Тут мои размышления оборвал Чеширский, чья голова появилась в одном из окон и выполняла какие-то непонятные движения – трудно уловить на расстоянии смысл жестикуляции, исполняемой лишь этой частью тела. Затем рядом с головой появилась кисть руки, и последовал приглашающий жест.
Судя по всему, мы опоздали, хоть и вышли из разгромленного лагеря, едва забрезжил рассвет. Прогноз о том, что люди в черном станут отсыпаться после бурной ночи, не оправдался. Но на всякий случай я рванул через двор быстрым зигзагом.
Догадка подтвердилась, второй раз за сегодня перед нами была в спешке брошенная стоянка. Ночевали люди в черном действительно здесь, но успели уйти, оставив спальный мешок и еще кое-какие вещи, наверняка принадлежавшие покойному снайперу.
Я все осмотрел, изучил, чуть ли не обнюхал… Бесполезно. Никаких указаний на то, кем были преследователи и на кого работали. Никаких следов майора, Ильзы и последнего уцелевшего «каракала».
Чеширский не выглядел смущенным, хотя свою часть сделки исполнить не смог.
– Выследим, далеко не ушли, – заявил он уверенно.
– Каким образом, интересно?
– В этом районе восемьдесят семь камер наблюдения. Хотя бы мимо двух-трех они прошли.
– И камеры здесь работают?
– Ломаются чаще обычного. Но каждая продублирована.
– И куда идет с них информация?
– На наш пульт. Ты его видел.
– Тогда почему мы стоим? Пошли к пульту!
Мы пошли, следующий вопрос я задал уже на ходу:
– Если я спрошу: «Ваш пульт – это чей?», то вопрос будет неправильным?
– Именно так.
– Тогда не буду спрашивать… А вся наблюдающая система связана кабелями?
Я был почти уверен, что ответа не получу. Откуда Чеширскому знать такие тонкости… Меня же проблема связи в Зоне весьма интересовала. Слишком много людей остались здесь навсегда, потому что не могли вовремя позвать на помощь. И Крис, по большому счету, осталась здесь из-за того же.
Для Зоны разработано достаточно защищенных устройств, но с разработкой связи ученые умы далеко не продвинулись. Рации «каракалов», с дальнобойностью в двести-триста метров и даже не способные обеспечить связь вне прямой видимости, лучшее, что смогла породить наука. Такие уж свойства у тумана, почти никогда не рассеивающегося над Зоной. Даже для кабельной связи, кое-как здесь работающей, используются не простые провода, а вакуумные волноводы, весьма дорогостоящие.
Если те, кто стоит за спиной Чеширского, сумели опутать целый район паутиной волноводов, это кое-что говорит о размахе организации… А тот факт, что никто из сталкерской вольницы не заметил даже следа масштабных работ, говорит об уровне конспирации.
Однако Чеширский меня удивил. И тем, что он знал о системе гораздо больше, чем полагается обычному наемнику, и тем, как уверенно использовал технические термины.
Оказалось, для наблюдения использованы уцелевшие старые камеры МВД – по неведомой прихоти Зоны именно в этом районе их сеть сохранилась лучше, чем в других. Камеры расположены на возвышенных местах, но передают теперь информацию не радиоволнами, как раньше, а терагерцевыми лазерами, и туман, даже когда поднимается до уровня камер, не помеха для такой связи.
– То есть в Зоне возможна нормальная связь?
– Только не мобильная. Источник питания у лазеров тяжелый.
– Откуда ты во всем этом так разбираешься?
– Я магистр технических наук. Учился заочно. Но диплом получил.
До чего же обманчива бывает внешность… В жизни бы не подумал. Даже не бакалавр, а магистр, то есть не просто базовая инженерная подготовка, а с уклоном в науку…
Мы вновь вернулись в тот же подвальчик-склад – дверь в него, надо заметить, была отлично замаскирована, изображала фальшивую кирпичную стенку. Если не знать, где искать, случайно обнаружить шансов нет. А я теперь знаю, и Чеширскому остается либо довериться моему благородству, либо ликвидировать меня. Для второго варианта даже не надо аннулировать обещания, заверенные детектором лжи: черные люди и самому Чеширскому надоели хуже горькой редьки, уничтожить их в его интересах. А не убивать меня после того, как мы оба выполним обещанное, он не подписывался.
Компьютеры оказались рабочие, но я даже не стал запоминать их марку, наверняка начинка весьма отличается от штатной. Просматривали записи с камер в режиме перемотки мы вдвоем, для экономии времени. Камеры, на мой взгляд, действительно располагались высоковато – в ясную погоду, наверное, еще что-то видно, но в Зоне крайне редко случаются ясные дни. Сквозь туман же удалось различить лишь смутные силуэты.
Я не дал бы руку на отсечение, что это те, кого мы ищем. Тоже шестеро, но в жизни случаются всякие совпадения, а ошибиться сейчас нельзя.
Но Чеширский поколдовал с увеличением, резкостью, включил фильтры и компьютерную коррекцию размытых изображений, и стало понятно – цель обнаружена.
Двигалась шестерка самыми погаными местами – ясно, что ходить по Зоне они умеют не хуже меня: обходили именно те места, что стоило обойти, проверяли именно те, что стоило проверить…
Запись была сделана сорок семь минут назад. Дальше мы искали уже целенаправленно, проверяя камеры на пути вероятного движения шестерки, и обнаружили еще три короткометражки, повествующие об их путешествии.
Надежда узнать что-либо о судьбе майора и Ильзы не оправдалась. Ни разу ни на одной записи они не мелькнули… Сеть камер была с преизрядными прорехами и полного покрытия территории не давала, но все же вероятность увидеть пропавших живыми резко снизилась…
По трем точкам траектория движения черных стала понятна.
– Движутся к Марсову полю, – уверенно сказал я. – Похоже, они решили от нас отвязаться и наконец заняться своими делами.
– Не к полю. К Троицкому мосту, – поправил Чеширский. – Там устроят засаду.
Да что же за сакральное такое место – Троицкий мост? Да, путь на острова, но не единственный же… Можно двинуться левым берегом и пересечь Неву в другом месте. Ладно, разберемся.
– Ну и какие у нас планы? – спросил я. – Догнать их можно, если постараться, – дорогу они нам частично прощупали, мы можем двигаться быстрее. А им такими темпами добираться до моста еще полдня… Но что дальше? Дождемся темноты и устроим Варфоломеевскую ночь?
Он молчал дольше обычного. Затем предложил альтернативный вариант:
– Темноты ждать не будем. Пойдем по следу. Влетим в засаду. И перебьем всех.
Ну и стратег, прямо Кутузов какой-то… Если засада проявит себя двумя снайперскими выстрелами нам в головы, вся его стратегия накроется медным тазом.
Я высказал свои сомнения, и Чеширский растолковал: он заранее знает место засады. Подойдем к нему открыто, но не подставляясь. Не выходя на дистанцию верного поражения. Когда противник себя проявит, он, Чеширский, изобразит из себя убитого, а сам уйдет в невидимость… Ну а дальше алгоритм известен: я веду перестрелку на расстоянии, отвлекая внимание, а он подбирается поближе и наносит решительный удар.
Ну, если так… Можно попробовать. Мы начали торопливо готовиться к выходу на тропу войны, причем так, чтобы сюда больше не возвращаться.
Чеширский отключил невидимость и вернулся к привычным своим габаритам. Именно в таком виде он должен был послужить приманкой.
А я подумал: что-то давно Шмайсера не видно… Он сейчас очень бы помог. Но куда-то пропал после встречи в трамвае. Может, у него ограниченное число жизней? Как у кошки? Мог уже растратить все, Шмайсер никогда не отличался бережливостью и рачительностью.
2
Мы с Чеширским укрылись за постаментом ростральной колонны – не одной из двух больших Ростральных, украшавших Стрелку и некогда служивших одним из символов города, – колонна, высившаяся у Троицкого моста, тоже называлась ростральной, но имела куда более скромный размер. Но от пуль ее постамент укрывал, а их, пуль, летело в нашу сторону предостаточно…
Все с самого начала пошло не так. План Чеширского мы не успели довести до решительной стадии, не добрались до места засады – атаковали нас на подходе, на Марсовом поле. Стреляли издалека, почти не прицельно, но плотно, в несколько стволов, патронов не жалея. Похоже, у людей в черном тоже имелся в Зоне складик или тайник, где они смогли пополнить боезапас.
Место было открытое – ни зацепиться, ни вступить в перестрелку, как запланировал великий стратег… К тому же у нападавших не оказалось единого места засады, палили с нескольких сторон, постоянно меняя позиции.
Короче говоря, план Чеширского провалился, нас отжали огнем к мосту и набережной, и здесь роли поменялись: теперь мы оказались в укрытии, и нападавшим пришлось бы пересечь открытое и простреливаемое место, чтобы добраться до нас. Но они не стремились добраться – продолжали стрелять с приличной дистанции. Ситуация сложилась патовая.
А за нашими спинами по Неве шел ладожский лед. Так всегда бывает в апреле, а после особо холодных зим – таких, какой выдалась минувшая, – даже в начале мая, год на год не приходится. Река задолго до того очищается ото льда, и все ее рукава очищаются, и все каналы, и кажется, что про лед можно позабыть до поздней осени, до следующего ледостава.
Но так лишь кажется.
На Ладоге лед еще лежит, медленно подтаивает, разрушается, а потом, когда разрушение достигает критической точки, в одночасье вся ледяная масса устремляется к истоку Невы. Ледяные поля, втискиваясь после озерного простора в речную тесноту, крошатся, ломаются на льдины, те наползают друг на друга, и многослойная ледяная лента со скрежетом и грохотом несется к городу… Ладога – самое крупное озеро в Европе, льда много, идет он по Неве несколько дней.
Реку сплошь от набережной до набережной заполонила движущаяся белая лента. Льдины скрежетали о береговой гранит, об опоры мостов. На Стрелке ледяной поток делился, раздваивался – часть ладожского льда устремлялась в Большую Неву, часть в Малую.
Наверное, не имея иных выходов, можно было бы попробовать вскочить на льдину и куда-нибудь на ней уплыть. Но пока не стоит. Поступить так сейчас – значит лишь организовать бесплатный тир для ребят в черном… Уходить надо по мосту. Можно было бы и по набережной, но с той стороны огонь оказался наиболее плотным.
Именно этого от нас ждут? Именно для того к мосту нас и прижимали? На другом берегу непременно ждет засада?
А хоть бы и так… Предупреждены – значит вооружены. Прорвемся. Уничтожим засаду и пойдем дальше.
Но перейти мост тоже не самая легкая задачка… Разводная его часть – ближняя к нашему, левому, берегу – была не до конца сведена. Либо наоборот, мост только-только начали разводить, когда разводной механизм навеки остановился. Разрыв между пролетами составлял метров семь, но даже олимпийскому чемпиону не перепрыгнуть, не разбежаться толком по возвышающейся поверхности. Но какая-то добрая душа еще несколько лет назад натянула через разрыв переправу из двух тросов. По нижнему тросу – толстому, металлическому, покрытому рыжей ржавчиной – надлежало идти, держась за верхний трос, нейлоновый.
Играть в канатоходца под прицельным огнем нельзя. И пройти мост можно только вдвоем. Его украшают оригинального вида фонари, некогда именуемые питерцами «торшерами» – невысокие, с массивными гранитными основаниями. Эти основания могут послужить неплохими укрытиями: перебегать от одного к другому, пока напарник прикрывает огнем, потом меняться ролями. И по тросу пройти тоже с прикрытой спиной.
Я повернулся к Чеширскому, чтобы изложить свой план, но увидел лишь голову, но и она тотчас же исчезла под невидимым капюшоном. Мой напарник все-таки не желал расставаться со своей задумкой. Очень уж его достали люди в черном.
Его план мог и сейчас сработать… Уйдет больше времени, придется обходить несколько огневых точек, расположенных вдалеке друг от друга, и те, кто первым не попадет под раздачу, могут заподозрить неладное и попытаться что-то предпринять… Но в любом случае число преследователей уменьшится.
И я не стал возражать против вылазки Чеширского. Он ушел, я по-прежнему сидел за постаментом колонны, время от времени выпуская короткие очереди из «Хеклер-Коха». Дескать, мы еще живы, и соваться к нам пока рано.
Но потихоньку кольцо сжималось. Стрелки меняли позиции, и постамент все хуже прикрывал от их огня. Мне казалось, что Чеширский уже должен был до них добраться, даже учитывая, что двигался он не по прямой, чтобы не угодить под шальную пулю. Но стрельба не слабела, никто из черных из игры не вышел… Что-то у Чеширского пошло не так.
Дальше отсиживаться за колонной не получится… Выждав крохотную паузу в свинцовом шквале, я метнулся в другое укрытие – за постамент ближайшего «торшера». На его граните была намалевана надпись крупными белыми буквами, прочитать ее, разумеется, не сумел, но чем-то она зацепила даже на бегу… Дождавшись еще одну паузу, я высунулся, успел увидеть наверху обращение «ЛОРД!» и тут же юркнул обратно – пуля ударила о гранит совсем рядом, осыпав каменной крошкой.
Писавший руководствовался самыми благими намерениями – оставил свое граффити так, чтобы оно было наиболее заметно для любого, идущего по мосту. Но не учел, что читателю придется прятаться от пуль… Но кое-как, за три приема, я все же ознакомился с посланием.
Вот что оно гласило: «ЛОРД! До вечера ждем на том берегу, у места, где погиб Ткач. Потом двинем, куда планировали. Если жив, догоняй». Вместо подписи стояли инициалы: JC.
Ткач… Мало кто сейчас помнит этого давно погибшего сталкера… Прозвище Джей-Си никто, кроме нашей группы, не знал. Так что скорее всего послание не фальшивое. А множественное число означает, что уцелели по меньшей мере двое. Но кто? Майор и Ильза? Или майор и один из его бойцов? Мог бы и подробнее написать, места хватало…
Асфальта на набережной не было, здесь некогда прогулялась Серая Слизь, превратив покрытие в песок, постепенно сдуваемый в реку. И тут я заметил, что с песком происходит нечто странное: на нем появилось, буквально у меня на глазах, нечто вроде неглубокой канавы. Причем канава прирастала, вытягивалась в моем направлении…
Не сразу я сообразил, что по песку в мою сторону ползет человек в комбинезоне-«невидимке». Проще говоря, Чеширский.
– Ранен, помочь? – крикнул я.
– Доберусь сам, – ответил он, на сей раз, в виде исключения, без всенепременной паузы.
3
Чеширскому не повезло. Он долго играл с судьбой, гуляя по Зоне без должного опыта и подготовки, и все сходило с рук. А теперь не повезло, и сразу по-крупному.
Он и сам не сообразил, что произошло: подбирался к первому дому, где засели двое стрелков, – и упал, ноги не держали…
Видел я не раз такие неожиданные падения… Задал несколько вопросов – не приближаясь, не пытаясь произвести осмотр. И поставил диагноз:
– «Костоломка». Слышал о такой?
Судя по длинной и экспрессивной тираде, прозвучавшей в ответ, Чеширский слышал… И понимал, что ему грозит. Если бы здесь, в двух метрах, стоял операционный стол со всеми прибамбасами и готовая к операции медбригада – шансы бы имелись. А так – ни одного.
«Костоломка» – название не совсем точное. Кости она не дробит, не ломает, всего лишь активно пожирает из костных тканей соединения кальция. Кости остаются на месте, но теряют какую-либо твердость. Поврежденную конечность легко можно согнуть под любым углом, при желании даже завязать узлом. И странный недуг очень быстро распространяется по телу.
Чеширский, без сомнения, все это знал, пусть и в теории. И понимал, что спасти его могла лишь немедленная, в течение считаных минут, ампутация ног… Но тешить себя иллюзиями и требовать от меня проведения операции без наркоза и без необходимых инструментов не стал. Потому что это был другой способ умереть, но куда более мучительный.
Закончив материться, он тяжело вздохнул и произнес философски:
– Не планировал сегодня подыхать… Но так уж вышло. Может, опять удастся воскреснуть, как думаешь?
Я не знал… Зона в деле воскрешения мертвых отличается избирательностью и непредсказуемостью.
Не дождавшись ответа, Чеширский достал два шприц-тюбика, сделал по инъекции в каждую ногу. Никакой маркировки шприц-тюбики не имели, но наверняка в них не обезболивающее, «костоломка» лишней боли не причиняет, по крайней мере на первых стадиях. Эффективных лекарств от этого недуга тоже не найдено. Наверное, какой-то содержащий кальций препарат, способный замедлить процесс, я слышал о таких… Финал, впрочем, будет один: кости исчезнут совсем, и лишенное внутренней опоры тело окажется раздавленным собственной тяжестью.