В коридоре перед помещением ритуальщиков стояла толпа. В том самом, знакомом многим состоянии озверевшей очереди в присутственном месте. Я сунулась было к двери, но дорогу тут же преградила тетка в черном.
— Куда?
— По делу, — я попыталась ее обойти, но баба встала насмерть.
— По какому?
— По важному.
— Все стоят — и ты постоишь. Нашлись, тоже, высшая раса.
— Постою, — кивнула я. — С превеликим удовольствием, отдохну хоть. Только скажите на милость, пока я тут стою, кто будет вашими покойниками заниматься? Пушкин? Или свидетельства о смерти сами напишутся?
Это в деревне на самый крайний случай покойника можно за оградой кладбища похоронить, а то и вовсе в саду закопать. В городе без бумажки никуда не денешься.
— Быстро только, — проворчала тетка, отступая.
Я шагнула внутрь, в комнатушку, протолкалась к прайс-листу, судя по виду — только сегодня приклеенному вместо старого, присвистнула. Ай, молодцы, до чего быстро сообразили! Препираться с огрызающимся продавцом бесполезно, он ничего не решает, продавить директора я, наверное, не сумею. Вот ведь незадача: столько народа перемерло, а всякая дрянь жива-живехонька. Придется к шефу обращаться. Обещал помочь, значит, сделает. Рычаги, чтобы надавить на агентство, у него есть.
Шеф был в кабинете, как и все наши, собравшиеся попить чайку и отдышаться. Там же оказались те двое, что брали выходные для похорон.
— С гробами я решу, — сказал шеф. — С транспортом сложнее: катафалк у них всего один. Кто платит, тот и заказывает музыку.
— Скинемся, грузовик арендуем, — отмахнулся коллега. — С могильщиками что делать? Техники не хватает, вручную копать разве? Ни за какие деньги договориться невозможно, я пробовал.
Шеф кивнул.
— Я думал, дворника-таджика попрошу друзей подогнать. А он тоже…
— Сами выроем, — вмешалась я. — Вас здесь двое взрослых сильных мужчин…
— Почему двое? А я? — вскинулся Вадим.
— Обижаешь, Мария.
— Прошу прощения. Четверо сильных мужчин, ну и я в деревне выросла, лопатой махать умею. Выроем. Только, Олег Афанасьевич, при всем уважении…
— Действительно, — снова подал голос Вадим. — Не надо вам. Все-таки руководитель руководить должен, а не ямы рыть.
— Так и скажите: стар стал да немощен. — Шеф, поморщившись, потер левое плечо. — Спорить не буду. Поможете?
Мы нестройным хором подтвердили: поможем.
Шеф заночевал в кабинете, комнатушку дежурного эксперта — ему всю ночь по городу мотаться — уступили мне, мужчины устроились в помещениях кафедры, сдвинув столы в классе. Я честно попыталась заснуть — не вышло. Та степень усталости, когда слишком вымотан, и чем больше ерзаешь в постели, тем хуже становится. Промучившись с полчаса, я от души выматерилась и поползла к компьютеру, прихватив по пути оформленные за последние два дня акты исследования. Больше сотни набралось, надо же. Для полноценной статистики немного, но в медицине чаще всего и приходится иметь дело с маленькими выборками, так что мне хватит.
Должны быть закономерности. Не может не быть. А там, уже зная, что объединяет погибших, можно подумать и о возможном источнике воздействия на «фактор риска».
Шеф заглянул в кабинет, когда я методично забивала информацию в статистическую программу.
— Не спится, Мария?
— Думаю.
Он глянул в экран, пролистал стопку актов
— Маловата выборка получается.
Это точно. Но смысл брать неисследованных?
— Пока хоть так.
— Давай помогу.
— Тоже не спится?
— Тоже думаю… А параметры ты хорошо подобрала, молодец, даже и добавить нечего. Может, сделаем отдельную таблицу по неисследованным? Пол-возраст и тому подобное, для чего полноценной экспертизы не нужно.
— А давайте. Хотя бы просто посмотреть.
Еще какое-то время звучал только перестук клавиш и щелчки мыши.
— Все, — сказала я, потягиваясь, — Чапай думать будет.
— Будь добра, позаботься о кофе.
И в самом деле, пока компьютер обрабатывает информацию, все равно заняться больше нечем. Я принесла кофе — растворимая дрянь, но лучше ничего нет, высыпала на тарелку упаковку крекеров, найденную в недрах продуктового шкафа в ординаторской.
— Мария, когда ты наконец дозреешь до научной работы?
— Никогда. Лень. — Я отхлебнула коричневую бурду и поморщилась. Пробовала уговорить коллег скинуться на кофеварку, вскладчину деньги небольшие — но те обозвали меня воинствующей эстеткой. Их и растворимый устраивает. Плюнуть уже, что ли, да самой купить? Не разорюсь…
— Если бы было лень — ты бы сейчас спала себе тихо-мирно, а не тут сидела.
— Олег Афанасьевич…
— Хорошо, оставим пока. Готово.
Так…
— Вроде есть привязка по возрасту, — я ткнула пальцем в экран. — С детьми все понятно, чем младше, тем больше, примерно к шестнадцати годам выходит на общий уровень взрослых. Потом скачок на интервал от двадцати до тридцати, и еще один — на сорок пять — шестьдесят и дальше — по убывающей. Плюс половой…
— Не пойдет, — оборвал меня шеф. — Вот, смотри.
Я уставилась на половозрастную пирамиду населения, которую шеф выудил откуда-то из глубин Интернета.
— Черт… И правда, не пойдет. Получается — количество умерших коррелирует с количеством населения этого возраста. И разделение по полу — так же. Только дети и выбиваются.
— Да.
Хорошо, поехали дальше.
Сопутствующие заболевания… мимо, найденные на аутопсии изменения по морфологически группам — тоже мимо…
— Ничего, — резюмировал шеф. — Случайное распределение, как оно есть.
— Должна быть зацепка.
— Должна. Я не верю в случайность. Но либо мы ищем не по тем параметрам, либо выборка недостаточна.
— Не думаю, что проблема в выборке. Мы не знаем, что искать, в этом дело.
По большому счету, за статистику я схватилась от отчаяния: перебирать варианты можно до второго пришествия.
— Да, очевидные причины отпадают, а неочевидные на то и неочевидные, что не приходят в голову… Смерть под лучом?
Дежавю, ровно вчера с мужем о том же самом говорили. Ходим по кругу, обсасывая одни и те же версии…
— Всю планету? Разом?
— Это чисто техническая проблема. Я говорю о теоретической возможности.
— Не помню. Навскидку патоморфологию не помню. Надо почитать и подумать.
— Да я тоже… Как ни странно, ни разу своими глазами не видел. Хотя почему странно…
— Ни одно излучение не может убить одного и оставить невредимым кучу народа рядом. — Я задумалась, припоминая. — Если это и правда смерть под лучом, через несколько дней мы будем иметь развернутую клинику лучевой болезни разной степени тяжести. Плюс еще кучу трупов с соответствующими морфологическими изменениями. К тому же при таком мощном луче у многих были бы признаки поражений цээнэс[16], почти сразу. Дезориентация, синдромы помрачения сознания разной степени тяжести… Где все это?
Шеф кивнул.
— Возможно, ты и права. Пойду попробую поспать, хоть и немного осталось. А ты?
Я посмотрела на часы:
— Смысла нет. Поищу признаки лучевой болезни, что ли.
Пока неизвестны причины, невозможно быть уверенным в том, что непонятное воздействие не повторится снова. И снова. И так, пока воздействовать станет не на кого. Может быть, поэтому я вместо сна тратила время на совершенно не касающиеся меня вопросы. Еще одна кружка горькой дряни — и пора заниматься делом.
Спустившись в секционный зал, я столкнулась с дежурным экспертом. Из краткой, несвязной, но крайне эмоциональной речи кое-как удалось выудить, что хоть и ездили с полицией только на очевидный криминал, но все равно это чересчур для одного. Особенно если учесть, что среди полицейских треть личного состава выкосило.
— Брешешь, — не удержалась я.
— Они так говорят. А «скорая» вообще твердит, что у них чуть ли не половины нет.
— Брешут.
Потому что поверить в это — проще сразу застрелиться. Современный город без полиции и «скорой»…
Шеф подтвердил — преувеличивают. Но ненамного. Так называемые помогающие службы пострадали от неведомой напасти куда сильнее, чем в среднем по популяции. Впрочем, официальной статистики до сих пор нет.
Трупы везли.
Студенты по расписанию не появились. Вадим позвонил в деканат — оказалось, старшие курсы сняли с учебы в поликлиники и на «скорую». Раньше так делали на пике эпидемии гриппа, и то не каждый год. Сейчас, похоже, работать действительно некому.
Судя по крикам из дальних помещений, среди посетителей то и дело начинались скандалы. Посовещавшись, мы решили: экспертам к родственникам не ходить. Некогда. Раз уж санитары в любом случае будут с ними общаться, пусть они и отдуваются. Им тоже некогда, но младший медицинский персонал имеет право сделать лицо кирпичом, мол, ничего не знаю, от меня ничего не зависит. К обеду даже непробиваемый, казалось бы, Михалыч начал смолить одну сигарету за другой и огрызаться.
Какая-то бойкая тетка умудрилась неведомым образом прорваться в секционный зал — и кулем осела у стеночки. Нянчиться с ней никто не стал: положили на каталку, вывезли в помещения для посетителей и сдали на руки мужичку, назвавшемуся мужем. Тот, вместо того чтобы лупить супругу по щекам, или что там делают граждане, приводя в чувство бессознательного родича, начал хватать санитаров за рукава и громким шепотом предлагать деньги. Чтобы кого-то там, фамилию санитар не запомнил, вскрыли без очереди. Санитар послал мужичка по всем известному адресу, правда, вернувшись, про предложение рассказал. Маршрут путешествия мы одобрили. Было дело, я и сама за такие вещи деньги брала, не стесняясь, — коль уж родственникам горит похоронить тело непременно на третий день после смерти или вообще в те же сутки до восхода солнца, пусть оплачивают сверхурочную работу. Да и коллеги подобным не брезговали, если уж начистоту. Но сейчас выбирать между богом и маммоной банально нет времени. Поди найди в этом бардаке «внеочередной» труп. Они сейчас все «внеочередные».
Санитара отправили обратно, оторвать со стены прейскурант на дополнительные услуги — жаль, что поздно сообразили, надо было еще вчера это сделать. Через полчаса примчался директор агентства, размахивая пачкой квитанций. Его вежливо послали возвращать деньги. Никто из нас не бессребреник, но некому и некогда заниматься мытьем и укладкой волос, посмертным макияжем и прочим и прочим.
— Конвейер, мать его всяко-разно, — проворчал Вадим, наблюдая, как один труп на секционном столе заменяет другой. — Я-то, дурак, думал, что все повидал.
Шеф оторвался от протокола, в который раз помассировал левое плечо. Не нравился мне этот недавно появившийся жест, совсем не нравился.
— Главное, совершенно бессмысленный. Не исследование, а профанация.
— По официальным каналам ничего не слышно?
— Пока нет.
А интересно, только ли людей задело? На животных до сих пор никто внимания не обращал, не до них. Но если окажется, что не было ни массового падежа скота, ни заметного количества трупов диких животных, то выходит совсем странно. Дохлых кошек и собак я на улицах не видела. Значит ли это, что их нет? Надо выйти в Сеть с кафедрального компьютера, поискать информацию о животных…
— Маш, тебе плохо?
— А? — Нашла время про Интернет думать. Работать надо.
Михалыч оперся о стол, подавшись в мою сторону.
— Я несколько раз повторил, что все готово, можешь начинать, а ты стоишь со стеклянным взглядом и ножом в руке и молчишь.
— Задумалась, извини. — Так, крышка черепа вскрыта, мозг вынут, органокомплекс подготовлен, и в самом деле можно работать. Если бы не санитары, которые делают черновую работу, возиться бы с каждым трупом вдвое дольше.
— Точно все нормально? Я пошел? — Он мотнул головой в сторону подсобных помещений, где тела приводили в божеский вид и уносили родственникам.
— Да, спасибо.
Работаем. Там, в городе, еще тысячи трупов, которые вот-вот начнут разлагаться. И которые нельзя похоронить без свидетельства о смерти, а свидетельство не выдадут без исследования. Невозможно вычерпать море чайной ложкой, но придется. Скажи кто пару дней назад: судебный медик будет вкалывать сутками, словно врач фронтового госпиталя, — посмеялась бы от души. Сейчас было не до смеха.
Ближе к ночи шеф разогнал по домам всех, кроме дежурных, иначе, по его словам, назавтра мы будем никуда не годны. Возражать никто не стал, даже для приличия. Все равно трупы везли быстрее, чем мы работали.
Я ехала в полупустом — как всегда в это время — автобусе стоя, чтобы не заснуть. Радио у водителя вместо традиционного «шансона» издавало какое-то монотонное бухтение. Я прислушалась: речь патриарха. Складно говорит. Година тяжелых испытаний, благодать во Христе, утешение в вере для тех, кто остался, смирение и покаяние. И еще много таких же выспренних, но на самом деле ничего не значащих слов. Не нужно мне такое утешение, засуньте его себе куда подальше. Мне нужны силы и трезвый разум. Мне, Иву с коллегами, безымянным ментам, разрывающимся между вызовами — нервы у людей на пределе и там, где раньше бы все ограничилось обычным скандалом, сейчас доходило до убийства. Не думаю, что скорбящих утешит призрачное обещание лучшей доли на небесах для тех, кто ушел. Впрочем, кто их поймет, этих верующих. Ив называл себя православным, но на моей памяти в церкви он бывал от силы раза три, и то во время сессии, так что не считается.
Человек слаб, ему хочется верить в справедливого всемогущего и мудрого отца. Только во все времена боги у человечества получались под стать самим людям. Олимпийцы были жестоки, эгоистичны, коварны и проявляли внимание к смертным разве что из-за нелепого каприза или похоти. И чаще всего то внимание самим смертным выходило боком. Бог Ветхого Завета, на мой взгляд, смахивал на параноика, начисто лишенного этических ориентиров. Добро — это когда я угоню чужих коров, зло — когда угонят у меня. Бога Нового Завета я откровенно не понимала. Не люблю насилья и бессилья, как пел теперь уже классик. А то, что люди творили его именем, и вовсе выходит за пределы разумного. Верьте, во что хотите. Но не лезьте со своей верой к непричастным.
— Недоговаривает Святейший Владыка, — сказала сидящая рядом женщина. — Жалеет нас, грешных. А надо бы без жалости сказать, что кара это за грехи.
Я окинула ее взглядом: длинная юбка в катышках, годная разве что на половую тряпку, платок по брови. Все понятно. Странно — молодая, не старше меня.
— А как Господь длань карающую простер, сразу в церковь побежали — не протолкнуться. Раньше надо было думать.
Ну да, четырехмесячный Кирюша, несомненно, успел нагрешить в этой жизни так, что ничего, кроме смерти, не заслужил.
— Живут в блуде, вот у них Господь детей и отобрал. Развратничают, чревоугодничают, гордыню свою тешат, а потом удивляются, что Бог покарал.
Я старательно уставилась на собственное отражение в темном окне. Не надо связываться с фанатиками. Не убедишь, а себе настроение испортишь.
— Вот у меня, слава Господу, все родственники живы, и у мужа. А все потому, что праведно живем.
Очень хотелось спросить — что ж вам, таким праведным, Господь деток не дал? Или вы друг с другом не спите? Так еще апостол Павел велел супругам не уклоняться друг от друга. Но сказала другое:
— Гордыню тешишь, сестра. Как тот фарисей, о котором Господь наш проповедовал.
Не удержалась, нервы ни к черту. Жри, сволочь. Со мной ты поспоришь, а с Заветом? Как ни странно, писание я знала хорошо, слишком хорошо для атеистки. Книгу, на которой выросла вся европейская культура, знать просто необходимо, иначе большая часть этой культуры пройдет стороной. Но именно изучение первоисточника отвратило меня от веры раз и навсегда. Я не хочу верить в такого Бога.
— Сказано в писании, — продолжала я, — два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей благодарил Господа за то, что он не таков, как все остальные, пришедшие в храм.
Память у меня хорошая: первые три курса мединститута разовьют прекрасную память у кого угодно. Жаль только, застревает в ней большей частью ненужная дрянь, вроде этой. Книги могу цитировать страницами, зато запомнить телефон не в состоянии.