Уильям Александер
Лиаму.
Акт I
Картина I
Роуни проснулся от того, что Башка постучала по потолку с другой стороны. От стука сверху спланировали целые слои пыли. Башка снова постучала. Со стропил свисали цепи, а на них были подвешены корзины, и эти корзины тряслись от стука.
Роуни сел и попытался сморгнуть с глаз паутину сна (а с одного — комок пыли). Пол был покрыт соломенными матрасами, краденой одеждой, из которой сшили постельное белье, и спящими домочадцами. Два его брата сползли с соломы. Это были Кляксус и Щетинка. У Кляксуса были рыжие волосы, рыжие веснушки и примерно такого же цвета зубы. Щетинка был самым старшим и самым высоким, а еще он любил говорить, что у него растет борода. У него ее не было. У него росли отдельные волоски на кончике подбородка и на щеках около ушей.
Их сестра Вэсс вышла из комнаты девочек, которая на самом-то деле была частью той же самой комнаты, только отделенной простыней. Ее звали Вэсс и до того, как она поселилась у Башки. Некоторые Башкины внуки сохраняли свои старые имена. Некоторые придумывали себе новые. Кляксус и Щетинка придумали себе имена.
— Быстрее, — прошипела Вэсс.
Роуни поднялся на ноги, пальцами вычесал из волос солому и, спотыкаясь, поспешил убраться из середины комнаты. Он стоял с Вэсс и Кляксусом, пока Щетинка тянул за веревку, спускающую с потолка лестницу. Сверху долетал затхлый запах Башкиного чердака.
Вэсс поднялась наверх, остальные — за ней. Роуни пошел последним.
Повсюду на чердаке были птицы. По большей части это были голуби, серые и потрепанные. Встречались и цыплята. В темных углах нахохлились более крупные птицы незнакомой породы.
Башка сидела на стуле около железной печи, спрятав ноги под подолами своих серых юбок.
— Четыре внука, — сказала она. — Сегодня вас четверо. Достаточно для того, что я задумала на сегодня.
Слово «бабушка» не означало для Роуни, как и для остальных детей, находивших иногда приют в лачуге Башки, ни мамину мать, ни мать отца. Ни матерей, ни отцов в этом хозяйстве не наблюдалось, и слово «бабушка» значило просто «Башка».
Четверо детей выстроились перед стулом и застыли в ожидании. Рядом два цыпленка клевали доски пола, надеясь найти семена.
— Мне нужно отнести яйца на прилавок Хэггота, — сказала Башка. Она показала пальцем на Щетинку и Кляксуса, но не назвала их имен. Может быть, она и не знала их имен. — Сегодня он будет на рынке Северного берега. Обменяйте яйца на зерновой корм, лучший корм для цыплят, какой только найдете. Принесите его мне. Вы это сделаете, ну?
— Да, Башка. — Щетинка взял деревянный ящик с яйцами, переложенными соломой. Все четверо развернулись и собрались уйти.
— Не спешите уходить, — сказала Башка. — Она сняла со своей шеи маленький кожаный мешочек и протянула его Вэсс. — Повесь это на цепи ворот Часовой башни. Пропой заклинание, которому я обучила тебя вчера вечером, и отступи назад, когда это сделаешь. Только аккуратно с мешочком. Это дар гостеприимства, и он почти готов.
Вэсс осторожно взяла мешочек:
— Что в нем? — спросила она.
— Птичий череп, набитый кое-чем другим. Если хорошо выполнишь мое поручение, я могу научить тебя его готовить.
— Да, Башка, — сказала Вэсс.
— Идите, — сказала Граба. — Все, кроме карлика, самого маленького. Роуни пусть подождет со мной.
Роуни послушно остался. Он гадал, почему это Башка знает его имя. Она знала имена тех, за кем следила, а то, что за тобой следит Башка, не всегда было хорошо.
Он слышал, как Вэсс, Щетинка и Кляксус спускаются по лестнице.
— Да, Башка? — спросил Роуни.
— У меня кончился завод в ногах, — сказала она ему. — Заведи их, ну. — Она протянула ему свою механическую ногу. Она была похожа на птичью: три длинных когтя-пальца спереди, и один сзади, вместо каблука. Конечность целиком состояла из меди и древесины.
Роуни нащупал у нее под ложечкой ключ и завел его, наблюдая, как вертятся вокруг цепей шестеренки.
Башка всегда говорила, что мистер Скрад, местный механик, не умел делать человеческие ноги. Вэсс за ее спиной утверждала, что птичьи лапы требовались Башке, чтобы удерживать в воздухе ее мощную фигуру, и, не потеряй она свои собственные ноги, она бы сейчас не смогла ходить.
Щетинка говорил, что Башка была моряком или корабельной ведьмой, и ноги она потеряла в бою с пиратами. Он рассказывал, что Башка убила несколько пиратов с помощью взгляда, смеха и пряди волос, а потом они отрезали ей ноги ржавыми мечами. Рассказывая историю, он никогда не пропускал слова «ржавый»: «Р-р-р-р-ржавые мечи! Ха!». На этом месте он тыкал Роуни палкой под колени, чтобы тот потерял равновесие.
Щетинка часто рассказывал эту историю. В первый раз Роуни заплакал, а остальные внуки Башки расхохотались. На второй раз Роуни злобно уставился с земли на Щетинку. Во время третьего рассказа Роуни нарочно упал навзничь, воздев руки и подражая скрипучему голосу Башки:
— Будь ты проклят, Пиратский король! — (К тому моменту история сильно разрослась, и обыкновенные речные пираты стали целой баржей под предводительством Короля всех пиратов).
Все засмеялись. Щетинка помог ему подняться и с тех пор уже не бил его так сильно во время рассказа, потому что Роуни не смог бы сказать свои слова, шипя от боли и держась за ногу. Это все еще было больно, но уже не так.
Теперь история почти превратилась в пьесу. Это было опасно. В Зомбее были запрещены любые спектакли.
Роуни завел левую ногу так туго, как только смог, и убрал ключ под колено. Башка поджала левую ногу и протянула ему правую. Роуни вытащил ключ и повернул его один раз. Конструкция громко и противно скрипнула. Башка сморщила лицо и замахала руками:
— Нужно масло, — сказала она. Она пошарила на антресолях, вынула оттуда маленькое коричневое яйцо и выжала его себе в рот. То хрустнуло. — У меня не осталось машинного масла, — сказала она под звук ломающейся скорлупы. — Сходи в лавку Скрада за баночкой. Я переплатила ему за починку ног, и он мне должен. Не позволяй ему тебя переубедить.
— Да, Башка, — сказал Роуни. — Он засунул обратно ключ, обогнул цыпленка и сбежал по лестнице.
Он схватил куртку, хотя снаружи было немного жарковато для курток, и попытался выйти через дверь. Та не поддавалась. Роуни вспомнил, что она и не должна поддаваться. Башка иногда передвигала куда-то свой дом. Она отсылала всех прочь, поднимала лачугу и отправлялась куда-то еще. Потом она пускала обратно тех, кому удавалось ее отыскать. В последний раз, когда она так передвигала свой дом, она повернула его дверью к соседской стене.
— Почему бы не воспользоваться окном? — сказала она, стоило Вэсс пожаловаться. — Так вид из окна лучше.
Роуни вылез в окно и спрыгнул на улицу.
Картина II
Южный берег города был пыльным. Роуни старался не наступать на пласты пыли, устилавшие улицу. Каждое утро подметальщики выметали дома, оставляя за дверью огромные буроватые пласты пыли. Каждый день пыль медленно, но верно возвращалась назад и покрывала пол. Существовала разновидность рыбы, которая плавала в южнобережной пыли, и разновидность птицы, длинным клювом рыбачившая в нагромождениях пыли. Когда пыльные рыбы начинали метать икру, жизнь подметальщиков становилась интересной.
Роуни натянул куртку, которая была очень сильно ему велика. Она была цвета пыли, а может быть, так покрыта пылью, что уже нельзя было разобрать, какого она цвета. Он хотел бы, чтобы Граба послала его на рынок с остальными, а не в мастерскую мистера Скрада. Он хотел есть. Башка никогда не кормила своих жильцов, а только посылала их с поручениями куда-нибудь, где можно добыть еду. Остальные обычно покупали в довесок к корму для цыплят какие-нибудь бутерброды или сладости, которые и съедали по дороге домой. Вряд ли ему достанется, а пить машинное масло по дороге домой Роуни не мог. Это поручение его не прокормит.
Он пнул комок пыли, лежащий около ржавеющих ворот старой железнодорожной станции, раскашлялся и пожалел, что он это сделал.
Улицы, по которой шел Роуни, не была прямой. Он шел мимо домов, построенных друг у друга на крышах, новые дома и комнаты пристраивались к ним на сваях или выстреливали в стороны, удерживаясь на одном месте толстыми цепями. Жестяные, соломенные и деревянные крыши клонились друг к другу через его голову, почти соприкасаясь где-то посередине дороги.
Роуни не был высок, но прохожие давали ему пройти. Люди всегда давали пройти Башкиным внукам.
Он подошел к мосту Скрипачей.
По обе стороны от входа стояло по скрипачу. Они как будто сошлись в музыкальной дуэли. Перед каждым из них лежала шляпа, и обе шляпы были до половины наполнены монетами.
Роуни подобрал с земли камешек, как он всегда делал, проходя по этому мосту. Камешек был серым, а посередине его пересекала оранжевая линия. Роуни пронес его через вход, мимо перекрестного огня музыки, и на мост.
Мост Скрипачей был широким и достаточно длинным, чтобы в туманный день конец его терялся в тумане. Его центральную улицу мостили несколько раз старым камнем и новым железом. По обе стороны стояли магазинчики и жилые дома, разделенные переулками, выходящими на реку Зомбей.
Роуни прошел мимо нескольких разных музыкантов и мимо пустых шляп, занимавших места еще не пришедших музыкантов. Он прошел мимо куч лошадиного навоза, коровьего навоза и какого-то другого навоза, насчет которого он не мог ничего сказать, но запах был не таким ужасным, как на южнобережных дорогах. Ветер, гуляющий над рекой, очищал воздух на мосту. Роуни убедился, что его куртка не попала ни в одну кучку.
Навстречу Роуни промаршировали несколько стражников во главе с капитаном. Роуни сразу понял, что капитан стражи решил его не замечать, но все равно помедлил, прежде чем отойти в сторону. Он знал, что они не могут задержать его, пока он на мосту. Мост скрипачей был святыней. На нем никого никогда не арестовывали. Роуни предположил, что большая часть стоящих здесь домов принадлежит контрабандистам и прочим людям, не могущим безнаказанно ступить и шагу по городу.
Капитан стражи попытался одновременно злобно поглядеть на Роуни и проигнорировать его. Его взгляд впечатлял. У всех стражников были механические ноги, у кое-кого — механические руки, но только у капитана были глаза, сделанные из крошечных стеклянных шестеренок с радужками из темного стекла. Радужки имели форму шестеренок. Они медленно поворачивались в глазных яблоках.
Они маршировали, и ботинки стучали по мостовой через равные промежутки времени. Стражники всегда маршировали. Из ноги были сделаны таким образом, что им не предоставлялось иного выбора, кроме как маршировать.
— Пусть у вас отвалялся ноги, — прошептал Роуни им в спины, как только все они прошли. — Пусть ваше дыхание пахнет, как голубиные перья. — Он пытался придать словам силу, чтобы они стали настоящими проклятиями и пристали к ним. Если бы он только мог лучше проклинать! Конечно, Башка знала отличные проклятия, но она делилась своими секретами только с Вэсс.
В самом центре моста стояла Часовая башня Зомбея. На циферблате солнце из цветного стекла карабкалось на небо из цветного стекла, высоко над мозаикой города. Циферблат ярко сверкал, отражая солнце. Когда настоящее солнце зайдет, стеклянное солнце в часах закатится за стеклянный горизонт. Потом, ночью, за циферблатом зажгутся фонарики и осветят крошеную пробирающуюся на небо стеклянную луну.
Весь Зомбей гордился этими часами, хотя, по слухам, в башне обитал дух мастера-часовика. Главные ворота башни были заперты, задвинуты засовом и увешаны цепями. Внутрь никто никогда не входил.
Около дверей башни спиной к дороге стояла Вэсс с заклинала колдовской мешочек Башки. Роуни не мешал ей, хотя и не понимал, зачем привязывать дар гостеприимства с Часовой башне. В Часовой башне никто не жил.
Он продолжил путь к определенному участку низкой каменной стены, и там он обнаружил Щетинку и Кляксуса. При них был ящик яиц. Они сидели точно там, откуда Роуни всегда кидал камешки. Роуни не хотел, чтобы они оказались здесь, но они здесь были.
Они увидели его. Кляксус взял из ящика яйцо и предложил ему. Роуни протянул руку, потому что был голоден, хотя и знал, что Кляксус ни с кем ничем не делился.
Кляксус отвел руку и швырнул яйцо в реку.
Роуни вскрикнул.
Щетинка стукнул Кляксуса по лбу:
— Не бросайся едой. Никогда. — Он поглядел на Роуни. Роуни понадеялся, что он предложит ему другое яйцо, но этого не случилось. — Ты заводил ее колено? — спросил Щетинка. Роуни начал отвечать, но Кляксус заговорил одновременно с ним. У Кляксуса были большие, круглые, оттопыренные уши, но он редко их использовал.
— Ты упустил гоблинов, — сказал Кляксус.
— Каких еще гоблинов? — спросил Роуни.
— Которые приехали в фургоне, — сказал Щетинка.
— У одной из них были длинные, торчащие изо рта железные зубы, — сказал Кляксус.
— Не было, — сказал Щетинка.
— Были. Я кинул в нее яйцо.
— Она поймала яйцо и кинула его тебе. И это были не металлические зубы, а гвозди. Она использовала один из них, чтобы повесить вывеску.
— Неправда.
— Правда. Она просто держала гвозди во рту, чтобы освободить обе руки.
— Может быть, они используют металлические зубы вместо гвоздей, — сказал Кляксус. — Может быть, они отращивают их еще быстрее, чем выдирают.
— Ты зануда! — сказал Щетинка.
— Что было на вывеске? — спросил Роуни, но не получил ответа. Возможно, они и не знали.
— Вэсс уже должна бы закончить с дверью, — сказал Щетинка, меняя тему. Но Роуни не хотел менять тему.
— Я не знал, что гоблины могут выходить при свете дня, — сказал Роуни.
— Иначе им пришлось бы много двигаться, — сказал Кляксус. — Ни у кого из гоблинов нет дома. Поэтому они живут в фургонах. Солнце находит их и сжигает любое здание, где они пробыли больше, чем день и ночь. Поэтому они никогда не становятся ювелирами, а только кузнецами, потому что золото — это солнечный металл. А железо сжигает их поэтому приходится довольствоваться жестью.
— Лгунишка, — сказал Щетинка. — Они не работают с железом, потому что оно слишком тяжелое и твердое. С жестью просто проще обращаться.
— А еще они воришки, — сказал Кляксус, как будто с ним только что согласились.
— Это понятно, — сказал Щетинка.
— А что они крадут? — спросил Роуни.
— Все, — сказал Кляксус.
— Младших детей в каждой семье, — добавил Щетинка. — Поэтому Башка посылает с дырявыми жестяными банками только старших. Никто не посылает маленьких детей к фургонам, если, конечно, не хочет от них избавиться. — Он прыснул, и фырканье раздалось у него из носа, а не изо рта.
— Врунишка, — сказал Роуни.
— Это правда, — сказал Кляксус. — И они едят украденных детей.
Он запел песенку о воришках-гоблинах. Роуни отвернулся и поглядел на камешек в своей руке:
— Привет, — прошептал он так тихо, чтобы остальные его не услышали, и бросил его изо всех сил. Камень слегка плюхнул по поверхности реки, но вода осталась спокойной.
Щетинка перестал петь и щелкнул Роуни по голове:
— Не привлекай внимания реки, — сказал он. — По твою душу придет наводнение.
Роуни потер голову рукой. Он не обернулся. Он наблюдал за рекой. Она была широкой и полноводной, и Роуни не мог долго на нее смотреть. Слишком много надо было увидеть. Он смотрел, пока не был вынужден отвернуться, и перевел взгляд на обрывистые склоны по обе стороны реки, а потом — на камни перед собой.
У Роуни был брат, который был старше всех обитателей Башкиной лачуги, настоящий родной брат. Они были похожи, у обоих были темные глаза — глаза, сквозь которые было сложно увидеть душу. Все называли братьев Роуэн и Маленький Роуэн. Со временем «Маленький Роуэн» сократился до «Роуни». У Роуни никогда не было собственного имени. Их мать утонула, прежде чем могла ему его дать.
А еще он не знал своего возраста. Вэсс говорила, что Роуни восемь лет. Она помнила все дни рождения, но не всегда говорила о них правду, и Роуни подозревал, что тут-то она наверняка соврала. Он был уверен, что ему ближе к десяти.