Я прислушивался лишь краем уха. Перепалка с Лукановым всколыхнула воспоминания. Подумалось, что отец создал в больнице особую атмосферу, в которой только и могли вырасти хорошие специалисты. Даже вон Паша — пришел разгильдяй разгильдяем, которому лениво было не то что прочитать статью из медицинского журнала, но даже нормально заполнить историю болезни. А сейчас такого реаниматолога с радостью взяли бы и в столицу.
Со специалистами этого профиля вообще сложно. По ним да анестезиологам модернизация и реформы министра-экономиста проехались круче всего. Крепко взялся бухгалтер-недоучка за то, в чем вообще не разбирался. Обычному реаниматологу приходится работать практически со всем спектром критических состояний — к нему в руки попадают и после автомобильных аварий, и вследствие выпитой бутылки метилового спирта, и в результате хитро сделанного нелегального аборта, и после сложной операции. Если у врача много-много совести, то он будет всю жизнь пытаться объять необъятное — и учиться, учиться, учиться. Закапываться в толстенные медицинские книги и журналы, кататься по конференциям, чтобы если не узнавать последнее, то хотя бы частично догонять вчерашний день.
Но таких врачей очень мало. Больнице повезло — я покосился на бодро вышагивающего Пашку.
Я неожиданно даже для самого себя спросил:
— Паш, как у тебя в отделении народ? Держится?
Реаниматолог коротко глянул на меня, пожевал губами и раздраженно бросил:
— По-разному. Списываю все на шок от смертей в тот день. Но все равно жучу по-страшному за проколы. Что-то многовато их в последнее время. Представляешь, санитарка Марина Львовна двенадцать лет проработала в реанимации… — Тут Паша подошел ближе и шепотом продолжил: — И позавчера эта дура убирала в палате, шваброй махала. Выбила сетевой шнур ИВЛ из розетки и мало того, что сама не воткнула обратно, так еще и не сказала никому. Vacca stulta[25].
— И? — я ошарашенно уставился на реаниматолога.
— Еле вытянули больного. Я сам случайно заглянул в палату — а у пациента полный finem[26]. Марина чуть ли не на коленях вчера ползала, просила не увольнять.
— А сигналка что, не сработала?
— Э-э-э, — мрачно ухмыльнулся Павел, спускаясь по последнему лестничному пролету перед входом в родные пенаты. — Это самое интересное. Я на прошлой неделе уже одну сестру-идиотку уволил за вредительство. Так никого это ничему не научило. Опять рационализируют, мать их по самые tonsillae[27]. Представляешь, до чего додумались… Ну, ты и сам знаешь, как заморская техника у нас работает — наши суровые электрические сети выбивают предохранители в первые две недели, не напасешься под замену. Мы давно на жучки в аппаратуре перешли, чтобы время не терять — пациенты, знаешь ли, не любят ждать, пока мы предохранитель поменяем. Так порой из-за перепадов напряжения сигналка и включается.
— Знакомо, — кивнул я, открывая дверь в реанимацию и пропуская вперед Пашу. Поприветствовал на ходу сестричек.
— Да все уже привыкли. Порой сеть так лихорадит, что по несколько раз за смену системы срабатывают. И не проигнорируешь — фиг его знает, напряжение чуть скакнуло или давление с пульсом улетели в anus. Но прикинь, недавно ночные сестры придумали отличную штуку — нажимают до упора кнопку отключения тревоги и заклеивают ее скотчем. После этого спокойно дремлют до очередного дежурного обхода. В отделении покой и тишина. А по койкам смирно лежат потенциальные жмуры.
— Совсем, что ли, обалдели? Это же подсудное дело. Посадят и тебя, и их!
— А им пофиг, — развел руками врач. — Говорят, все равно скоро помрем. Вот придет вторая волна эпидемии — и помрем. А так хоть выспимся.
— Без разговоров на выход, — отчеканил я.
— Так и сделал — одну отправил. Второй последнее китайское предупреждение вынес — и так работать некому. Но, как видишь, кто-то все равно отключил сигналку, когда Марина Львовна шваброй орудовала. Буду теперь разбираться. Поймаю — cerebrum[28] вынесу и на препараты студентам порублю.
Мы вышли в реанимационный зал. Паша провел к секции, где находился прооперированный вчера пациент. Внутри держался особый, тяжелый запах — крови и пота. Несмотря на хорошую вентиляцию, все равно помещение рано или поздно пропитывается им.
В секции расположились две койки. На одной лежал подросток с желтого цвета лицом и с еще большим числом дренажей, торчащих из брюшной полости. На второй — мужчина бледный до синевы. Многочисленные марлевые нашлепки на мелких травмах и так называемых асфальтовых ранах, серьезнее досталось области живота — оттуда выходило с пяток трубок.
Не нравилось мне это, ой, не нравилось.
— Паш, у этого что, хаэсэн[29] декомпенсированная, кроме всего?
— Да нет, это твой, — ответил Павел, переводя взгляд с пациента на мониторы. — Stercus accidit[30]!
Разлитой цианоз[31] никак не сочетался с показаниями приборов. На мониторах все отлично и стабильно — ну, для реанимационного больного отлично.
Не слишком церемонясь, я сдернул с Пашиной шеи фонендоскоп и нагнулся к больному.
— Дыхания нет!
— Что ж за херня? Мониторы сдохли? Эй, все сюда, быстро! Полундра, вашу мать!!!
Реанимационная команда примчалась чуть ли не мгновенно. Уверен, что им прыти придало и то, что сам заведующий орет. Быстро подсоединили к пациенту мешок Амбу и усиленно начали раздыхивать.
— ИВЛ свободный есть? — спросил Павел.
Сестра отрицательно мотнула головой, не отрываясь от больного. Кто-то наложил дефибриллятор, дал разряд.
А мониторы показывали норму — даже сейчас.
Я обошел койку и внимательно присмотрелся к переплетению проводов. Ухватил один и повел по нему ладонью. Через пару секунд я громко выматерился.
— Паш, иди сюда!
— Что там? — нетерпеливо спросил врач, не отрывая взгляд от действий подопечных.
— Увидишь. Иди. Тебе понравится.
Когда Паша подошел, я повторил все манипуляции с проводами. И показал ему, куда они ведут. Логично, что все мониторы показывали примерную норму. Все датчики висели на втором больном!
— Canis matrem tuam subagiget[32], — Паша побелел от злости.
— Хм, второму-то хорошо, — ухмыльнулся я. — Аж целых два комплекса за ним следят.
— Поймаю того, кто это сделал, — убью, — тихо, но очень-очень четко сказал реаниматолог.
— Что с ним, кстати?
Павел поморщился:
— Глупая драка пьяной компании — упал назад и наделся на ржавый штырь арматуры.
— Прогноз?
— Выживет. Но на одну почку у него меньше.
— Павел Сергеевич, — обратилась к врачу медсестра.
— Perite![33] — рявкнул тот.
Женщина, к ее счастью, видимо, латынь не знала и потому не сбежала, а робко продолжила:
— Павел Сергеевич, посмотрите.
— Похоже, стабилизировали, — пробурчал Паша минуту спустя. — А теперь установите нормально датчики, — и показал бригаде, куда именно ведут все провода.
Я внимательно наблюдал за выражениями лиц, но так и не вычислил того, кто так оригинально пошутил. Или просто той медсестры здесь не было. Может, вообще уже со смены домой ушла.
Сестры быстро увешали пациента фишками датчиков, установили пульсоксиметр[34] и подвесили на капельницу дополнительные лекарства. Теперь показания приборов уже не выглядели так обнадеживающе, как раньше, но хотя бы соответствовали реальности.
— Вот уж действительно, лучше горькая правда, чем сладкая ложь, — пробормотал я.
Павел мрачно хохотнул и добавил:
— Гоните, Иван Игоревич. Думал, что это у меня юмор черный.
— У тебя черный. А у хирургов острый. Как скальпель.
— Но продолжим, — осклабился реаниматолог, разворачиваясь к медсестрам. — Милые мои… Сообщите остальным, что я хочу лицезреть всех через двадцать минут в ординаторской. Кто не придет, тот окажется а tergo[35]. Избавлены от счастья получить люлей только дежурные — я с ними потом тет-а-тет побеседую.
— Через час, — поправил его я. — Павел Сергеевич, приглашаю ко мне выпить кофе и немного успокоиться. А не то ты поубиваешь всех — и работать будет некому.
— Резонно. Веди. — Он глянул на подчиненных. — И передайте всем — как только кто услышит грозную поступь заведующего, чтобы сразу летел на звук шагов. Иначе в пациенты переквалифицирую.
Паша зашел по пути к себе в ординаторскую и прихватил маленькую бутылочку Hennessy Х.О. Поймал мой взгляд:
— В кофеек добавить. Напиваться не будем — работы непочатый край.
Я кивнул:
— Тогда согласен. А то я решил, что и ты уже на все махнул рукой.
— Пока еще нет. Но знаешь, мысли мелькают. Сам видишь, что творится. Ты извини, что попса, — он приподнял бутылочку, — но пациенты чаще его несут. Как будто нет нормальных коньяков в Европе. Дети рекламы и глянцевых журналов.
— Зажрались вы, Павел Сергеевич. Мне вон три недели назад початую бутылку бразильского виски одна мадам презентовала. За то, что я ее мамашу прооперировал. Операция-то плевая была — но сам подход.
— И как вискарь?
— По виду — желтая ослиная моча. По запаху тоже. На вкус, извини, не рискнул — да и уже на треть отпитую как-то…
Павел хохотнул:
— А мне однажды вообще чудо-пациент попался. Когда я его с того света вытащил и домой отпустил, он мне в благодарность с женой знаешь что прислал? Ручную дрель то ли начала, то ли середины века.
— Раритет, — уважительно кивнул я. — Может, тебе ее в антикварную лавку сдать?
— Или еще, — продолжил Паша, — одна деятельница мне поставила пакет, мол, спасибо, доктор. Я только к концу дня в него заглянул, а там в трехлитровой банке свинка морская сидит, задумчиво на меня смотрит и сено пережевывает.
— О как тебя пациенты любят, а мне лишь выпивку и кофе таскают. Один раз только по-настоящему хорошую штуковину подарили — зажигалку. Потом покажу. А насчет экзотики… — я задумался, — была пара случаев. Однажды, не помню уже пациентку, она меня отблагодарила немаленьким таким мешочком сушеных апельсиновых корок. Сказала, что от всех хворей помогают. А еще когда сотруднице санэпидемки я аппендицит резал, так она мне по выписке принесла банку крысиного яда. Я так и не понял — понравилось ей лечение или нет.
Паша заржал:
— Типа, доктор, «выпей йаду»?
— Угу. Хорошо хоть коньяк с этим самым крысиным ядом не подарила.
Реаниматолог задумчиво покосился на бутылку, что держал в руке, и протянул:
— Н-да, напомнил. Этот коньяк достался от родни пациента, которого я так и не смог вытянуть.
— Что было?
Павел поморщился:
— Гадкий случай. Пятнадцать лет, паркурщик. Перелом основания черепа. Ликворея[36] такая наблюдалась, что я сразу сказал, мол, шансов почти нет. Но все равно поборолись — держали его месяц. Вроде бы и стабилизировался, а потом резко щелк — и ушел. Его мать меня все равно благодарила, хоть я и отказывался. Так что давай не будем о благодарностях пациентов.
— Ага. Не будем. Но лучше уж благодарности, чем… Помнишь, как кардиологов менты трепали год назад?
— М-м-м. Не особо. Что-то смутно вспоминается…
— Ну давай, вспоминай. Тогда в кардиологию привезли тетку лет под пятьдесят. Вырубилась прямо около кассы в супермаркете. Рядом чудом оказались два интерна, так они до приезда «скорой» двадцать минут держали ее на непрямом массаже. Вытащили, можно сказать, на такой-то матери и молодом упрямстве. Одного потом врачи из «скорой» откачивали — перенервничал пацан, сердце у самого прихватило. Тетку выписали через месяц — жива-здорова, поскакала, как мустанг, домой. А благодарные медицине родственники накатали заявление в прокуратуру и потребовали найти тех двоих интернов. Потому что в ходе реанимационных мероприятий ребята устроили бабе трещину в ребре. И в связи с этим родственничкам, морально изуродованным еще при рождении, захотелось стрясти денег. А то, что любой опытный медик в такой ситуации пару ребер бы точно сломал, не восприняли ни родные пациентки, ни прокуратура. Во всей больнице тогда никто не стал содействовать следствию, менты в ответ еще и нас попытались приплести как соучастников. Вот это стресс! А ты своими переживаниями кичишься.
— Кто говорит о стрессах? — донесся с верхней площадки лестницы голос, искаженный эхом. — Кого излечить?
— Вадим, ты, что ли?
— Муа-га-га, — с раскатами мрачного хохота появился Деменко. — Я тебя ищу уже минут двадцать, нужен совет.
Реаниматолог поднял руку:
— Привет, предводитель невротиков!
— Привет, Паша. Твой совет тоже лишним не будет. О! Коньяк! Годно — сейчас как раз настроение такое.
— Под кофе, — пресек я попытку. — Еще работать и работать.
— Ну, под кофе так под кофе, — пожал плечами Вадим. — Мне как раз сегодня коробку хороших конфет принесли. Через минуту буду.
И умчался потрошить личный продуктовый склад. Такая заначка формируется практически у каждого доктора, который хоть немного специалист в своем деле. И ничего в этом постыдного и преступного нет, как бы ни повизгивали журналисты и сетевые герои клавиатуры. Сами бы попробовали пожить на зарплату врача полгодика — потом взмолились бы, мол, заберите нас обратно в уютненькие офисы, складывать никому не нужные цифры в экселе и марать чистые листы ворда нетленными отчетами. Хорошо хоть встречаются иногда пациенты, которые понимают, что без медиков жить будет совсем не так весело. Можно всех журналистов переквалифицировать в трактористы и плотники, блогеров загнать в агрономы, офисный планктон отправить дороги мостить. Что-то изменится глобально в стране? Не-а. Если и изменится, то только к лучшему — здоровая рабочая сила всегда нужна. А вот убери врачей — и в большинстве случаев легко оперируемый аппендицит станет приговором, пневмония с вероятностью процентов сорок закончится летальным исходом, камни в почках и желчном пузыре будут убивать каждого десятого в возрасте после пятидесяти. Но кто это поймет и оценит, пока в сознании людей прочно торчит, как топор в сучковатом полене, мысль, что «врач должен» вне зависимости от времени суток, финансирования государства и собственной усталости?
Минут через пять Вадим притащил увесистую коробку «Mozart Mirabell», выполненную в виде темно-красной скрипки, заодно прихватил пакет простого шоколадного печенья местной кондитерской фабрики.
— Такие конфеты даже кушать боязно, — пробормотал Паша, наливая по чуть-чуть коньяка в большие керамические чашки.
— А коньяк Hennessy Extra Old разливать не боязно? — поинтересовался Деменко.
— Был бы Remy Martin «Людовик Тринадцатый» — тогда было бы боязно. А так нет, — парировал Паша. — Обычный Hennessy — это развод для колхозных олигархов. Разве что Hennessy Ellipse неплох. Правда, пробовал я его один раз, но вкус запоминающийся.
— Вот прям ты все эти коньяки каждый день пьешь, что от «экстра олд» нос воротишь.
— Не каждый день и не каждый год. Но это не мешает понимать, какой коньяк хороший, а какой так себе.
— Зажрался ты, Пашка.
— Нет, всего лишь дистанцируюсь от грубой и обыденной реальности.
— Главное, слишком далеко не дистанцируйся — а то ко мне попадешь.
— У меня на такие конфеты денег не хватит.
— Ничего, расплатишься коньяками, что тебе пациенты таскают.
Я дипломатично прервал дружескую перепалку:
— За это и выпьем. За коллегиальную поддержку и взаимные обследования.
Вадим развернулся ко мне: