— Простите, но о вашем.
— Послушайте!.. вы ее любите — и он любит! Но стоит вам сказать лишь слово, и ему ее не получить — никогда! Это я вам обещаю, я!
— Опять же, сэр, вы кто такой?
— Я дитя Исиды![8]
— Даже так?.. Сдается мне, вы немного промахнулись: это Лондон, а не какая-то дыра в пустыне.
— Неужели я не знаю?.. какое это имеет значение?.. сами увидите! Придет день, и вы позовете меня… поймете, как невыносимо вам видеть ее в его объятиях… ее, ту, что любима вами! Тогда вы меня позовете, и я приду, и это будет конец Пола Лессинхэма.
Пока я соображал, на самом ли деле он столь безумен, как кажется, или же это наглый мошенник, надумавший заточить свой топор и избравший меня точильным камнем, он исчез из комнаты. Я последовал за ним.
— Кончайте!.. остановитесь! — кричал я.
Должно быть, он поднаторел в ходьбе, потому что не успел я очутиться в коридоре, как стукнула входная дверь, а когда я выскочил на улицу, намереваясь окликнуть его, ни справа, ни слева не оказалось никого похожего на моего гостя.
Глава 13. Гравюра
«Интересно, что этот милейший попрошайка на самом деле имел в виду, да и вообще кто он такой? — именно это спросил я у себя, вернувшись в лабораторию. — Если верно то, что Судьба время от времени запечатлевает характер человека на его лице, тогда, без малейшей тени сомнения, гость у меня был прелюбопытнейший. Хотел бы я знать, что его связывает с Апостолом… или здесь он всего лишь блефует?»
Я мерил шагами комнату, ибо в ту минуту утерял всякий интерес к проводимым мною опытам.
«Если он блефовал, то лучшей игры мне видеть не доводилось… и все-таки, что за коготок увяз у такого педанта, как святой Павел, в этом болоте? Малого всего перекосило, стоило лишь упомянуть имя сего подающего надежды радикала. Нет ли здесь политического мотива? Надо подумать… чем мог Лессинхэм оскорбить религиозные или патриотические чувства самых фанатичных представителей Востока? С точки зрения политики, ничего не вспоминается. Как правило, в дипломатию он старается не лезть. Если он кого оскорбил… хотя нет — репутация у него необычайно высока! — мотив нужно искать где-то в другом месте. Но тогда где?»
Чем старательнее я размышлял над загадкой, тем сильнее запутывался.
«Чушь какая!.. У этого негодяя общего со святым Павлом не больше, чем со святым Петром. Не исключено, что он тронутый; если это не так, то он затеял хитрую игру — скорее всего, хочет кого-нибудь общипать! — попытал счастья со мной, но не вышло. А что до Марджори… моей Марджори!.. только вот не моя она, черт побери!.. не растеряйся я так сильно, проломил бы ему башку в нескольких местах только за то, что он посмел произнести ее имя… нехристь, магометанин!.. А теперь вернемся к планированию чудесненького убийства!»
Я схватил маску — кстати, являющуюся одним из самых оригинальных изобретений последних лет: если солдаты будущего станут носить ее, они будут неуязвимы для моего оружия! — и собирался натянуть ее на себя, когда в дверь постучали.
— Кто там?.. Войдите!
Это был Эдвардс. Он с недоумением оглядел комнату.
— Простите, сэр, я думал, вы не один. Я не знал, что тот… тот джентльмен ушел.
— Вылетел через трубу, как все ему подобные господа… Какого черта ты его впустил, ведь я запретил тебе это?
— Клянусь, сэр, понятия не имею. Я передал ему ваши слова, а он… посмотрел на меня, и… больше я ничего не помню — очнулся, уже стоя в этой комнате.
Если бы передо мной был кто-нибудь другой, а не Эдвардс, я бы заподозрил, что без взятки тут не обошлось, однако в Эдвардсе я не сомневался. Все оказалось, как я и предполагал: ко мне приходил первоклассный гипнотизер; он среди бела дня в самом деле околдовал моего слугу, прямо у моего порога; надо бы узнать о нем побольше. Эдвардс продолжил:
— Еще один человек, сэр, желает говорить с вами: это мистер Лессинхэм.
— Мистер Лессинхэм! — В ту минуту совпадение показалось странным, хотя смею предположить, что это была лишь видимость. — Проводите его ко мне.
Вскоре вошел Пол.
Мне стоит признать — и я уже делал это раньше! — что, в некотором смысле, я восхищаюсь этим человеком… если он, конечно, не собирается завязывать определенные отношения. Он обладает физическими качествами, радующим и мой глаз: если брать в расчет одну лишь биологию, то каждая его поза, каждое движение наполнены истинной жизненной энергией… скрытой силой; худощавый и подтянутый, он, при желании, умеет показать свою мощь. Он гибок и активен, не суетлив, но проворен, красиво сложен, держится отлично — такой человек наверняка преодолеет любые трудности. Вы можете обогнать его на короткой дистанции, физически или интеллектуально — пусть вам и придется проявить недюжинную расторопность! — но в марафонском беге он вас обставит. Не знаю, смог бы я действительно довериться такому, как он, пока, конечно, не убедился бы, что все в его руках… но понять, так ли это, в его случае необычайно сложно: он слишком спокоен, слишком уверен в себе, не теряет самообладания, даже если ему грозит смертельная опасность; и что бы он ни делал, у него всегда наготове уважительная причина. Как в Парламенте, так и вне его, у Лэссинхэма репутация человека с железными нервами — и сложилась она не на пустом месте; и все же меня терзают сомнения. Если я его правильно понимаю, он из тех личностей, что, сталкиваясь с препятствиями, падают духом, но затем, когда тяжкие минуты позади, подобно Фениксу, возрождаются из пепла. Тем не менее, если при этом рядом будут его соратники, Лессинхэм и вида не подаст, что что-то не так.
Вот такого человека полюбила Марджори. Ладно, возможно, у нее была на то причина. Он человек с положением — и карьера его, вероятно, взлетит еще выше; не без амбиций — способен достичь большинства поставленных целей; неплох собой; приятен в общении — если того захочет; среди дам слывет настоящим мужчиной, который «всегда поступает верно и делает это вовремя и должным образом». И все же!.. Хорошо, насколько я понимаю, все мы хамы, а большинство в придачу педанты; но бога ради, не заставляйте нас это проявлять.
Лессинхэм был одет, как подобает джентльмену: на нем был черный фрак, черный жилет, темно-серые брюки, воротничок-стойка, безупречный галстук-бабочка, перчатки нужного оттенка; волосы его были аккуратно причесаны, а улыбка, если не как у ребенка, то во всяком случае приятная.
— Я не побеспокоил вас?
— Ничуть.
— Уверены?.. Когда я попадаю в места, где человек ведет противоборство с природой в стремлении раскрыть ее тайны, я чувствую, что переступаю порог неизвестного. В последний раз я был здесь сразу после того, как вы получили патенты на систему морского телеграфа, тут же приобретенную адмиралтейством — мудрое решение… Чем вы заняты теперь?
— Смертью.
— Как?.. в самом деле?.. о чем это вы?
— Если войдете в состав следующего правительства, вы, вероятно, узнаете сами; не исключено, что оно станет первым, кому я пред ложу новое хитроумное изобретение в искусстве убийства.
— Понимаю… новый снаряд… Как долго будет продолжаться эта гонка средств нападения и защиты?
— Пока не потухнет солнце.
— А потом?
— Защита не понадобится — будет нечего защищать.
Он посмотрел на меня спокойными, серьезными глазами.
— Теория, что мы движемся к гибели планеты во льдах, не слишком весела. — Он принялся теребить пальцем стеклянную реторту на столе. — Кстати, было очень любезно с вашей стороны заглянуть ко мне вчера ночью. Боюсь, вы сочли меня невежливым, поэтому я пришел к вам принести свои извинения.
— Нет, невежливым я вас не счел; я счел вас… странным.
— Да. — Он посмотрел на меня с безразличием, кое мог напускать на себя по своей воле и которое послужило основой его репутации человека с железными нервами. — Я был встревожен и нездоров. К тому же меня не волновал взлом, даже совершенный безумцем.
— Тот человек был безумен?
— Вы его видели?
— Как вас.
— Где?
— На улице.
— Насколько близко вы подошли к нему?
— Ближе, чем мы с вами сейчас стоим.
— Вот как. Я и не думал, что вы столкнулись с ним в упор. Вы пытались его остановить?
— Легче сказать, чем сделать; он убежал так стремительно…
— Вы видели, как он был одет, точнее, раздет?
— Видел.
— Совершенно голый, в одном плаще в такую-то ночку. Кто, кроме сумасшедшего, решит вломиться в чужой дом в подобном костюме?
— Он что-то взял?
— Абсолютно ничего.
— Кажется, вышел прелюбопытный анекдот.
Он повел бровью — по словам членов Палаты общин, это был единственный признак эмоций, который он когда-либо позволял себе.
— Мы уже привыкли к таким любопытным выходкам. Буду вам обязан, если об этом случае больше никто не узнает — больше никто. — Он повторил эти два слова, будто подчеркивая их значение. Я подумал, не имеет ли он в виду Марджори. — Дело расследуется полицией. Пока оно не продвинется, нужно следить, чтобы сведения о происшествии не просочились в газеты и не поползли слухи. Понимаете, как это важно?
Я кивнул. Он сменил тему:
— Так чем вы сейчас занимаетесь — снарядом или орудием?
— Войдете в следующее правительство, сами, наверное, узнаете; не войдете — останется тайной.
— Полагаю, вы обязаны молчать о таких вещах?
— Да. Вы сами, кажется, предпочитаете хранить в тайне дела гораздо менее значительные.
— Вы о том, что было вчера ночью? Если даже такой пустяк, как этот, попадет в прессу или кому на язык — что равноценно! — вы удивитесь, как нам станут досаждать. Это будет тяготить почти невыносимо. Обычный человек совершит убийство и не привлечет к себе никакого внимания, однако стоит воришке залезть в карман знаменитости, так все разом трубят об этом; и я вовсе не преувеличиваю, хотя так можно подумать… Что ж, до свиданья, благодарю, что пообещали мне молчать. — Ничего я ему не обещал, но это так, к слову. Он направился к выходу и вдруг остановился. — Еще одно: насколько мне известно, вы знаток древних суеверий и мертвых религий.
— Я интересуюсь этими предметами, но я не знаток.
— Не можете ли вы мне подсказать, каковы были догматы культа Исиды?
— Этого не подскажу ни я, ни кто-либо другой — если говорить о научном обосновании. Вам известно, что у Исиды был брат; культ Осириса и Исиды — это одно и то же. А вот каковы были его основы, или обряды, или нечто подобное — этого в наше время не знает никто. Папирусы и иные записи, дошедшие до нас, не содержат исчерпывающих сведений. Впрочем, то, что имеется, тоже изучено не полностью.
— Насколько я понимаю, чудеса, о которых столько говорят, относятся к области легенд?
— Какие чудеса вы имеете в виду?
— Не приписывались ли жрецам Исиды сверхъестественные способности?
— В общем и целом, сверхъестественные способности в те времена приписывались жрецам всех культов без исключения.
— Понимаю. — Он умолк, но тут же продолжил: — Полагаю, что культ Исиды давно ушел в прошлое и никто в нее больше не верит.
Я замешкался, недоумевая, с чего он вдруг заговорил об этом; понимаете, я знаю моего Павла: либо у него веская причина задавать такие вопросы, либо эти вопросы ширма для иного важного дела.
— Я бы не был так уверен.
Он посмотрел на меня взглядом бесстрастным, но пытливым.
— Вы думаете, у нее еще есть почитатели?
— Не исключаю такой возможности; более того, весьма вероятно, что где-нибудь в Африке — она огромна! — отдают дань Исиде, совсем как в старые добрые времена.
— Вы это точно знаете?
— Простите, а вам-то что известно?.. Вы осознаете, что обращаетесь ко мне, будто я свидетель по делу?.. Вы устраиваете этот допрос с определенной целью?
Он улыбнулся.
— В какой-то мере, да. Недавно я столкнулся с любопытным случаем и сейчас пытаюсь докопаться до сути.
— Что за случай?
— Боюсь, в данное время я не могу поведать вам о нем, но когда мне это будет дозволено, обязательно расскажу. Вас он заинтересует — как пример невероятного выживания… Кажется, последователи Исиды верили в перевоплощение?
— Некоторые — без сомнения.
— Что они под этим подразумевали?
— Перевоплощение.
— Да, но перевоплощение души или тела?
— Вы о чем?.. перевоплощение — это перевоплощение. Вы намекаете на что-то конкретное? Если скажете все без обиняков, я постараюсь дать нужные вам сведения, а сейчас ваши вопросы вызывают определенное недоумение.
— Ну, не важно… как вы говорите, «перевоплощение — это перевоплощение». — Я не сводил с него глаз; мне показалось, что я заметил в его поведении странное нежелание распространяться о предмете, речь о котором завел он сам. Он же продолжал поигрывать ретортой на столе. — А не было ли у верящих в Исиду некоего — как бы это сказать? — священного символа?
— Что?
— Не почитали ли они такого вот… не было ли у них в символике… жука?
— Так вы о