы четверку поставил, если бы увидел своего ученика. Пятерок Палыч принципиально не признавал, мол, лучшая пятерка — оживший пациент.
Я на мгновение закрыл глаза, внутренне собрался и начал делать Лене искусственное дыхание.
Тридцать компрессий, два вдоха, тридцать компрессий, два вдоха…
Проверить пульс.
Ноль.
Прервался и быстро набрал «скорую». Линия ответила короткими гудками.
И снова. Тридцать компрессий, два вдоха…
Проверка.
Тридцать компрессий, два вдоха.
Снова попробовал набрать «скорую» — тот же нулевой результат.
И снова три десятка компрессий, два вдоха.
Наконец я резко отстранился.
Дальше не было смысла продолжать. Это только в американских фильмах главный герой реанимирует-реанимирует героиню — а она открывает удивленные глазки минут через двадцать и романтично обнимает спасителя. В реальности все немного быстрее заканчивается. Пятнадцать минут — гарантированная смерть мозга. Десять минут — с большой вероятностью потерпевший получит диэнцефальные нарушения на всю оставшуюся жизнь. То есть главная героиня очнется в лучшем случае доброй и послушной идиоткой — хотя, исходя из голливудских стандартов, главный герой только рад будет.