Саша бросила ему благодарный взгляд. На Енисеева старалась не смотреть, а когда наконец подняла глаза, ее голос был хриплым больше от неловкости, чем от перенесенных испытаний:
– Глупость какая… Второй раз в жизни влипла! И опять меня выволакивает Евкурий Владимирович.
– Мы без галстуков, – напомнил Енисеев.
– Прости, Евкозий.
Дмитрий пристально посмотрел в ее бледное, но уже похорошевшее лицо, явно стараясь изгнать жуткое видение распухшей утопленницы.
– Добро пожаловать с того света! В рай, ясно, не пустили – бог правду видит, – так хоть про ад расскажи. В смоле сидела или сковородку лизала? Для Мазохина место уже приготовлено?.. Хотя для утопленников должно быть нечто особенное…
Саша со смущением повернулась к Енисееву:
– Сами понимаете, вам… тебе я обязана всем. Ты вообще прибыл вовремя. Люди уже боятся выйти.
– Не зря, – вставил Дмитрий.
– Да, не зря. Кто высовывается, может исчезнуть.
Енисеев в недоумении повертел в руках сдвоенные баллоны, повесил обратно на стену.
– Пора представиться здешнему руководству, – сказал он с сомнением. – До утра я, согласно инструкции, должен был отходить от шока. Сейчас утро… Будем считать, что отошел. Кто здесь командует? Надеюсь, все-таки биолог?
– У него нет специальности, – ответил Дмитрий бодро. – Не ахай, уже и здесь такие появились. Администратор! Отвечает за всю программу. Надо сказать, план дает, хотя навалили на нас, бедных…
– Администратор, – повторил Енисеев упавшим голосом. Он ладил с муравьями, зверями, птицами, ящерицами, компьютерами, даже с людьми иногда удавалось, но за всю жизнь еще ни разу не удавалось найти общий язык хотя бы с одним администратором. – Я пропал… Администратор обязательно повесит на меня самую пакостную работу. Как бы хорошо я ее ни сделал, все равно погавкаемся!
Дмитрий и Саша обменялись быстрыми взглядами. Енисеев снова нервно прошелся по стенам, но смотрел уже не на диковинки вооружения, а под ноги, будто шел за собственной похоронной процессией.
– Енисеев, – донесся до него крепнущий голосок Саши, – Мазохин, естественно, насядет на вас. Это понятно. Однако у вас есть шанс.
– Какой?
– Вас прислали как спасателя! Спасателя с очень широкими полномочиями.
– Полномочия мои не оговорены, – огрызнулся Енисеев. – А отстаивать я не очень умею. Пробел в образовании.
Дмитрий в великом удивлении поднял брови:
– Как? Да этому надо учиться в первую очередь! Закон выживания!
– Требуй организации собственной группы, – подсказала Саша мягко. – Ты во главе, мы с Димой подручные. На подхвате. От нас все равно толку мало. Мы не специалисты. Мы, если говорить честно, вчерашний день. Конечно, Мазохин не разрешит, но ты стой на своем. Это единственный шанс отвоевать самостоятельность. Или выходи на Морозова…
Без стука вошел улыбающийся Овсяненко. Профессиональным жестом потрогал Саше лоб, сказал улыбчиво:
– Как спалось? Евзебрий Владимирович, вас приглашает Мазохин.
Енисеев дернулся, словно у него внезапно заболел зуб. Овсяненко уже выворачивал веки Саше, вглядывался в глазное дно. Енисеев обвел лица друзей хмурым взглядом, тяжело вздохнул, молча вышел.
Мазохин, высокий, широкогрудый, в плотно обтягивающем тело комбинезоне, который делал его похожим на циркового арлекино, сидел за пультом связи. Под ним было настоящее кресло, бессмысленное в этом мире, но зато придающее его хозяину вид респектабельный и поистине директорский. По экрану бежали какие-то закодированные сообщения.
Услышав стук двери, он быстро переключил изображение на нейтральную заставку, живо оглянулся. Мускулы этого администратора красиво бугрились под эластичной тканью, а сам он выглядел так, словно только что спрыгнул с туго натянутой проволоки и шел жонглировать гирями, заранее вздувая мускулатуру.
Енисеев остановился посредине помещения. Мазохин быстро шагнул навстречу, крепко пожал руку. Лицо его излучало благорасположение.
– Здравствуйте, Евмордий Владимирович, – сказал он чистым ясным голосом. – Уж извините, что мы всем коллективом, так сказать, не присутствовали при вашем втором рождении… Увы! Каждая секунда на вес золота… Нет, намного дороже. Да и работники здесь сумасшедшие. Звереют, если отрываешь от работы. Не обижаетесь, что оставили с врачом наедине?
– Какие обиды? – пробормотал Енисеев. – Все правильно.
– Ну и слава богу. А то ведь люди разные… Не угадать, кто на что обидится. Я хочу, чтобы вы правильно поняли ситуацию. Я не оговорился насчет цены секунды. Станция обходится недешево, зато решает задачи, немыслимые для Большого Мира, Старого Света, как его еще называют. Мы наладили плавку особо чистых металлов, растим кристаллы с заданными решетками… Переворот не только в науке, это ожидалось, но даже в экономике! Наши работы дают возможность построить корабли, которые пронижут насквозь Солнце, этот газовый пузырь… Мы уже начали проковыривать окошко в вакуумный мир, откуда будем черпать неисчерпаемую энергию. Это все здесь, в Малом Мире. И только мы, никто больше, сидим на мешке с сокровищами! И ничего не делаем, чтоб они стали доступны человечеству!
Мазохин размахивал руками, глаза блестели. Енисеев был впечатлен, хотя понимал, что напористая речь для того и назначалась. Мазохин смотрел на него с такой надеждой, что возразить – это плюнуть в душу этому чистейшему и благороднейшему человеку. А заодно и всему человечеству, которое смотрит с надеждой, ждет, надеется и так далее.
– Ценю вашу работу, – ответил он с неловкостью. – Тоже хочу поскорее… Здесь погибло несколько человек. Как энтомолог полагаю, что основная опасность лежит в…
Мазохин нетерпеливо прервал:
– Меры приняты. Со Станции никто не отлучается, питанием обеспечивают Алексеевский и Фетисова. Они десантники, специалисты по выживанию… Да, Фетисова едва не… Но теперь все в порядке? Мы обязаны использовать все возможности, которые дает уникальная станция. Мы за эти два года сделали больше, чем сотня исследовательских институтов! Академия наук выхватывает наши результаты еще горяченькими. Мы уже окупили затраты…
Енисеев, с трудом борясь с рефлексом вежливости, заставил себя прервать начальника станции:
– Простите, но Станция потеряла специалистов более ценных, чем я. И может потерять еще.
– Если именно вы не приложите свои умелые руки? – быстро добавил Мазохин. – Вы сыщик? Майор Пронин, Квиллер, Мат Хельм и Тервис Макги в одном лице?
– Я мирмеколог, – ответил Енисеев. Он поднялся, чувствуя странное облегчение. Мазохин перешел грань глупой остротой, есть повод обидеться. – Здесь не чикагские джунгли, а мир насекомых. Инсектолог важнее сыщика. Морозов определил мой круг обязанностей достаточно четко. Я хотел бы сейчас иметь подробную картину несчастных случаев.
Мазохин тоже поднялся, но руками опирался на стул, отчего выглядел угрожающе. На миг в глазах промелькнуло колебание, затем голос прозвучал без интонаций, словно был синтезирован компьютером:
– У вас будет возможность пожалеть, что работу на Станции начали с конфликта с руководством. А о несчастных случаях вам лучше всего расскажет хирург Овсяненко.
– Благодарю вас, – сказал Енисеев.
– Всегда к вашим услугам, – ответил Мазохин.
Енисеев деревянно развернулся к выходу. То ли кожа истончилась настолько, то ли нервы оголились, но спиной он чувствовал взгляд начальника Станции до тех пор, пока сзади не захлопнулась дверь. Чувство оставалось гадкое, хотя сам изо всех сил убеждал себя в микропобеде. Раньше не только бы сам подставил спину, но и колени бы подогнул, чтобы удобнее было класть седло. А тут осмелел, огрызнулся… Но куда денешься, все в руках Мазохина. Даже уволиться нельзя, уйти в другую организацию. Надо лягаться. Загнанная в угол крыса начинает сражаться…
Комнату Овсяненко он ощутил по запаху. Хотя вся Станция заполнена всевозможными ароматами, запахами, иногда даже тянет откровенным смрадом, но он почти без колебаний прошел мимо трех дверей и толкнул четвертую.
Комната открылась странная, причудливая. Человек в плотном обтягивающем комбинезоне стоял к нему спиной. На столе и длинных полках подрагивают, как желе, приплюснутые разноцветные шары. Крупные – с дыню размером, мелкие – с кулак. Внутри шаров что-то происходило, двигалось, поблескивало. В одном Енисеев рассмотрел снежно-белый кристалл, вокруг кристалла вилась синеватая дымка.
Овсяненко обернулся. На лице мелькнул испуг, тут же губы растянулись в виноватой усмешке:
– А, это вы…
– Здравствуйте, – сказал Енисеев. – Я пробовал постучать, не получается!
– Да, здесь придется отказываться от многих привычек, – согласился Овсяненко. – Вас не пугает такое?..
Енисеев развел руками:
– Я сам жил в такой же помеси лаборатории, слесарной мастерской и спальни. Очень удобно, надо сказать.
– Тогда вы меня поймете, – вздохнул Овсяненко. – Это же мечта любого настоящего мужчины – жить в таких условиях. Жаль, все рушится, как только вместо собаки заводишь женщину… Не пугайтесь, это растворы абсолютно безобидные. Яды и кислоты я все же держу в посудине. А остальное…
– Экономия на посуде… – согласился Енисеев. – Колбы для химических растворов таких размеров изготовить трудно, да и зачем? Нет-нет, я правда все понимаю.
Овсяненко покосился на водяные шары на четырех широких полках. Самые крупные подрагивали, словно там вот-вот лопнет ППН, пленка поверхностного натяжения, средние просто чуть сплющились, а мелочь держалась как отлитая из ртути, форму идеальных шаров теряла только в самом основании.
– В самом деле не пугает? – переспросил Овсяненко. – Тогда вы просто чудо. Даже специалисты вздрагивают. Умом понимают, что межмолекулярное сцепление – сила, а чувства, увы… Мне тоже сперва все время казалось, что это попросту вода в целлофановом пакете… Вот лопнет – и хана! На самом же деле нечему там лопаться, вот в чем фокус! Под слоем того, что нам кажется пленкой, другая пленка, третья, четвертая… До бесконечности! До ядра то есть. Дмитрий увидел, тут же подал Мазохину заявку на изобретение: беспосудную торговлю молоком, кефиром, соками…
Енисеев не понял, растерялся:
– Торговлю молоком? Здесь?
Овсяненко нетерпеливо махнул рукой:
– Я забыл, что вы еще не знаете Мазохина. И Алексеевского тоже. У одного слишком много свободного времени, у другого… Словом, один подал, другой утвердил и отправил наверх… Вы знаете, если бы не вы, то вчера мы могли бы недосчитаться не только Фетисовой! Мы уже вооружились, как крестьяне перед битвой, вышли. А тут вы навстречу!
– Не я, Дмитрий…
– Но ехали на нем вы?
– Он нес нас с Сашей.
– Ну ехали, нес, это тонкости терминологии. В отношении Дмитрия, мне кажется, больше подходит слово «ехали». На нем не только ездить, весь Малый Мир можно вспахать. Фетисова уже в норме?
– Вашими молитвами.
– Намекаете, что я ничем не помог? Да, лишь болеутоляющее, укрепляющее… Вы сделали основное, зачем скромничать? А дальше вывезет молодость, ее здоровье… У вас что-то ко мне? Вы извините, это кажется грубым, но мы рычим и кусаемся, если отрывают от работы. Я ведь тоже Нобелевку строгаю, как и все здесь… Мы встречаемся вечером в кают-компании.
– Да, наслышан, – ответил Енисеев. – И тоже поневоле, так? Вы им не то уколы, не то еще что похуже…
– Все бывает, – ухмыльнулся Овсяненко. Он с нетерпением оглянулся на удивительные растворы. – Итак…
– Мне нужна картина всех несчастных случаев.
Овсяненко уже с мукой покосился на разноцветные шары:
– Э-э… но это ж дело прошлое, верно?
– Мне бы ваш оптимизм, – изумился Енисеев. – Вы что же, в самом деле думаете, что вот я пришел, сразу все звери подобреют?
Овсяненко развел руками:
– Вообще у вас в самом деле такая репутация. Десантники о вас все уши прожужжали. Вы нечто уникальное, со стальными мускулами… где вы их только прячете… Нет– нет, это я так, никаких обид. Садитесь, сейчас начнем. Это процесс долгий и печальный. Это приказ Мазохина?
– Скорее всего подсказка.
– Э-э… тогда, – произнес Овсяненко с надеждой, – может быть, лучше расскажут испытатели? Они сопровождали каждый выход. Без них и вода не святилась, если наружу.
Енисеев поднялся:
– Вы человек занятой. Я в самом деле лучше потревожу свободных охотников. Мне все равно, из какого стакана пить. Лишь бы чистый. До свиданья!
– До свиданья, – ответил Овсяненко уже из другого конца комнаты.
В коридоре Енисеев ощутил, что осталось некое ощущение недоговоренности. Занятость занятостью, но кое-что Овсяненко придержал в рукаве. Зачем?
ГЛАВА 5
Дверь распахнулась бесшумно, но оба десантника подскочили, как будто наступили на мину. На лице Дмитрия было нетерпение, у глазах Саши откровенный вопрос.
– У Мазохина вроде бы отгавкался… К добру ли? Конфликты далеко заводят. С начальством – тем более. Давайте о ваших бедах.
Саша опустила голову, взгляд ее ползал по полу, Дмитрий после паузы заговорил, тоже не поднимая глаз:
– Первыми погибли Коля Лямин и Максим Сафонов. Тогда конструировали крылья, вообразили себя Икарами. Нет, тот был дурак – Дедалами! Каждый работал над собственной конструкцией, собирался дать сто очков вперед любому по дальности, грузоподъемности, в высшем пилотаже. Лямин и Сафонов поднялись первыми. Крылья у них были не ахти, но здесь взлететь можно на чем угодно! Вон паук на собственной паутине летает…
Саша кашлянула, сказала низким сдавленным голосом:
– Высоко взлететь не удалось. Едва поднялись над верхушкой молочая, как мелькнула огромная тень. Мы внизу ощутили воздушный удар, нас разметало по земле. Никто даже не понял, стриж, ласточка или еще кто…
– Из Центра потом сообщили, что ласточка…
– Но это уже потом, – подтвердила Саша.
Енисеев молчал, рисуя картину в деталях. Он знал, что с того дня Полигон охраняется особенно тщательно. Даже накрыли тонкой металлической сетью. Насекомые еще могут шнырять туда и обратно, а вот даже воробей не пролезет. Но и без воробья можно влипнуть. Есть люди, которые могут отхватить себе пальцы в ручной мясорубке…
Дмитрий сказал виновато:
– Мы с Сашкой всегда шли первыми! Прикрывали яйцеголовых. Но тут у них сыграла амбиция: каждый летит на крыльях собственной конструкции! Мы с Сашкой бросились мастерить, но ты не поверишь, как быстро могут работать руками эти доктора наук, если им загорится! Мы с Сашкой отстали всего на сутки…
– Свою конструкцию? – удивился Енисеев. Он с уважением посмотрел на Дмитрия. – И у вас?
Дмитрий оскорбился:
– А мы не люди?
– Да, но… Вы брали за основу конструкцию Мухина или Жукова?
Дмитрий буркнул сердито:
– На фига нам какие-то основы? Мы сразу в дамки. Не Мухина и не Жукова, а прибили двух мух, выдрали крылья. Как говорится, нечего ждать милостей у природы, когда их можно взять силой.
– Понятно. Второй случай тоже был в полете?
– Никита исчез, погиб на пустом заброшенном пне. Искали трое суток, до сих пор не вносим в списки погибших. Четвертый погиб в полете, после чего Мазохин запретил пользоваться крыльями.
– Разумно. Дальше?
– Что в запретах разумного? Я слышал, это всегда вело к застойным явлениям.
– Этот запрет был разумным, потом объясню.
– Володя Измашкин погиб пятым. Тогда мы выходили уже группами. Измашкина схватил огромнейший муравей. Нет, Енисеев, не лазиус и даже не рыжий, с которыми мы так по-детски дрались. Господи, стыдно вспомнить! Он сцапал Измашкина и тут же умчался. Нас не заметил. Да и что мы смогли бы? Легче броситься на тиранозавра с палкой.
– Когда это случилось?
– Еще прошлым летом. А в начале этого погиб Устиненко. Исчез прямо с порога. Теперь Станцию можем покидать только мы с Сашей. И то лишь ради еды, а то куковали бы взаперти.
Енисеев с отвращением осмотрелся по сторонам:
– Так и живете? Это же тюрьма! Сами себя замуровали.
– Так и живем, – ответил Дмитрий хмуро. – Ученым еще терпимо. Физические законы и под этим бронированным колпаком те же, что и снаружи. Науку можно двигать, а каково нам?