— Плод коллективной работы, Семен, — гордо заметил Водя, аккуратно укладывая карандаш в пенал. — У меня тоже готово. Ход лучей? Пожалуйте…
Он развернул перед Семеном приготовленный чертеж, а сам скосил глаза на подоконник:
— Слушай… а только… не поползет!
Семен не обратил никакого внимания на слова Води, он внимательно рассматривал чертеж. А Лика не удостоила скептика даже взглядом. Она слишком была занята двумя ретортами на столе, чтобы отвечать на всяческие там ехидства.
Семен оторвался от чертежа:
— Лика, сейчас солнце сюда ударит. Его надо ловить, не теряя момента. Водя, не зевай. Знаешь свой обязанности? Неси сюда наших милых крошек.
— Всегда готов!
Водя стремительно нырнул под угловой стол. Пыхтя вылез оттуда. В руках у него появились садовые горшки с ростками растений.
— Куда ставить?
— Один — в этот ящик… другой — сюда.
Лика захлопала в ладоши:
— Скорей!.. А то сейчас солнце…
Семен соединил один конец рычажка в аппарате на подоконнике с тонкой шелковинкой. Повозился с другим рычажком. Два крошечных зеркальца, укрепленных на рычажках, обернулись к свету.
Желтое дрожащее солнце выкатилось из-за крыши здания элеватора напротив, скользнуло по окнам школы, ударило в зеркальце, — и два светлых «зайчика» отчетливо прыгнули на чистую штукатурку серого корпуса. Лика махнула рукой:
— Семен… Газ!
— Есть газ!
В ретортах зашипело. Семен мельком взглянул на лабораторные часы. Они как раз деловито выбивали половину седьмого. Водя замер, выжидательно тараща глаза. Хотел было сказать: «Не поползет!» Но тут Лика стала необычайно любезна:
— Теперь, Водечка, бери бинокль, раз уж ты так сомневаешься. Гляди и поучайся, миленький.
Водя навел изящный маленький бинокль на стену элеватора и даже ухнул:
— Ух ты!.. Вот это д-да!
От реторт послышался умоляющий голос Семена:
— А мне можно, Лика?
Лика сказала важно и строго, подражая Лебедеву:
— Нельзя покидать боевого поста из-за простого любопытства. Ты у газа? Подавай… А тебе отрапортует «скептик». Расскажи, что ты видишь, Водя — хороший мальчик!
Но тот опустил бинокль в восторженном изнеможении:
— Ползет!
Семен все-таки не выдержал. Он подскочил к Воде, вырвал бинокль, глянул, чуть взвизгнул, но сейчас же, зажав себе рот ладонью, вернулся к ретортам. Лика отобрала у него бинокль и строго посмотрела на него:
— Стыдно!
Щеки у Семена запылали. Он наклонился к ретортам, откуда по трубочкам в ящик на подоконнике струился газ.
Но и сама Лика покраснела, только от радости, что «скептик» посрамлен и что вышло именно так, как рассчитывала она и Семен: один «зайчик» смирнехонько стоял на стене, чуточку пониже карниза, а другой — прямо на глазах ребят — полз по стене элеватора вниз.
На клочке бумаги Семен стал отмечать скорость прохождения второго «зайчика». Неожиданно Водя толкнул погруженного в вычисления Семена:
— Смотри!
«Зайчик» исчез. Он заполз в раскрытое окошко третьего этажа. Оттуда высунулся тонколицый молодой человек и помахал какой-то тетрадкой:
— Э-эй, вы там, ребята напротив! Чего с зеркалом балуетесь?
Водя шепнул Семену:
— Это московский агроном… На станцию приехал за скороспелкой.
Семен приставил ладони рупором ко рту:
— Опыт делаем!
Агроном сделал рупор из тетрадки и прогудел:
— Какой?
Водя приподнялся на носки, набрался храбрости и через плечо Семена крикнул:
— Опыт сти-му-ли-ро-ва-ни-я… Слыхали?
Молодой человек ахнул и растопырил руки. Тетрадка выскользнула и плавно, вроде парашюта, стала опускаться вниз, пока не села на ватный картуз старичку-почтальону, как раз проходившему внизу мимо элеватора. Старичок взял тетрадь в руки, посмотрел на нее, потом наверх. Покачал головой в недоумении, положил тетрадку на нижний карниз и побрел дальше по своим делам.
А в окне третьего этажа все еще стоял, раскрыв рот и растопырив руки, московский агроном. Потом как бы очнулся, крикнул что-то непонятное и отбежал в глубь комнаты.
«Зайчик» же тем временем деловито вылез из окна, переполз через подоконник и стал наискось перебираться к балкону второго этажа, где дышали утренним воздухом два кустика герани — украшение квартиры помзава элеватором.
Продолжение о тонкостях науки и техники
Бутягин сидел у раскрытого окна, задумчиво глядя на кусты сирени, между которыми был виден кусочек шоссейного проспекта.
— О чем вы задумались, Николай Петрович? — спросила Шэн, стоявшая рядом с креслом Бутягина.
— О том, что жизнь гораздо сложнее, чем я думал, что человеческая воля и знание всемогущи, что вы хороший человек, но не позволяете мне самому прочитать ни строчки.
— Доктор разрешил вам читать в сутки две страницы, не больше. Сегодня вы уже прочитали три. Если нужно, я готова читать вам вслух сколько угодно.
Бутягин внезапно протянул руку к окну и приветственно замахал ею:
— Едет! Антоша!..
Послышался гудок застопорившего авто. Через минуту в комнату шумно ворвался Лебедев.
— Вижу, Коля! Снова гляжу на мир своими собственными глазами, как ни в чем не бывало! Ты также? Дай обниму тебя! Мы теперь с тобой боевые товарищи. Принимали участие в схватке с врагом. Здравствуйте, Татьяна Иосифовна.
Бутягин весело докладывал:
— Понемногу начинаю работать. Сначала боялся, что ослепну. Потом свыкся с этой мыслью. Татьяна Иосифовна читала мне вслух, и я кое-что диктовал. Такая жалость, что Штопаный Нос украл стиллефон! Мои записи и некоторые бумаги также исчезли. Но мы все исправим, все восстановим. Работа ведь не ждет.
Шэн хозяйничала у маленького столика, где начинал закипать электрический чайник, расставляла на столе принадлежности для чаепития:
— А где у вас, Николай Петрович, полотенце для посуды?
Бутягин сорвался с кресла:
— Надо поискать.
Он долго рылся в комоде, вытащил из-под дивана чемодан. Наконец, разыскав какое-то полотенце, развел руками:
— А лицевым-то вытирать можно?
Шэн смеялась. Лебедев пошутил:
— Эх, горькое твое холостяцкое житье!
Приехал Груздев. Поздоровался молча, одним пожатием руки. Сел к столу и устало покрутил головой:
— Модель раньше осени не успеем.
Обернулся к Лебедеву:
— Моя дочурка вам шлет привет. Она сейчас в деревне, в нашем опытном питомнике.
— Спешить с моделью не будем, — говорил Бутягин. — В конце концов, ведь еще не все принципиальные вопросы разрешены.
— Шутки в сторону, — строго выговорил Лебедев. — Не будем повторять прежних глупостей. Во-первых…
Он плотно захлопнул окна, щелкнул задвижками, опустил занавески. Затем вышел в переднюю, посмотрел, заперта ли дверь, наложил предохранительную цепочку. Заглянул в соседнюю комнату. Вернувшись в кабинет Бутягина, сказал веско, чуть нахмурившись:
— Десять дней, пока я лежал в госпитале, я много думал о происшедшем. Меня, как и вас, навещали следственные власти. Среди них оказались мои старинные товарищи. Поговорили кое о чем, и выводы наши совпали. Инцидент с нападением на нас раздувать не следует, нужно помалкивать. Кому надо знать, тот знает. Работать яге надо молча, проявляя максимум бдительности.
— Я не очень понимаю, почему, — сказал Груздев, протягивая стакан Шэн и умоляющим жестом прося налить ему чаю. — Ведь работа наша самая мирная!
— Очень просто. То, что случилось, это вам, дорогие товарищи, первое предупреждение. Вы идете к большой и важной цели. Случайно нам вместе пришлось выдержать первый бой. Но предупреждаю вас, впереди будет еще много препятствий. Придется преодолеть сопротивление не только природы, но и людей. Нападение Штопаного Носа — не только первое предупреждение, по и наказание за вашу беспечность. Разберем все сначала… Твои, Николай Петрович, последние научные работы чего касались?
— Техники обогащения минеральных удобрений, — ответил Бутягин, поправляя пенсне.
— Это нужно для постройки машины? Расскажи подробнее.
— Конечно. Дело, видишь ли, вот в чем. Лет пять назад экспедиция Таджикского университета обнаружила на плато Памира громадные заросли дикой пшеницы. Зерна ее были вчетверо больше по размеру, нежели зерна самой лучшей пшеницы «мильтурм 19». Каждый колос этой «дикой» пшеницы давал сто шестьдесят зерен. В следующем году комсомолец Новоселов на опытном поле, подвергая облучиванию днем и ночью ультрафиолетовыми лучами пшеницу в период колосоношения, получил ускорение созревания в три раза против нормы и увеличение веса зерен на шестьдесят семь процентов. Это натолкнуло меня на мысль, что применение облучивания ускоряет биохимические процессы прорастания и созревания растений.
Он на минуту замолчал и стал протирать пенсне.
— И что же? — чуть волнуясь, задал вопрос Лебедев.
— Я дал только мысль, а Владимир Федорович почти спроектировал машину. Замысел ее таков: она, двигаясь по земле, может одновременно разрыхлять почву, удобрять ее и сажать зерно. Последовательно пропуская сквозь почву особые токи, машина так активизирует азот удобрений и белковые вещества зерен — семян, что сзади машины, буквально через несколько минут, прямо у тебя на глазах, будут вырастать свежие молодые побеги. Еще не совсем разработано дополнительное устройство, позволяющее машине тут же окуривать ростки особой неядовитой разновидностью газообразных цианистых соединений. И вот, через двадцать четыре часа выезжает на это поле жатвенная машина. Пшеница, рожь, овес, кукуруза, посеянные нашей машиной, должны созреть в одни сутки… — Бутягин оживился и даже начал жестикулировать, что никогда не было его привычкой: — Жните, молотите, собирайте зерно в элеваторы!..
— Да, это вот действительно научная фантастика, — мягко улыбнулся Лебедев. — Вы только представьте себе сто тысяч таких машин на наших полях… А на следующий день опять можно сеять вашей машиной?
— Можно, — строго ответил Бутягин.
Но Лебедев пошутил:
— А ты бы придумал еще хлебушек без землицы растить, а?
— Не смейтесь, — вмешался в разговор Груздев: — вопросами искусственной почвы занимается товарищ Шэн. Она покажет вам лабораторные опыты.
Лебедев внезапно сделался необычайно серьезным, почти торжественным.
— Сейчас, мои дорогие, я воочию увидел и понял величие человеческого разума и могущество науки, — начал он, почти в упор глядя на Бутягина, — и в успехе вашем я не сомневаюсь. Машину вы построите. Нужно лишь работать так, чтобы никто не смог помешать вам, чтобы машина появилась на советских полях раньше, нежели предполагает это…
— Штопаный Нос, — договорил Груздев.
— Ага, вы догадались и поняли? — жестко продолжал Лебедев. — Нужен максимум бдительности. Революцию, хотя бы и в агрохимии, надо делать, учитывая все возможные, даже мельчайшие препятствия, и человеческие в первую очередь. И пика существует капиталистическое окружение, мы не гарантированы ни от подобных «случайностей», ни от внутренних врагов. Поэтому нужна некоторая засекреченность вашей идеи и работы от посторонних, а тем более подозрительных людей. Этого требуют интересы трудящихся, которым призвана служить ваша идея, научная мысль, изобретательство.
— Ты слишком рано делаешь выводы! — заметил Бутягин.
— А ты думал, как? — вспылил Лебедев. — Разве ты изобретаешь и строишь для собственного удовольствия? Наука для науки? Нет, мой милый. Ты создаешь новый социальный фактор, все последствия которого сейчас даже трудно учесть и предвидеть. Но не будем забегать в отдаленное будущее. Перейдем к настоящему. Разве ты не видишь, что твои работы, которые тебе кажутся скромными, кое-кому не дают спать? Разве тебя не удивляет, что мы втроем были ослеплены, что у тебя украли и записи и чертежи? А мне вот совершенно ясно, что записную книжку с химическими формулами подбросили Бутягину нарочно. Это тонко задуманная штучка номер первый. Понять ее можно по-разному: или это только предлог залезть в твою хижину, или нечто другое. В госпитале я поразмыслил кое о чем и своими думами поделился с товарищами по былой боевой работе. Впрочем, они уже беседовали с тобой по долгу службы. Пусть я — только советский летчик, но я — большевик.
Бутягин низко опустил голову и, сняв пенсне, стал тщательно его протирать. Груздев шумно вздохнул:
— Да-с!
Лебедев посмотрел на них, усмехнулся, сказал хитро:
— Слушай, Колечка. На собственный страх и риск я все-таки предпринял кое-что… Скажи, ты не жалеешь сейчас, что мы Штопаному Носу книжку-то вернули?
Бутягин в раздумье повертел головой:
— Конечно, жалею. У него там в формулах, повидимому, записаны мои основные идеи.
Внезапно Лебедев вскочил, чуть не опрокинув чайный столик:
— Ура!.. Значит, я был прав!
Из кармана тужурки вынул пачку листов и бросил ее на столик:
— Получай… Шестьдесят четыре фотоснимка с книжки Штопаного Носа. Сделано на следующий день после нашей встречи на аэродроме. Я это — на всякий случай. Думал, пригодится. Читать лучше через лупу.
Нервным движением Бутягин придвинул к себе фотоснимки. Шэн протянула ему с письменного стола лупу. Груздев напряженно поглядел через плечо:
— Ну, что там?
— Совершенно верно… Первая страница… — Бутягин перелистывал фотографии. — Шестая, седьмая…
Откинулся на спинку кресла:
— Антоша… с восьмой страницы идут ужасные вещи!..
Новая трасса
Лебедев бал рад наконец-то поделиться со своим лётным товарищем последним вариантом предполагаемого перелета. И у него никогда не было более внимательного слушателя.
— Основная трудность перелета, дорогой Василий Павлович, вот в чем: земной шар стал нам мал для прямых и круговых полетов. Для наших советских самолетов и моторов расстояния порядка десять-пятнадцать тысяч километров уже не представляют трудностей. Возьмем последние наши моторы типа «ПШ-7». Самолет с таким мотором может покрыть колоссальные расстояния. Может случиться так, что вылетишь, покружишь, покружишь над землей, и опять придется садиться на месте взлета.
— Ну, это, пожалуй, только в ближайшем будущем, — скромно заметил Гуров.
Лебедев быстро ответил:
— Как сказать… Мы часто и сами не замечаем, как будущее становится реальностью. Во всяком случае, уже и сейчас с мотором «ПШ-7» мы с тобой сможем преодолеть тридцать тысяч километров без посадки.
— По прямой?
— По спирали!
— Маршрут?
— Хочу пролететь от Москвы на Огненную Землю. Сначала пролетим по железнодорожной трассе до Хабаровска, потом наискось через весь Тихий океан. Если первая часть полета пройдет удачно, то у Магелланова пролива нас будут ждать горючее и масло. Ясно, обратно полетим другой дорогой: через Южную Америку, Атлантический океан, Африку — прямо в Москву.
Лебедев смело прочертил четкую линию от оконечности Южной Америки мимо восточного ее побережья к Африке через Либерию и Сахару, Тунис, Средиземное море, Югославию и Румынию к Москве.
— Пора доказать всем, что научные экспедиции на самолетах для изучения Южного полюса можно посылать не только из Южной Америки и Австралии, но и из Европы. Да, это мечта, но техника поможет нам с тобой осуществить эту мечту…
Лебедев взял карандаш и лист бумаги, наклонился над столом:
— Мотор «ПШ-7» с трехступенчатым нагнетателем и винтом переменного шага мы ставим на самолет совершенно нового стратосферного типа «Т-1». Только…
— Ты собираешься лететь в стратосфере?
— Только на границе — не выше девяти тысяч метров. Там мы будем избавлены от метеорологических сюрпризов. Крылья с переменной площадью…
Лебедев записывал на листе, что говорил, и аккуратно ставил пункты: один, два, три…
— Пропеллер и крылья этого типа гарантируют нам наилучшие условия полета в высоких слоях разреженного воздуха. Каковы основные особенности самолета типа «Т-1»? Убирающиеся шасси, разумеется. Герметическую кабину сделают на девятьсот двенадцатом заводе. Основной вид изоляции — безвоздушное пространство между двумя стенками кабины. Оборудование для слепого полета. Теплая одежда, отопление, запас пищевых концентратов, воды — как обычно. Наверху нас встретит морозец градусов на пятьдесят.