Потом они стали отползать, бледнея, растворяясь в безграничном мраке Леса, и вскоре исчезли. Померкла неровная светящаяся граница, стало совсем темно.
Раскрыв глаза, я выпрямился. Помассировал виски. Немного кружилась голова, в ногах была слабость. Интересно, когда-нибудь я попаду в Лес? Там не выживают. Говорят, лишь некоторые люди из поселения Край могут находиться в Лесу. Краевцы вообще чудной народ. Еще говорят, есть особые настойки, выпьешь такую – и можешь какое-то время гулять по Лесу, не опасаясь его реакции, взрыва спор из ульев, атаки зверья, Шторма или другой напасти, которую он способен наслать. Только кто их готовит, те настойки? Лично я не видел ни одного такого умельца.
Хорошо иметь свою большую тайну, нечто, отличающее тебя от других людей. Но плохо, когда эта тайна пугает тебя самого. Когда абсолютно не можешь понять, что все это значит. Я просто не знал, что делать с приступами мерцания.
Руки дрожали. Я спустился по лестнице, постоял, привалившись лбом к стене диспетчерской, и пошел обратно в Шатер, но не прежним путем, а в обход.
Было уже совсем поздно – то есть так поздно, что скоро станет рано. Обогнув заведение Сигизмунда, я вошел внутрь. Увидел, как у стойки Борзой держит за локоть Ксюху, и поспешил к ним через зал, натягивая перчатки. Кинул взгляд на места, которые кочевник занимал с двумя дружками, – его приятелей там уже не было. Ушли спать или допивать в свой лагерь, а он, значит, решил нагнуть-таки девчонку…
В зале оставалось меньше десятка байкеров, и большинство едва держались на ногах. Сига не видно. Борька за стойкой протирал стаканы, молодой Игорь снимал вертел с очага, где дотлевали угли.
Борзой крепко держал Ксюху, не давая высвободиться. Я остановился за его спиной.
– Хватит ломаться, – говорил кочевник, – надоело тебя уговаривать. Ну, пошли!
Он грубо ухватил ее за плечо, потянул… а я грубо ухватил его за свисающий на спину «хвост». И тоже потянул: резко книзу, откинув голову назад, потом – вбок, разворачивая к себе. Он крякнул от боли и попытался в повороте врезать мне локтем. Я отступил. Теперь мы стояли лицами друг к другу, боком к стойке. За ней Борька вылупил на нас глаза.
– Ты… а, вышибала! – прохрипел Борзой. – Охренел, быдло тупое?! Я тебе ухи отрежу!
– Семь, – сказал я, окидывая взглядом его ярко-красную рубаху, штаны с бахромой, шейный платок, золотой браслет на запястье.
– Чего?!
Я пояснил:
– Сначала думал – десять. А теперь вижу – нет, семь.
– Ты чё несешь?!
Левой он потянул из кармана нож. Я понял, что бить им Борзой не собирается, по крайней мере, сейчас. Обманный маневр, чтобы отвлечь внимание от правой руки, которая в это время сжала глиняную кружку на стойке. Ту самую, из которой я пил, до того как покинуть зал. Ею бандит собрался сбоку вмазать мне по голове, он даже двинул локтем той руки, которой держал нож, чтобы еще сильнее сбить меня с толку. И в тот же миг ударил кружкой.
Раз! – я упал. Нет, не в прямом смысле, просто расслабил и подогнул ноги, будто провалился вниз, мгновенно присев на корточки, правая рука вытянулась вперед – и стальные шипы перчатки вломились в коленную чашечку Борзого. В это время кружка пронеслась над моей головой.
Два! – левая рука наискось вверх, второй удар – шипами по локтю – Борзой вскрикивает, до него только сейчас доходит, что он получил уже два… а теперь три очень болезненных удара. Я выпрямляюсь, нога взлетает, колено прижато к диафрагме, распрямляется – и подкованный каблук врезается в бедро – четыре! – бьет сбоку, поскольку в результате собственного замаха Борзой развернулся вполоборота ко мне. Пять! – кочевник грудой костей падает на пол – шесть! – наклонившись, выдергиваю нож из его кармана, отщелкиваю клинок, приставляю к горлу и говорю, внимательно глядя в глаза:
– Семь. И у тебя десять секунд, чтобы свалить. Иначе зарежу.
Выпрямляюсь, морщась от проснувшейся боли в ноге. Всё.
Миха говорил: ты никогда не будешь силачом. Ты жилистый, но не мощный. Гибкий, но не очень-то сильный. Не обольщайся насчет себя. Любой увалень сомнет тебе ребра кулаком, если попадет. Смысл в том, чтобы использовать свои плюсы и не дать врагу воспользоваться минусами. Первое: работай по суставам. По ним нужно наносить короткие быстрые удары. Второе: действуй неожиданно и резко. Неожиданность, запомнил? Только на ней сможешь выехать в драке. Быстро входи в клинч и сразу отскакивай. Позволишь себя схватить – тебе конец. И в подтверждение своих слов он во время очередного спарринга, если я не успевал вывернуться, хватал меня в медвежьи объятия, сдавливал так, что хрустели ребра. Еще напарник тренировал меня «работать по суставам». Колени болели, локти ныли, саднило кулаки, я месяцами ходил в синяках, но постепенно костяшки пальцев и мягкие ткани твердели, привыкая в нагрузке, и я учился наносить все более короткие и резкие – «кинжальные», как Миха называл их, – удары.
Борзой встал на четвереньки, преодолев таким манером ползала, выпрямился. Хромая, плетью свесив правую руку, он покинул Шатер.
Я защелкнул нож – тот самый, Михин! – шепнул глядевшей на меня вытаращенными глазами Ксюхе: «Я вернусь» – и нырнул в коридор за стойкой. Пробежав его, раскрыл клапан в свою каморку, вытащил из сейфа ружье, выскочил через дверь. Запер ее и рванул в обход Шатра.
И очутился по другую сторону как раз вовремя, чтобы увидеть, как силуэт в красной рубахе удаляется, хромая, между развалин. Пригибаясь, я поспешил за ним. Он приведет меня на стоянку банды.
Пора разобраться с уродами.
Глава четвертая
Люди и уроды
Быстро стало ясно, куда направляется Борзой.
Поняв это, я кивнул сам себе: так вот в чем дело! Хорошо, что стоянка бандитов недалеко, но, если Миха жив, где именно они его спрятали?
На бывшей автомастерской горел костер. Вокруг сидели трое, еще одного я увидел на фургоне грузовика, а пятый расположился на крыше мастерской. Причем последние двое не просто так сидели, это были вооруженные охранники. Иногда они оглядывались, иногда вставали и прохаживались. Интересно, зачем охранять лагерь, который находится почти у самой Ставки? Здесь некому напасть. Разве что конкурирующая банда решит наскочить.
Так или иначе, они насторожены и чего-то опасаются. Это плохо.
Когда стало ясно, что Борзой идет прямиком к костру, я пригнулся еще ниже, перебежал от дерева к кустарнику, а оттуда – к большому куску бетона, лежавшему на границе стоянки. Присел за ним и очень осторожно выглянул.
Всё, дальше двигаться нельзя: костер горит ярко, и если не с грузовика, так с крыши мастерской меня точно засекут. Ладно, что мы тут имеем?.. Прямоугольник асфальта, на нем – длинное здание мастерской, ворота выломаны, виден большой зал. Перед мастерской, задом к ней, стоит грузовик. Слева от машины – ремонтная «яма», справа – костер. Я сейчас гляжу на все это спереди, то есть нахожусь перед покатой кабиной грузовика.
На крыше фургона сидел охренеть какой огромный мужик, метра два ростом, если не больше. Я не мог понять, что у него за ствол, но было такое впечатление, что это ручной пулемет. А вот часового на крыше мастерской почти не видно – виден только силуэт, едва подсвеченный снизу.
Вокруг костра лежали шкуры, на них устроились трое бандитов. Пахло жареным мясом и крепким куревом. Двоих я узнал: Рыба и Кузьма. Бородач-егерь курил, неторопливо затягиваясь, уголек самокрутки разгорался и угасал. Третий сидел ко мне спиной. Обычного роста, бритый череп, очень широкие плечи. Пока больше о нем сказать нечего.
Ну, и где Миха? Заперт в одной из комнат рядом с ремонтным залом? Или связанный лежит на дне бетонной ямы? Нет, последнее – вряд ли.
Когда Борзой подошел к костру, Рыба не пошевелился, а Кузьма с третьим бандитом подняли головы. Великан на грузовике повернулся, скрипнув железом. Часовой на мастерской не двигался – может, заснул?
– Я тебе сказал: долго не бухать, – угрюмо произнес тот, что сидел спиной ко мне. – Почему хромаешь? С рукой что?
Ясно, старший. Главарь.
– Да я… – заговорил Борзой, – там с одним… хреном из леса! Сцепился с ним…
– Сцепился? – на бритой голове заиграли отблески костра, когда главарь всем корпусом развернулся к Борзому, неуверенно топтавшему у костра.
– Ну, так вышло…
– Что ты лепечешь, придурок? Судя по тому, как ты хромаешь, он тебя отметелил.
– Не, Метис, ты послушай…
– Чего мне тебя слушать? Сказано было: скоро дело очень серьезное, ни во что не встревать. А ты?
– Да я… Девка эта, понимаешь? Шлюха – а не дает! Я к ней и так, и сяк… А этот… Ну, он вышибала там новый. Пошли, замочим его, Метис, – горячо шептал Борзой, склоняясь к главарю. – Он жлоб какой-то, из Леса только выполз… у-у, морда тупая! Давай его завалим, к Лесу бога душу его мать!
– Шум, сказано было, не поднимать, – раздельно повторил тот, кого звали Метисом.
– Да какой шум! Мы тихо! Зарежем его, чик – и жмурик!
– А сам, значит, не можешь? – спросил Кузьма, выпустив в небо клуб дыма.
– А ты молчи, борода! – окрысился Борзой. – Вертухай, блин, чья б мычала! Метис, ну, пошли…
Борзой еще ниже склонился к главарю. Я не понял, что произошло, не увидел удара, но кочевник в красной рубашке вдруг отлетел назад и стукнулся затылком об асфальт. Приподняв голову, он застонал:
– Мети-ис, ну ты чего…
– Дурак ты, – тот вроде и не шелохнулся. – Еще раз встрянешь в такое, я тебя убью. Не посмотрю, что племянник. Ты понял? Понял, дурак?
– Понял, понял я, – Борзой перевернулся на живот, подполз к костру и с трудом сел.
– Всем спать, – приказал Метис, затем повысил голос: – Боров, Гига – дежурить дальше, через два часа Кузьма с Рыбой сменят. Все, тишина.
Он как сидел – так и лег на бок. Подчинение в банде было, судя по всему, полное, никто в ответ не сказал ни слова. Остальные трое тоже улеглись, подтянув к себе шкуры, накрылись ими. Кузьма щелчком отбросил самокрутку, та упала на асфальт, разлетелась искрами и погасла.
Я продолжал наблюдать. Спустя пару минут Борзой сел, оглядел других, вороватым движением достал из шкур фляжку, раскрыл и надолго припал к ней. Убрал, вытащил пачку сигарет. Веткой выкатив из костра уголек, прикурил.
Стало совсем тихо. На грузовике здоровяк выпрямился, потянулся с громким зевком. И правда великан, больше Кирпича, а ведь тот немаленький. Такого, как вышибалу, на «раз-два-три» не свалишь. Боров – почти наверняка эта кликуха принадлежала именно часовому на грузовике – прошелся по кузову, и я понял, что в руках у него действительно ручной пулемет, с торчащим кверху длинным загнутым магазином. Во дает мужик! Такой ствол весит целую тонну. Встав спиной ко мне на другом конце машины, Боров махнул рукой часовому на крыше, и тот в ответ отсалютовал. Не спит, значит. Великан повернулся боком ко мне, сел и замер.
Я внимательно оглядел грузовик. Фургон обит железом, двери не видно – она в торце, обращенном к мастерской. Сбоку два окна, закрытые железными ставнями. Еще и засовы на них. Снаружи. Почему так?
Миха внутри, вот почему.
Конечно, я не знал этого наверняка, но возникла полная уверенность: он там. Не в одной из подсобок внутри мастерской, не на дне бетонной ямы – в фургоне.
И сейчас мне туда не пробраться. То есть чисто теоретически я могу обойти мастерскую, залезть на нее с тыла, тихо подползти к часовому, Гиге этому, еще тише снять его, также неслышно спуститься, затем, улучив момент, когда Боров будет смотреть в другую сторону, подобраться к грузовику, забраться на фургон, перерезать глотку великану… Но практически – это нереально. Я не ниндзя и не человек-невидимка. На крыше обязательно что-нибудь скрипнет, Гига, или Боров, или кто-то у костра обязательно услышат – в общем, меня засекут. И Мишу не спасу, и сам спалюсь.
Главное, у меня до сих пор очень мало информации. Даже предположений нет, зачем они выкрали напарника. Надо вернуться, еще раз все обдумать, попытаться раздобыть новые сведения, порасспрашивать людей. А завтра действовать. То есть уже сегодня, скоро рассвет.
Была и вторая причина, по которой я не спешил начинать прямо сейчас: мучительно хотелось спать. На ногах с раннего утра, ранен, ходил много от стоянки до Черного Рынка, по веревке ползал, стрелял, дрался дважды. Насыщенный день. А тут пара часовых в разных точках и на разной высоте, трое людей у костра… В таком состоянии точно не смогу разобраться со всеми.
Борзой, докурив, улегся. Я на корточках тихо попятился от своего укрытия, потом выпрямился и пошел обратно в Шатер.
* * *
Заведение уже закрылось. На табурете, завернувшись в одеяло, дремал Борька с АК на коленях, входной клапан был затянут. Я обошел Шатер и попал в свою каморку, воспользовавшись задней дверью.
Днем в коридоре у кухни я заметил большую бадью с водой и теперь решил ею воспользоваться. Разделся, в одних штанах прошел туда, по дороге сняв с крюка, вбитого в столб, тускло горевшую газовую лампу. Наскоро помывшись, вернулся к себе. Хорошо, что шкуры на кровати чистые и, кажется, без блох. Поставив лампу на пол, я положил «махновку» у края койки и с наслаждением вытянулся на ней. Увидел, что не навесил замок на кольцо молнии, закрывающей входной клапан, понял, что встать и сделать это нет уже никаких сил…
Брезент шевельнулся, застежка тихо звякнула. Ствол ТОЗа уставился в лицо вошедшему.
То есть вошедшей.
– Хочешь застрелить девушку? – спросила она.
Поспал, называется. Я тихо вздохнул. С другой стороны, даже удачно, мне ведь кое-что пришло в голову по дороге от стоянки бандитов, и девчонка нужна для воплощения плана.
– Стрелять не буду, но могу поцеловать, – сказал я.
Ксюха пошла к кровати. На ней была только мужская рубашка, застегнутая на две нижнюю пуговицу, и больше ничего. Ствол ружья все еще смотрел на гостью. Она приближалась медленно, глядя мне в лицо, пока металл не коснулся нижней части живота, скрытого рубашкой. Словно не заметив этого, Ксюха спросила:
– Где ты был?
– Дышал воздухом.
Я слегка опустил оружие, подцепил край рубашки и медленно повел стволом вверх, задирая ее. С протяжным вздохом Ксюха отстранила ружье, встала коленями на край кровати, затем качнулась вперед – и мягко упала на меня, прижавшись всем телом.
* * *
Она тихо сопела мне в ухо, устроившись у стены, на боку, закинув на меня согнутую ногу и обняв, щекой на моем плече. Лампа погасла, но сквозь щели в деревянной стене проникал тусклый утренний свет.
– Почти утро, – сказал я. – Так и не поспал.
– Жалеешь? – спросила она. – Хотел бы сейчас быть один?
– Не жалею. Но спать-то все равно хочется.
– С утра в Шатре никого. У меня дела по хозяйству, а ты до двенадцати можешь не вставать. Или дольше.
– Не могу, у меня тоже дела.
– Чем ты занимаешься? Охотишься… а еще что?
– Да ничего, – пожал я плечами. – Просто охотимся.
– Охотимся? Так ты не один?
Я пояснил нехотя:
– Напарник у меня есть, Михаил. Он… в другом месте сейчас.
Ксюха погладила меня по груди, ноготком коснулась впадины мод моим горлом и задумчиво проговорила:
– Я видела, как ты дрался. С Кирпичом, потом с Борзым. Ты совсем не боялся. У тебя глаза такие были… как будто равнодушные. Тут частые драки, я же вижу: у мужиков в глазах всегда или злоба, или страх, а обычно и то, и другое. А у тебя не было. Ты что, вообще не боишься?
Глядя в скошенный брезентовый потолок, я сказал:
– Отбоялся уже.
– В смысле?
– Я должен был умереть давно. Можно сказать, что умер. Чего мне теперь бояться?
Она уставилась на меня, приподняв голову.
– Как это – умер? Во время Пандемии?
– Немного позже. Да неважно, забудь.
– Нет, важно. Расскажи.
– Тут особо нечего рассказывать. Это когда мы с Михой познакомились, с напарником… Он старше меня лет на тридцать, наверное. И он на самом деле мой учитель, а не напарник. Только в последнюю пару лет мы как бы на равных стали, а раньше… В общем, мне было двенадцать, родных никого, все погибли или пропали. Я тогда впервые убил человека. Один бомж устроил логово в подвале бойлерной, натаскал туда кучу продуктов из ближайшего магаза, который почти сразу после этого разграбили мародеры. У бомжа была двустволка и еще набор тесаков из мясного отдела. Он в бойлерной засел, спрятался то есть, я один про его логово знал. У меня началось воспаление легких, плюс с голоду уже совсем подыхал. Забрался я на крышу бойлерной с большим камнем и стал ждать. Долго ждал, почти сутки. Бомж наружу вышел по своим делам, потом назад – и я ему на голову сбросил камень. Убил, оттащил тело, вернее, откатил в сторону. Уже совсем без сил. Залез в бойлерную, заперся, поел немного и вырубился. У меня жар начался, видения всякие… Внутри бойлерной – трубы, всё в мазуте, ветошь вонючая, кирпичные стены, глухо, темно. Я за трубой лежу, в тряпье завернулся и брежу. То отца увижу, то мать, хотя ее и не помнил вроде совсем. То чертей каких-то. Мутантов. Потом вдруг стал Лес видеть… – я запнулся.