– Ну, не надо так нервничать, – послышался начальственный голос.
В зал, в сопровождении небольшой свиты военных и гражданских чинов, вошел Силантьев.
– От вас я не ожидал услышать капитулянтских высказываний.
Силантьев не заметил Шубина, не обратил на него внимания, а может, и не узнал – в отличие от Гронского, он видел корреспондента лишь в своем кабинете, в респектабельном обличии.
– Это не капитулянтские высказывания, – сказал Гронский, – а оценка ситуации.
– Ситуация критическая, но не трагическая, – сказал Силантьев.
Он обратился к стоявшему рядом генерал-майору, высокому брюнету с черными глазами и синими от щетины щеками:
– Правда?
– Не могу я больше дать солдат, – ответил генерал, видно, продолжая разговор, который они раньше вели.
– Ты мне больше не давай, – сказал Силантьев, – ты мне оставь, сколько есть.
– Люди который час на морозе таскают трупы, – сказал генерал. – Им надо отдохнуть, мы их даже не покормили.
– Что у тебя, детский сад, что ли? – обиделся Силантьев. – А если бы война?
– Сейчас не война, – сказал генерал. Он говорил с легким восточным акцентом. – Сейчас катавасия.
– Еще один капитулянт, – сказал силантьев и развел руками, будто призывая всех в свидетели тому, как ему трудно с такими людьми.
– Вы, Василий Григорьевич, не представляете, видимо, масштабы, – сказал генерал.
– Никто не представляет. Но мы уточним. И твоим орлам выделим из неприкосновенных запасов. Не обидим.
– У меня солдаты, – сказал генерал, – специалисты, а не могильщики.
– Ссориться будем? – спросил Силантьев, мягко укладывая ладонь на зеленый защитный погон генеральской куртки. – Не надо со мной ссориться. Всем трудно. А мне труднее всех. Это мой город, это мой народ!
Шубин нечаянно встретил взгляд генерала. Во взгляде была тоска. Или отчаяние. То же самое, что во взгляде Гронского. И других людей – медиков, Николайчика, даже солдатика на площади. Не было тоски во взгляде Силантьева. Взгляд был ясен.
Подбежала женщина, в белых сапогах и распахнутой дубленке. Длинный шарф размотался, доставал до колен.
– Василий Григорьевич, есть телефонограмма, – сказала она.
Силантьев развернул листок, пробежал глазами.
– Так, – сказал он. – Будем готовиться.
– Что? – спросил Гронский. – Кто едет?
– Область, – сказал Силантьев. – Через сорок минут самолет будет здесь.
– У нас ничего не готово, – сказал Гронский.
– Где принимать будем? – спросил Силантьев у женщины в дубленке.
– В горкоме нельзя, – сказала она. – Там не готово.
– Знаю. С аэродрома везем сюда. Тебе, Мелконян, главная скрипка. – Это относилось к генералу. – Чтобы БТР спереди, танк сзади – психологическая атака по высшему разряду. Я буду встречать. Силина ко мне в машину. Ты, Гронский, тоже поедешь со мной, у тебя нервы расшатались. Николаев поедет во второй с Немченко. Слышал?
– Слышал, – сказал Николаев.
– Главная наша задача, чтобы они не очень глядели по сторонам. И если на пути следования будет хоть одно неживое тело,
– Силантьев сжал руку в кулак, – убью.
Неизвестно, к кому это относилось, но ответил генерал.
– По Пушкинской и Советской мы все очистили, – сказал он. – Но на шоссе гарантии нет.
– Да там и не было никого, – сказал Николаев. – Главное, чтобы автостанцию проехать.
– Мелконян, пошли человека надежного, чтобы весь маршрут проверил. Немедленно. Весь. Если что – в кювет, в кусты – ты понял?
– Я пошлю, – сказал Мелконян, не глядя на Силантьева.
– Хорошо. Кто готовил цифры? – спросил Силантьев.
– У меня есть, – сказала женщина в дубленке. Она протянула Силантьеву смятый листок. Здесь оценочное число жертв, зажиганий и так далее.
Силантьев смотрел на листок. Все ждали.
– До ста человек жертв? – спросил он женщину. – Да ты с ума сошла! Они же перепугаются. Это в Москву надо сразу рапортовать.
– Мы писали приблизительно, – сказала женщина.
– Они тоже не лыком шиты. Если доложу, что сто смертельных случаев, они полезут смотреть. Сделаем так: жертвы есть, подсчитываются... Ладно, сделаю. Иванов!
Иванов – расплывшийся человек в потертом костюме, с золотым перстнем на безымянном пальце – отделился от стены.
– Рви в резиденцию. Чтобы обед был готов через два часа. Возьмешь «рафик» и трех милиционеров. Проверь, чтобы вокруг было спокойно. А вы работайте, товарищи, – обратился он к солдатам. – Чтобы через час, когда мы вернемся, все сверкало и работало – пусть товарищи из области видят, как у нас все поставлено.
– А если они меня спросят, сколько жертв? – спросила женщина.
– Санитарный врач доложит. Доложишь?
Шубин видел его раньше, тот был в кабинете Силантьева, когда он случайно подслушал их разговор.
– Я предпочту воздержаться от оценки, – сказал врач.
– Надеюсь, все запомнили эти мудрые слова?
По толпе, окружавшей Силантьева, прошел согласный гул.
– А ты, Шубин? – Шубин так и не понял, когда Силантьев разглядел и узнал его. Но разглядел раньше, не сейчас, потому что, произнеся последние слова он смотрел уже на дверь.
Шубину надо было молчать. Не только из-за опасения за себя – из интересов дела. От того, скажет или он сейчас что нибудь или не, ничего в поведении Силантьева не изменится. А Шубин сможет тихо выбраться из города. Хотя, может быть, он недооценивал Силантьева, и тот уже решил не выпускать его из города.
Шубин сказал:
– Все первые этажи – мертвые.
– Что? Я не понял.
– Сейчас люди начнут открывать первые этажи, а там все мертвые.
– Шубин, не пугай людей, – сказал мирно Силантьев. Он взял Шубина по руку и повлек к двери. – Ты же не знаешь, а я знаю – эта дрянь через стекла не проникает. А ночь морозная, форточки были закрыты. Да и среди наших товарищей есть немало таких, кто живет на первых этажах. Есть такие, товарищи?
В зале была полная тишина, будто боялись пропустить каждое слово, сказанное Силантьевым.
Никто не ответил. Силантьев резко повернулся к толпе, которая медленно текла за ним.
– Надеюсь, среди вас есть люди, проживающие на нижних этажах?
И снова никто не признался.
Санитарный врач сказал:
– Мы не проверяли еще, Василий Григорьевич. У нас были первоочередные дела.
– Мне кажется, – сказал Шубин, – что вы здесь занимаетесь чепухой.
– Что? – Силантьев даже остановился.
– Вы думаете, как это все притушить, закрыть, спрятать... вы даже об обеде уже подумали. – И, говоря, Шубин как бы освобождал себя. Страх, который сковывал его, потому что он был маленьким человеком в этой отлаженной, хоть и давшей сбой машине и ничего не мог в ней изменить, пропал, как пропадает волнение у неопытного оратора после первых удачных фраз с трибуны. – Кого вы обманете? Областное начальство? А потом? Когда станут понятны размеры катастрофы?
– Неуместное слово, – сказал брезгливо санитарный врач.
– Вы же правите сейчас мертвым городом! – кричал Шубин. – Городом, дома которого наполнены мертвецами, вы это понимаете? Вы хотите навести марафет на одной улице? Для чего, чтобы завтра снова травить этот город? Чтобы завтра отравить всю страну? Весь мир?
– Нервы, нервы, – говорил Николайчик, оттаскивая Шубина в сторону.
– Погоди, пускай выговорится, – сказал Силантьев.
– Я выговорюсь не здесь, – сказал Шубин. – Я выговорюсь в Москве.
И в этот момент он уловил перемену в гуле, наполнявшем зал.
До этой секунды гул был сочувственным, потому что почти все, кто стоял там, были потрясены бедой, какими бы куцыми ни были обломки их моральных устое. И Шубин пользовался их молчаливым сочувствием. Но в тот момент, когда он произнес слово «Москва», – он стал чужим.
– Ну что ж, – сказал Силантьев. – В Москве ты выговоришься. Но посмотрим, кому из нас поверят.
– Поверят, – сказал Шубин. – Поверят.
– А я бы хорошо подумал, прежде чем делать выводы, – сказал Силантьев, все еще владея собой. – Что ты видел здесь? Где ты прятался, когда мы все, в одном порыве, ликвидировали последствия аварии?
– Я был там же, где ваш товарищ Гронский, – сказал Шубин.
– Все ясно, – сказал Силантьев и даже улыбнулся. – С крыши наблюдали, как туристы. Хорошо еще, что мы успели вертолет организовать. Это там Спиридонов погиб?
Но вопрос был обращен не к Шубину, а к Гронскому.
Гронский вдруг подтянулся, словно вспомнил роль, которую должен был донести до публики.
– Обстоятельства гибели товарища Спиридонова загадочны, – сказал он. – Пока я организовывал спасение женщин, товарищ Шубин с группой мужчин должен был вынести раненого спиридонова на крышу. Шубин появился на крыше. Шубин появился на крыше один. Со своей любовницей.
– А, он и любовницей обзавелся! Ничего себе, моральный уровень.
Силантьев поглядел на часы.
– Разберитесь, – сказал он. – Слава богу, мы здесь не на пожаре. Таких вещей я никому не спускаю, Шубин. Ты мог вести себя трусливо, мог бежать в Москву и строчить доносы... Но смерть моего старого друга Спиридонова я тебе лично никогда не прощу.
– Все это ложь, – сказал Шубин. – И вы знаете, что это ложь.
– Я знаю, что мне докладывают, – сказал Силантьев.
Он пошел к выходу из комнаты, на пороге наткнулся на забытую там куклу – наподдал ее начищенным ботинком.
– Все это полная чепуха! – Шубин пошел за Силантьевым, не в силах совладать с желанием оправдаться, объяснить.
Шубина никто не задерживал. Когда он проходил мимо генерала, тот сказал:
– Я бы на вашем месте здесь не оставался.
И прежде чем Шубин смог ответить, он быстро отошел от него и приблизился к офицерам, что стояли у двери в видеосалон.
Шубин шел вслед за Силантьевым в редеющей толпе «штабистов», и с каждым шагом желание поговорить, убедить Силантьева испарялось. Силантьев не будет его слушать. Но что делать? Может, взобраться на товарный поезд – они проходят тут. И на платформе попытаться доехать до соседнего города. Нет, лучше попробовать аэродром. Туда прилетают самолеты, аэродром открыт. Надо будет пробиться к летчикам, уговорить их...
Рассуждая так, Шубин выше на лестницу и увидел, что Силантьев с Гронским и приближенными уже сошли в нижний зал и направляются к двери.
Но как добраться до аэродрома? На какой-нибудь машине? Надо поговорить с генералом. Сейчас, когда Силантьева нет, генерал может помочь. Ему лично катастрофа вряд ли чем грозит. Наоборот, он сразу принял меры, и Шубин может это подтвердить...
Шубин хотел вернуться в видеосалон, но тут услышал внизу крики.
Он дверей вокзала к Силантьеву и Гронскому кинулась девушка в развевающемся пальто. Неумело, в вытянутой руке она держала нож. Черные свалявшиеся волосы гривой окружали ее маленькое лицо. Свет люстры отразился в больших очках.
Гронский отпрыгнул назад, за Силантьева, а тот закрылся большим портфелем, который нес в руке. Нож несильно ударился в портфель, скользнул по нему и со звоном упал на каменный пол. И тут же на девушку со всех сторон накинулись несколько мужчин и повалили ее на пол. Мелькали руки, и непонятно было, чего они хотят – избить ее, связать или вытолкнуть.
Мешая друг другу, они подняли девушку с пола, заломили руки за спину. Она билась, кричала что-то. Шубин узнал в ней робкую Наташу из книжного магазина.
Он не слышал, что она кричала, потому что кричали все. Но слова Силантьева, выдержке которого можно было только позавидовать, донеслись до Шубина:
– Сумасшедшая. Бывает... Вы с ней осторожнее. Нервный стресс. Вызвать врачей!
И Силантьев продолжил движение к машине. Гронский отстал. Он, видно, совсем расклеился... Николаеву пришлось вернуться за ним. Он повел Гронского к выходу, поддерживая под локоть. Около девушки уже были медики, те, что курили внизу. Они повели ее куда-то в сторону. Зал опустел, только шестерка Плотников о чем-то разговаривал с милиционером.
Шубин был бессилен. По крайней мере, Наташиной жизни ничто не угрожало. Она жива, все обойдется...
Успокоив себя, Шубин пошел обратно. В видеосалон его не пустил солдат, что стоял за дверью.
– Мне нужно поговорить с генералом Мелконяном, – сказал Шубин.
– Нельзя.
Шубин пытался заглянуть в видеосалон через плечо солдата.
– Мелконян! – закричал он. – Мне надо с вами поговорить.
И в этот момент сильная рука рванула его от двери.
Он еле удержался на ногах. Перед ним стоял лейтенант милиции, такой же небритый, как и сам Шубин. Рядом – еще один милиционер и шестерка Плотников.
– Этот? – спросил лейтенант у Плотникова.
– Этот.
– Пошли, гражданин, вы задержаны, – сказал лейтенант.
– Почему? – спросил Шубин.
– Пошли, разберемся.
Шубин обернулся, но Мелконян не вышел. Солдат, держа автомат у груди, равнодушно смотрел вслед Шубину. По его лицу бегали сполохи от веселой надписи «Видеосалон».
В станционной милиции лейтенант потратил на разговор с Шубиным минуты три. Его успели проинструктировать. От потребовал у Шубина документы. Документов у Шубина не было, потому что их не вернул старшина. Об этом лейтенант, видно, уже знал. Затем лейтенант сказал, что товарищ, называющий себя Шубиным, задержан по подозрению в убийстве руководящего работника Спиридонова С.И. этой ночью в гостинице «Советская». Логика в этом тоже была. А идея, как решил Шубин, принадлежала самому Силантьеву. можно спорить и даже отбрехаться, если тебя обвиняют в хулиганстве, скандале и даже оскорблении вышестоящих лиц. Но с убийцами, особенно в чрезвычайном положении, ведут себя строго.
Шубин пытался объясниться, но лейтенант слушал его равнодушно и устало. Будто только и ждал, когда Шубин замолчит, чтобы заснуть.
Он сказал:
– Я бы вас к стенке поставил.
И Шубин замолчал. Не исключено: кто-то мог посоветовать измученному лейтенанту поставить этого бродягу к стенке при попытке к бегству.
Лейтенант сам отвел Шубина в камеру, единственную камеру вокзального отделения милиции. Он шел сзади, вынув пистолет, и Шубину казалось, что лейтенант раздумывает, не прибавить ли Шубина к числу жертв катастрофы. Лейтенант никогда не поверит, что его арестант – заложник Силантьева, Гронского, всей этой благопристойной банды, что трясется не от чувства вины или боли, а от страха за свои шкуры.
Дверь в камеру громко захлопнулась. Под потолком горела тусклая лампочка, возле нар лежало на полу человеческое тело. И Шубин даже не стал возмущаться этим, понимая, что у лейтенанта и тех милиционеров, что остались в городе, достаточно дел и без выволакивания трупов из КПЗ.
Окна в камере не было. Только дверь с окошком, затянутым решеткой, лампочка, унитаз в углу под крышкой.
Шубин подошел к унитазу и попытался спустить воду. Вода еще не шла. Не пустили воду. А на даче наверняка есть горный родник. Там и будут отдыхать инспектирующие чины, которым приятнее глядеть на красоты природы, чем на вонючие трупы.
Тут Шубин вспомнил, что его давно еже ждет Борис. А вдруг с ним что-то случилось? Знает ли он, что Наташа бросалась с кухонным ножиком на городское начальство? Бориса вполне могли забрать. Ведь Силантьев – человек предусмотрительный, они наверняка знают о письмах и бумагах Бруни. А если знают, то ищут. Если вчера эти бумаги были лишь неприятным раздражителем, то сегодня они могут оказаться смертным приговором.
И как бы в ответ на мысли Шубина в коридоре послышались шаги, перед дверью остановились, и Шубин представил себе, что сейчас в камеру войдет лейтенант и равнодушно произнесет:
– Именем закона о чрезвычайном положении вы приговариваетесь к смертной казни, которая будет приведена в исполнение немедленно.
И когда дверь отворилась, Шубин невольно отпрянул к стене. Он сам уже поверил в эти слова лейтенанта.
Лейтенант вошел и остановился у порога. С ним был второй милиционер. Плотников остался в коридоре. Его оттопыренные уши просвечивали красным.
– У меня есть свидетели! – вдруг воскликнул Шубин. Он сам не знал за мгновение, что скажет это. Но сказал: – Ваш сотрудник, сержант Васильченко, он присутствовал, он все знает.