— Прибавьте хибинские апатиты, Николай Петрович, прибавьте и южноуральские киманиты… — добавил конструктор.
— Да, Владимир Федорович, богата наша Советская страна… Но, знаете ли, обычные удобрения не совсем будут в «стиле», что ли, нашей машины. Остановимся на любом из удобрителей, ну хотя бы на фосфорной руде, — ведь нам ее понадобятся сотни тонн. Слишком громоздко. Ведь не забывайте, что наша идея заключается в том, чтобы…
— Понимаю, Николай Петрович. Вернее, догадываюсь… А второй ваш путь?
— В том, чтобы машина и удобряла и стимулировала…
— Вы хотите, чтобы она вырабатывала фосфорную муку?
— Нет, азотистые удобрения.
— Откуда же вы хотите взять азот?
Бутягин, растягивая слова, повторил вопрос:
— Откуда я хочу взять азот? А вот откуда. Для построения удобрительной молекулы мне пришлось брать остатки бензольного ядра. Я нитрировал производные бензола крепкой азотной кислотой, вводил нитрогруппу, пробовал брать азот из молекулы анилина, но выделяется аммиак. Мы рискуем протушить весь воздух вокруг нашей машины. Она начнет распространять такой аромат, что нас примутся всенародно бить при первом же испытании.
— Каков же все-таки ваш второй путь? — нетерпеливо переспросил конструктор.
Бутягин приподнял брови, торжествующим взглядом посмотрел на собеседника и повысил голос:
— Азот я возьму…
В окно из сада просунулась голова Лебедева:
— Ничего, зычный у тебя голосище, Николай Петрович… Здравствуйте, Владимир Федорович! Голосок твой, Коля, у трамвая слышен. Я и дороги ни у кого не спрашивал, а прямо шел на голос, как по веревочке. О какой-то машине ораторствуешь…
— Да ты иди сюда, влезай, — протянул Лебедеву руку Бутягин.
— Эх, вспомним молодость, как по заборам лазили! — засмеялся Лебедев и, легко перепрыгнув через подоконник, очутился в кабинете. Огляделся, снял пилотку и серьезно сказал: — Насчет трамвая я присочинил, но говорите вы чересчур смело. А факты вот какие. Подходя к твоей хижине, Коля, спугнул я какого-то подозрительного субъекта из-под самых твоих окон. Занял я его позицию, прислушался, а вы говорите о машине и, кажется, не совсем обычной. Нитрогруппа. Даже Венедикт Кузьмич вспомнился.
Лебедев строго нахмурился.
— И в науке порой нужны секреты, особенно нам и в нынешнее время.
Бутягин радостно посмотрел на своего друга:
— Да никаких особых секретов нет, Антоша!.. Видишь ли, в чем дело: мы с Владимиром Федоровичем давно работаем и уже ввели в агрикультуру несколько машин, посадочных и уборочных.
— Механизируете? — спросил Лебедев.
— Ну да. Еще пять лет назад мы сконструировали машину, которая пропускала до десяти тысяч ростков пшеницы в час. Она прорезывала борозды, сама сажала ростки в землю, притаптывала промежутки, удобряла и поливала.
— Ну, это, Николай Петрович, еще доисторические наши дела! Первый, так сказать, дебют, — скромно вставил Груздев. — Мы теперь придумали нечто поинтереснее…
— Извините, пожалуйста, — произнес со странным акцентом незнакомый голос.
Все обернулись. В дверях стоял невысокий, одетый в серый простой костюм человек. Это был Штопаный Нос.
— Еще раз простите. — Штопаный Нос вежливо поклонился. — Дверь была не заперта. Я стучал… Вы были заняты.
— Что вам угодно? — привстал Бутягин с кресла.
Штопаный Нос шагнул в середину кабинета и быстро огляделся. Эту быстроту взгляда заметил только Лебедев.
— Я хочу получить мою записную книжку. Я потерял ее на аэродроме. Мне сказали, что она может находиться здесь…
Лебедев легко спрыгнул с подоконника, на котором сидел:
— Совершенно верно. Можете получить.
Он вынул из кармана гимнастерки книжку:
— Извольте.
Правый глаз Штопаного Носа еще раз осмотрел кабинет, на мгновение задержался на стиллефоне.
— Благодарю вас.
Он вынул из кармана просторного летнего пиджака бумажник и раскрыл его, как будто хотел положить в него полученную книжку.
Бутягину показалось, что вошедший человек хочет предложить за находку деньги. Но Штопаный Нос большим пальцем нажал кнопку у бумажника и быстро обвел им вокруг себя.
Струя слезоточивого отравляющего вещества ударила в лица Бутягина и его друзей. Они зашатались…
— Желтая кнопка… Антон!.. — крикнул изо всей силы Бутягин, теряя сознание.
Ему казалось, что он закричал громко, почти оглушительно. На самом же деле Бутягин беспомощно свалился, ударившись головой о кресло и медленно шевеля губами. Пенсне его покатилось по полу. Нога в желтом бутсе шагнула к столу, сокрушая пенсне.
Июньские звезды мгновенно исчезли со смертельно черного неба. Пахло сиренью.
Лебедев очнулся. Сколько прошло времени после появления Штопаного Носа, он не знал. Глаза нестерпимо болели, будто их жестоко нахлестали крапивой.
— Ничего не вижу!.. Ослеп!..
Он подполз к подоконнику, приподнялся, жадно задышал свежим воздухом. Собрался с мыслями.
«Что же произошло? А-х да!..»
Став на колени, он нащупал рядом тело Бутягина:
— Дышит…
Опять нащупал подоконник, расстегнул кобуру и вынул наган. Гулко выстрелил два раза вверх через окно. Крикнул:
— Помогите!
Лебедева навещают
Лежа на госпитальной койке с плотной повязкой на глазах, упорно и настойчиво размышлял Лебедев обо всех обстоятельствах, связанных с появлением Штопаного Носа. Кто он такой? Ясно: враг. Но зачем и как была обронена записная книжка? Что за формулы находились в ней? Почему Штопаный Нос явился к Бутягину? Кто этот угловатый человечек, который на аэровокзале приглядывался к портфелю Груздева, а потом услужливо помогал таскать чемоданы Штопаного Носа?
Мельчайшие детали всплывали в памяти Лебедева… Штопаный Нос тогда вынул бумажник, небольшой, красивый, темнокоричневой тисненой кожи. Лебедев отлично запомнил этот бумажник. Ясно представлял себе, как в руках диверсанта этот обыкновенный предмет вдруг превратился в химическое оружие нападения: из бумажника показалась дымящаяся струя ядовитой жидкости необычайной силы действия — и сразу боль, резь в глазах, слезотечение, чувство беспомощности, обморок…
На третий день после нападения Штопаного Носа острые явления воспаления глаз у Лебедева стихли. Советские врачи одержали очередную блестящую победу благодаря быстро принятым мерам и внимательнейшему уходу за пострадавшими. Но повязку Лебедев должен был носить еще дней восемь. Он оставался в госпитале в распоряжении врачей, которые тщательно наблюдали за ходом выздоровления. Так, с повязкой на глазах, Лебедев давал свои показания следственным властям. Он подробно рассказал все, что знал, стараясь не пропустить ни одной детали.
Несколько раз навещал его старый товарищ по боевой работе Звягин, после фронта перешедший на партийную работу. Звягин по роду своей работы был в курсе событий, происшедших с Лебедевым и его друзьями. Слушая Лебедева, Звягин делал свои замечания. И сейчас Лебедев взвешивал, стараясь глубже проанализировать все происшедшее и сделать правильные выводы.
Час послеобеденного отдыха кончился. Лебедев слышал, как пробило четыре. Узнал приближавшиеся мягкие шаги дежурной сестры:
— К вам пришли, товарищ Лебедев.
По легкому поскрипыванию ботинок человека, идущего за сестрой, догадался Лебедев:
— Константин Иванович?
И сейчас яге услыхал скромный басок Звягина:
— Я, родной мой. Как здоров? Знаю, что прекрасно… Вид у тебя бодрый, правильный.
Рад был Лебедев посещению боевого товарища. Понемногу разговор перешел на темы, интересующие их обоих.
— Имеются некоторые новости, — сообщил Константин Иванович Лебедеву, когда они остались в палате наедине. — Главный диверсант успел скрыться, но мы напали на след его сообщника. Правда, дело несколько осложнилось некоторыми не подлежащими оглашению обстоятельствами. Но, во всяком случае, он будет выслан из пределов нашей родины. Вот пока все, что я могу тебе сообщить. Друзья твои поправляются, вчера уж выписались из Третьего госпиталя.
— Меня выписывают завтра, — сказал Лебедев. — За мной приедет Гуров. Я попросил его пожить у меня, пока окончательно не поправлюсь.
— И это правильно, — согласился Звягин. — Кстати, Гуров вчера был у меня. Мы с ним подработали кое-какие мелочи, относящиеся к твоему перелету, в частности кое-что насчет радиооборудования и, особенно, насчет кабины. Наши заводские конструкторы выдвигают такую идею: строить фюзеляж твоего самолета таким образом, чтобы в случае вынужденной посадки на землю кабина меньше всего пострадала. Оказывается, можно так расположить амортизационные пружины, что при какой-нибудь непредвиденной аварии весь фюзеляж придет в негодность, а кабина останется цела.
— И мы в ней тоже, — добавил как бы шутя Лебедев.
— Само собой. Из-за вас-то и стараемся, — отозвался Константин Иванович. — Теперь дальше…
— Ну, а дальше все понятно. Непроницаемость фюзеляжа для посадки на воду. Парашютное приспособление к кабине на случай аварии в воздухе…
— Конечно, ты все знаешь раньше нас, раньше, чем это придумали конструкторы, — довольным тоном сказал Константин Иванович. Он любил Лебедева за его прозорливый ум, за точность и аккуратность изложения мыслей.
В самый разгар разговора, когда Звягин сообщил ему последнюю новость, что ему, вероятно, скоро дадут для руководства еще один номерной завод и если уж строить модель машины, о которой думают Бутягин и Груздев, то только там, — опять послышались мягкие шаги сестры и осторожный скрип двери.
— К вам, товарищ Лебедев, посетительница.
Лебедев в удивлении быстро приподнялся с койки:
— Кто? — Он ногами искал на полу туфли. — Посетительница?
Он слышал, как Константин Иванович, приосаниваясь, откашлялся:
— Халат запахни, Антон. Туфли вот я к тебе придвигаю. Надел?
Лебедев оправил воротник халата, сунул ноги в туфли, по привычке ладонью пригладил волосы. Пожалел, что не может посмотреть на себя в зеркало. Спросил Звягина:
— Как вид у меня, Костя?
Тот оглядел его:
— Правильный вид, кавалерский! Ну, приглашай… Кто это к тебе?
Лебедев пожал плечами:
— Не знаю.
Звягин приподнялся со стула:
— Ну, я мчусь дальше. Батюшки, двадцать минут!..
Голос сестры прозвучал рядом:
— Посетительница ждет вас в саду, товарищ Лебедев.
Тут Звягин заторопился еще более:
— До свидания, Антоша. Завтра увидимся.
Вдогонку Звягину Лебедев крикнул с обычной своей шутливостью:
— Буквально увидимся!
Он выпрямился и покорно протянул руку сестре:
— Пожалуйста, проведите меня в сад.
Сестра повела его по коридору в вестибюль. Лебедев шаркал туфлями; боясь споткнуться, сосчитал ступеньки лестницы с террасы в сад. Ощутив под ногами гравий садовой дорожки, остановился. Тихий голос сказал близко:
— Это я, Лика Груздева… Не узнали?
Лебедев приложил руку к сердцу:
— Не ожидал, лестное слово! Но по голосу узнал сразу. Здравствуйте, Лика.
Он обменивался с Ликой рукопожатием, а сам думал: «Туфли на босу ногу, халат… Сегодня не брился… Бррр!..»
Он запахнул полу госпитального халата:
— Вы, Лика, простите, что я принимаю вас в таком виде. Отведите меня к скамеечке. Тут около фонтана есть такая, в тени.
Лика провела его за руку несколько шагов:
— Здесь?
— Спасибо. Именно тут. Ну, вот мы и сидим. Погода хорошая. Как облачность?
— С утра было много облаков. Такие, знаете, клубами, как дым из трубы… А сейчас — солнце. Какой тут фонтан!.. И рыбки в бассейне… Я уж посмотрела…
— Выздоровлю, и я посмотрю, — сказал Лебедев. — Но, Лика, чему я обязан, что вы навещаете меня? Важное дело?
— Я принесла вам привет от папы. Он вчера приехал из клиники, разговаривал по телефону с Николаем Петровичем.
— Как их здоровье?
— Отлично. Николай Петрович тоже уже дома. Папа, кажется, и вам звонил. Только к вам трудно сюда дозвониться. Мама сказала, чтобы я навестила вас. Я знаю: если хвораешь, то всегда приятно, когда навещают.
— Я тронут, Лика. Спасибо.
— Ребята из нашей школы, как узнали, что вы хвораете, тоже взволновались. Они вас знают. Просили и от них передать привет.
Лебедев почувствовал себя растроганным:
— Им тоже мой привет. Самый искренний, сердечный.
— А сейчас как ваше здоровье, Антон Григорьевич? — волнуясь, спросила Лика.
Лебедев ответил мягко:
— Все обошлось благополучно. Завтра снимут повязку. Товарищи отвезут меня домой, и через сутки я — опять за работу полным ходом.
Он добавил твердым тоном старшего товарища:
— Будут ребята и подруги спрашивать, передайте, что все хорошо.
Лика дотронулась до руки Лебедева:
— Они прислали вам цветы. На память о вашем выздоровлении.
Лебедев осторожно принял цветы. Они тонко и сладко пахли, как дорогие духи.
— Спасибо… какой чудесный запах!
— И вот еще…
В руках Лебедев ощутил два свертка.
— Что такое?
Очень тихо, почти виновато, Лика вымолвила:
— Это — пастила и печенье… Вам к чаю.
В тоне этих слов Лебедев почувствовал, что Лика сейчас сконфужена. Он пришел ей на помощь и заговорил бодро и уверенно:
— Спасибо еще раз. Вы — молодчина! Мне как раз нехватало к чаю печенья и пастилы. Спасибо… Яблочная?
— Пополам. Яблочная и рябиновая. Можно попробовать…
— Давайте.
Лика шуршала бумагой, развертывая сверток с пастилой. Лебедеву думалось: «Славная эта Лика!.. Пастилы принесла, чудачка…»
— Берите, Антон Григорьевич, справа — яблочная…
Они стали есть вкусную, ароматную пастилу.
— Товарищ Лебедев, на перевязку! — прозвучал голос сестры.
Лика попрощалась. Лебедев слышал ее осторожные удаляющиеся шаги. Держась за руку сестры, он ощущал хорошую, уверенную бодрость. Вдохнув аромат цветов, которые прижимал левой рукой к груди, сказал тихо:
— Какая у нас прекрасная, цветущая родина!.. Какая молодежь!.. Сейчас последняя перевязка. А завтра я уже буду снова видеть… и опять за работу… Перелет все-таки состоится.
Разбуженная земля
— Сейчас поползет…
— А я говорю, не поползет. Зачем ему ползти?
— Вот увидишь…
— Не поползет!
— Ну, тогда ты, знаешь, кто?
— Кто?
— Скептик.
Лика сердито качнула головой и укоризненно посмотрела на черноволосого круглолицего паренька, который усердно водил карандашом по большому листу бумаги, разостланному на широком столе.
— Скептик, так скептик, — проворчал тот. — Я свое дело знаю. Начерчу вам ход лучей, а там как знаете.
— Это не значит — коллективно работать, если только свое дело сделал, да и ручки сложил!
В школьной лаборатории при машинно-тракторной станции имени товарища В. М. Молотова Лика сейчас же сделалась признанной руководительницей группы юных натуралистов. Стараниями агроакадемии, которая шефствовала над школой, лаборатория была оборудована необычайно заботливо: шкафы с обширным инструментарием, лабораторные столы, два террариума, большой аквариум с проточной водой, полка со справочниками. На стенах висели чертежи и диаграммы работы самих юных любителей. Летний отдых Лики, как и всегда, был наполнен кипучей деятельностью.
Широкое окно было распахнуто настежь. В комнату вливалась радостная свежесть солнечного летнего утра. На подоконнике возвышалось сложное самодельное сооружение из банок, трубочек и рычажков. Худощавый подросток сосредоточенно работал над прилаживанием тонкой резиновой трубки к стеклянному баллону. Не отрываясь от работы, он выговорил тихо, но твердо:
— Опять дискуссию затеяли? Лика, не мешай Воде делать чертеж. А ты, Водя, не раздражай Лику. Точечка.
— Да мы ничего, — послюнявил Водя кончик карандаша, от чего губы у него накрасились, будто он ел уголь. — А вот Лика обозвала меня скептиком. Послушай, Семен, это очень ругательно?
— Напротив, очень ласкательно.
Семен приладил трубку, подергал, крепко ли прилажена.
— Готова. Я этого дня, может быть, год дожидался. «Ботаническая группа Лики Груздевой с участием двух ее ассистентов ставит экс-пе-ри-мент…» Ого!