— Молодой человек исчез после переговоров со мной. Следы его были потеряны. Но я не отчаивался, ваше превосходительство. Ведь одновременно с ним исчез из города и Чардони. Должна была быть какая-то связь между этими двумя исчезновениями. Я не предполагал простого совпадения…
— И оказались правы? Милый Хох, вы достойны похвалы. Дальше?
— Чардони сейчас работает в Сицилии над проектом полного заграждения Средиземного моря между тунисским мысом Аддар и пунктом Менфи на острове Сицилия. Примерное расстояние — меньше двухсот километров.
— Официально об этом ничего не известно, — поморщился Пумпель. — Продолжайте.
— Система минных полей, световые реле, автоматизм для взрывания мин под судами, не снабженными специальными телепредохранителями…
— Это не имеет прямого отношения к интересующему нас предмету. Но, во всяком случае, раздобудьте чертежи предохранителей и продолжайте следить за Чардони… Вернемся же к молодому человеку.
Хох почтительно улыбнулся:
— Это имеет самое прямое отношение к интересующему нас предмету. У меня самые веские основания предполагать, что Чардони не меньше нас заинтересован вопросом, о котором идет речь в папке номер сорок первый.
— Чардони? — изумился Пумпель.
— Да, и этот интерес, повидимому, каким-то образом связан с предполагаемыми работами нашего молодого человека. Вы знаете, что он большой индивидуалист и с наклонностью к некоторым необузданным поступкам с налетом авантюризма. Поэтому нет ничего удивительного, что молодой человек за собственный страх и риск предпринимает путешествие в СССР.
— Продолжайте, генерал, — пошевелил бровями Пумпель.
— Но случилось так, — Хох довольно сморщился, — случилось так, что он отправился на Восток не один. Мне удалось подсунуть ему гида, — старый Эдвар незаменим для подобных поручений. И таким образом мы, предпринимая некоторые самостоятельные исследования в направлении дела номер сорок первый, все время будем в курсе розысков, производимых с другого конца европейской оси — персонально Чардони и нашим молодым человеком.
— Хорошо, генерал, я очень доволен. Представьте мне официальный рапорт не позднее завтрашнего полудня. Теперь, есть ли какие-либо сведения, где может скрываться неофициальная, секретная лаборатория молодого человека?
— Полагаю, что ее следует искать в Западном полушарии.
Пумпель молчал, глядя прищуренными глазами на блеск мелькавшего шоссе. Хох замер в почтительном ожидании.
Наконец Пумпель вымолвил:
— Что сообщает Любитель?
— Он попрежнему работает на Востоке. Обзавелся, хотя и с необычайными трудностями, небольшим знакомством. Иногда попадается мелкая рыбешка. Немного разгильдяйства, чуть болтовни, капельку хвастовства — смотришь, можно работать.
— Ваша агентура овладела новым кодом?
— Вполне.
Пумпель умерил бег авто, нахмурил брови, сказал, не глядя на Хоха:
— Если вы хотите заслужить нечто большее, чем моя похвала, то слушайте внимательно: мне не нравится интерес молодого человека к вопросу, интересующему нас. Поэтому командируйте доверенного агента в Западное полушарие для поисков лаборатории молодого человека. Его идеи, повидимому, серьезнее, чем мы думали. Пусть другие тратят деньги. Но если изобретение молодого человека имеет связь с папкой номер сорок первый, то оно должно попасть в наши руки. С другой стороны, всячески форсируйте работу Любителя на Востоке. Ведь вы знаете, по чьей инициативе начато это дело!
Минуту выдерживал Пумпель официальное выражение на лице. Затем довольно улыбнулся:
— А теперь, мой милый Хох, что вы скажете насчет небольшого завтрака с бутылочкой горохового шампанского?
На своем морщинистом лице Хох выразил почтительный восторг.
ЦПКО
Веселые лучи солнца подняли в этот день Лебедева раньше обычного. Он открыл балкон и подумал: «Хорошо пройтись после чаю пешком по парку, пока еще роса блестит на травинках парковских пышных газонов. А еще лучше провести на воздухе весь день».
В свежих газетах за чаем прочитал крупное объявление:
ГРАНДИОЗНОЕ ГУЛЯНЬЕ! ВСЕ В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА! ДЕСЯТЬ ОРКЕСТРОВ! ПОДЪЕМ НА АЭРОСТАТАХ! ПРОГУЛКИ НА ГИДРОСАМОЛЕТАХ! ФЕЙЕРВЕРК!
«Заманчиво и кстати», подумал Лебедев и твердо решил обязательно посетить Центральный парк.
Спешные дела не позволили ему попасть в парк раньше вечера. Уставший Лебедев с удовольствием ходил по дорожкам тихой походкой человека, наслаждающегося июньским теплом, светом ласкающего солнца, зеленью травы, мягкой тенью густых сосен. Ветви бросали на песок дорожки причудливые тенистые узоры. Над парком слышалось гуденье самолетов. Лебедев вышел на прогалину, посмотрел, определил знакомые очертания машин: «Из восьмой эскадрильи… К маневрам готовятся…»
Кто-то сзади окликнул Лебедева:
— Антон Григорьевич!
Лебедев оглянулся. Приближался Груздев. Вместе с ним — три спутницы. Лебедев поздоровался:
— Вот встреча, Владимир Федорович!
А инженер знакомил его:
— Валя, это товарищ Лебедев. Жена моя — Валентина Михайловна.
Лебедев сейчас же отметил добродушное выражение лица жены Груздева и веселые лица двух других спутниц инженера.
— Моя фамилия Шэн, — просто сказала вторая спутница. У нее были большие черные глаза, длинные ресницы и крутые, властно очерченные брови.
Груздев пояснил:
— Татьяна Иосифовна — талантливейшая девушка. Ассистент Николая Петровича. А это — Лика… дочка моя.
У Лики было округлое личико тринадцатилетнего подростка, рыжеватые кудряшки, выбивающиеся из-под темного берета, выпуклый лоб, крупные светлые глаза. Упрямым широким подбородком она напоминала отца. В глазах светилось выражение добродушия, которое отметил Лебедев у Валентины Михайловны.
— Присоединяйтесь к нам, — предложил Груздей. — Хотели мы встретиться здесь с Николаем Петровичем, но у него какие-то срочные дела. Заперся дома.
Лебедев покачал головой:
— А я вот поеду и вытащу его. Разве можно в такую погоду сидеть дома!
Шэн взволновалась:
— Не беспокойте его! Умоляю… У него очень важная работа.
Она сказала это таким тоном, что Лебедев понял: у профессора могли быть серьезные причины для уединения. Лебедев обратил свои слова в шутку:
— Тогда будем веселиться без него. А вы, Татьяна Иосифовна, завтра расскажите Николаю Петровичу, как мы провели праздник. Пусть позавидует.
Прогулка по парку превратилась в целое путешествие. Инженер рассказывал, как он в первый раз поднимался на аэростате.
— Он обожает воздушные путешествия, — заметила Валентина Михайловна, кивая на мужа. — А я не могу привыкнуть. Когда он в командировках, то от него постоянно телеграммы: «Вылетаю», «вылетел», «прилетел»… Прямо не человек, а крылатый орел.
— Мамочка, разве тебе не нравится? — отозвалась Лика. — Папа у нас смелый. Он и должен бы быть пилотом. Да только после школы по ошибке не в тот вуз поступил.
Смеющаяся Лика увлекла всех к тиру, вызвалась показать свое уменье в стрельбе. Груздев смотрел, как его дочь уверенно приложила приклад мелкокалиберной винтовки к плечу, вздохнул:
— А вот к этому таланта у меня нет!
Лика спустила курок, врезала пулю в девятку, сказала:
— Выучишься, папа.
После тира долго сидели на веранде кафе, смотрели, как внизу по реке скользили сотни разукрашенных лодок. Прошел золотистый величественный теплоход. Лодки красиво качались на высоких волнах. Откуда-то доносилось пение. Многоголосый молодой хор подхватывал красивый припев, и ему вторило буйное эхо, отраженное от лесистой горы.
Наплывал мягкий вечер. Над городом повис прохладный тонкий серпик молодого месяца.
— Пойдемте на гору, — предложил Лебедев, когда вышли из кафе. — Оттуда лучше всего увидим фейерверк. Видите, уже баржу двинули к тому берегу… Фейерверк пустят с баржи.
На верхней площадке никого не было, когда все впятером взобрались туда. Город раскинулся за рекой, будто пышное палевое покрывало, затканное силуэтным рисунком зданий и расцвеченное золотыми блестками огней. В небе сгущалась синева. Звезды лениво и слабо вспыхивали.
— «Прелестно здесь, люблю я этот сад…» — тихонько пропел Груздев из ариозо Ленского.
Голос у инженера звучал приятно. Но он сейчас же смолк. Через минуту вымолвил:
— Петь некогда. Да и недостаточно учился я этому. А вот у нас на заводе в фюзеляжном цехе был сменный мастер, тот пел замечательно. Впрочем, он и сейчас поет. Астапов.
— Артист Большого театра? — спросил Лебедев.
— Он самый. Иногда по старой памяти придет в цех, скажет: «Дайте-ка мне работенки, рукам поразмяться». Сверловщик замечательный. А тенор…
Лебедеву все больше и больше нравился инженер. Вымолвил:
— А хорошо, что мы встретились!
Уселся на скамейку, набил трубку, чиркнул спичкой. Рядом с ним осветились кудряшки Лики.
— Вы летчик? — тихо спросила девочка.
— Да, я летаю.
— Расскажите, как там, наверху.
— Там — легко. Не чувствуешь, что ты земной.
На конце скамейки встрепенулся Груздев:
— Как верно! Именно не чувствуешь… Слышишь, Валя?
Разговор перешел на авиационные темы. Лебедев рассказывал о последнем перелете через Южный полюс.
— Теперь летают со скоростью шестьсот-семьсот километров в час…
— Прогулки на самолетах великолепны, — задумчиво сказала Шэн, — но когда бросают бомбы — это жутко.
Груздев медленно произнес:
— Да, это жутко. Лучше работать и не думать.
Лебедев серьезно нахмурил брови:
— А стоит думать! Представьте себе, вдруг хлопнет противник с бомбовоза две тонны мелинита или зажигательную бомбу, и от всех ваших лабораторий и оранжерей даже мокрого места не останется… А когда твердо знаешь о чем-нибудь, что это необходимо, — никогда не будет страшно. Вот, например, когда прыгаешь с парашютом. Первый сигнал — готовиться. Выйдешь на крыло, одной рукой держишься. Самолет наклоняется, но ни чуточки не страшно, потому что твердо знаешь: нужно. Тут второй сигнал. Падаешь, а в уме считаешь: раз, два, три. Думаешь только о том, чтобы во-время выдернуть кольцо. И только тогда, когда вдруг встряхнет тебя, когда повиснешь в воздухе на парашюте, тогда только вспомнишь: а страх? Ищешь его, а уж под ногами земля. Если с небольшой высоты прыгать, и подумать-то о страхе не успеешь.
Он подошел к краю площадки. На противоположном берегу раздались хлопающие выстрелы ракет. Огненные струи пролетели по темному небу. Толпа шарахнулась ближе к балюстраде, толкнула Лебедева, отнесла его в сторону, отбила от компании.
Он выругал себя за неловкость:
— Трудно, чорт возьми, ползать по земле!
Вокруг шумела и смеялась двигающаяся водоворотом толпа.
Найти спутников было совершенно немыслимо. Огорченный Лебедев стал пробираться к выходу, подумал шутливо: «Ну, погулял, товарищ Антон, и хватит… Завтра тебе вставать в пять».
На станции метро поискал глазами в последний раз своих собеседников, не нашел, тихонько свистнул себе под нос и вскочил в ярко освещенный вагон подлетевшего метропоезда.
Глава, в которой читатель знакомится с некоторыми тонкостями науки и техники
Бутягин крепко пожал руку вошедшему Груздеву:
— Нам сегодня надо договориться принципиально.
Разговор начался в просторном кабинете, главное украшение которого составляли большие книжные шкафы красного дерева. Бутягин любил хорошие книги, дорожил ими и берег их.
Груздев расположился в удобном кресле:
— Расчудесно у вас, Николай Петрович! Тишина, прямо под окнами сирень, липы цветут!
— Зимой немного скучновато. Домик на отлете, и, знаете, надоело отшельничество, — усмехнулся Бутягин.
Поправил пенсне. Приосанился.
— Сейчас налажу «стиллефон», и начнем все по порядку. Эта машинка все запишет дословно.
Бутягин наклонился над небольшим аппаратом, стоявшим на письменном столе.
— Вот видите, сюда вставляется проволока. Она скользит между полюсами электромагнитов, включенных в цепь микрофона. Человеческий голос, да и любой звук, записывается на проволоке. Если ее пропустить снова, но включить телефон, то мы услышим записанные на проволоку звуки. Вот этот рычажок включает микрофон, а этот — громкоговоритель. Сегодня только его получил. Подарок от академии.
Конструктор привстал и стал рассматривать аппарат.
— Паульсеновский аппаратик? — спросил он с любопытством.
— Наш, ленинградский, конструкции Васильева. Завод слабых токов начал выпускать с февраля.
Бутягин вставил вилку аппарата в штепсель:
— Попробуем.
Повернул рычажок. Проволока двинулась между электромагнитами.
— Сейчас мы будем рассуждать о новом агрохимическом изобретении, — сказал в микрофон Бутягин и переключил рычажки.
Тотчас из громкоговорителя, стоявшего на шкафу, усиленный бас, похожий на голос Бутягина, со всеми интонациями, точнейше повторил:
— СЕЙЧАС МЫ БУДЕМ РАССУЖДАТЬ О НОВОМ АГРОХИМИЧЕСКОМ ИЗОБРЕТЕНИИ.
— Обратите внимание, Владимир Федорович, — заметил Бутягин, — на особенность: новая запись автоматически сглаживает старую. Аппарат Васильева прекрасно заменяет машинистке диктора. Большое подспорье, знаете… А стоит нажать эту желтую кнопку, и вся запись сразу стирается.
Бутягин придвинул микрофон к конструктору:
— Прошу вас.
Груздев заговорил привычным ровным голосом, как будто читал лекцию:
— Мне кажется, я достаточно продумал принципиальную установку и идею нашей будущей машины и даже сделал некоторые предварительные расчеты. Агрохимическая сторона всецело в вашем распоряжении. Но, прежде чем остановиться на деталях конструкции, разрешите несколько общих соображений.
Бутягин наклонил голову. Груздев продолжал:
— В чем основные отличительные черты современного крупного промышленного производства? Центральная силовая станция и ряд отдельных цехов. То есть мы имеем разделение производства на отдельные моменты, но одновременно с этим и единство производственного процесса в целом предприятии. В земледелии — картина другая. Что такое сельское хозяйство? Если оставить в стороне животноводство, то это, в значительной степени, выращивание растительных продуктов и сбор их. Процессы эти непосредственно связаны с землей. Земля — основное орудие производства в земледелии. Это орудие неизменно. Оно не поддается ни замене, ни реконструкции, ни уплотнению в сколько-нибудь значительной степени, ни переносу с места на место. Оно работает с определенной скоростью, и притом с весьма малой.
— Вы говорите о почве?
— Да. Почва совмещает в себе признаки и сырого материала и орудия производства. Как сырой материал почва отдает на постройку растений заключающиеся в ней минеральные вещества. Как орудие почва способствует прорастанию семян и развитию растений.
— А главное, знаете, почва есть передатчица труда человека на растения, — вставил Бутягин.
Груздев кивнул головой:
— Разумеется. Но я хочу мои рассуждения перенести также на семена. Они тоже не только сырье, но и орудие производства. Каждое зернышко представляет собой крохотную лабораторию, где разыгрываются сложнейшие биохимические реакции…
Тонко звякнул телефонный звонок. Бутягин взял трубку.
— Алло! Алло! Слушаю! Странно, никто не отвечает.
Бутягин положил трубку и кивнул Груздеву:
— Продолжайте!
— Наша задача — передать через почву продукту не только физический труд человека, но и все достижения агрохимии, весь размах научных достижений человеческого гения. Как передать? Посредством чего? Путь ясен — посредством машины. Надо, чтобы работали ударными темпами не только человек, но и зерно и почва, надо ускорить физико-химические и биохимические процессы прорастания семян и развития растений.
Бутягин поправил пенсне, наклонился над блокнотом.
— Все, что вы сказали, — совершенно правильно. С первым наброском вашего технического проекта я ознакомился. — Бутягин вынул из стола папку эскизов и чертежей. — С конструкторской стороны интересно и необычайно смело, оригинальнейше, чорт возьми! Моя часть разработана гораздо слабее, и, признаться, стою я сейчас на распутье. Конечно, можно предварительно удобрять почву, перед тем как мы пустим нашу машину. Это — один путь. Удобрительным сырьем мы обеспечены. Можно использовать Соликамские калийные месторождения, фосфорные руды Карелии, залежи серы в Кара-Куме…