— На, прополощи.
Тот набрал полный рот зеленоватого настоя, прополоскал и огляделся, ища, куда выплюнуть. Жуга протестующе поднял руку:
— Нет, плевать не надо. Глотай.
Тот поморщился, но проглотил. Отхлебнул еще. Еще. Травник внимательно глядел ему в лицо.
— Ну как, полегчало?
Круглая физиономия парня расплылась в улыбке.
— Да-а… — протянул он обрадовано. — И в самом деле… — он отставил кружку и полез в кошель. — Ну, спасибо! Сколько я тебе должен?
Травник замахал руками:
— Да что ты, какие пустяки! Я денег не беру — помог и ладно. Давай, иди, а у меня дела.
Он встал и направился к камину. Парень озадаченно притих, не зная, куда девать зажатые в руке монетки.
— Эй, ты чего? — спросил он, бестолково двигая рукой. — Ты это брось! Ты деньги-то возьми, слышь, рыжий?
— Отвяжись, — махнул рукою тот и снова наклонился над котлом.
Парень молча потоптался у дверей, напялил шляпу и вышел вон, не попрощавшись и забыв даже снять со щеки свою повязку. Жуга выплеснул настой из кружки в огонь и усмехнулся.
Подошел Телли.
— Ты мне не говорил, что подорожник с коноплей помогает от зубов.
Жуга рассеяно повертел в руке пустую кружку, вздохнул и поставил ее обратно на полку. Перевел взгляд на мальчишку.
— То и не говорил, что не помогает.
Телли опешил.
— Но ведь помогло же!
— Да не болели зубы у него. Пустышка это. Дура с хвостиком. Стукач. Меня задумал провести, нет, надо же! — Жуга сел и усмехнулся. — Пришел и стонет, будто помирает, а сам то за одну щеку хватается, то за другую, зрачки не сузились, да и вообще… Я намешал ему чего попало, а он и «излечился». — Травник поднял голову. — Кто ж это играет со мной в такие игры, а, Рудольф?
— Магистрат, — сказал старьевщик.
На следующий день его догадка подтвердилась — с утра заявился еще один мнимый больной, на сей раз «страдающий» от боли в животе. Жуга и его спровадил так же, как и первого и денег не взял.
А вот третий гость оказался поважнее первых двух — вечером этого же дня в дом старьевщика заявился сам Гельмут Вальраф, личный канцлер бургомистра, ответственный, вдобавок, за сбор налогов в городскую казну. Явился он в сопровождении аж двух стражников и сразу взял быка за рога.
— Кто тут есть Жуга, известный также по прозвищу Лис? — спросил он с порога. Шагнул вперед — надутый, важный, в дорогом, отороченном волчьим мехом плаще.
— Это я, — Жуга шагнул вперед и сухо поклонился. — Чем могу помочь?
Гельмут поморщился. Похоже, что произнесенное травником «помочь» вместо обычного «служить», несколько резануло ему слух.
— Дошли до нас слухи, — после паузы начал он, — что ты здесь врачеванье и траволеченье учинить изволил, прямого дозволения на то от бургомистра не имея, и лицензии у цеха врачевателей не получивши. За недозволенную эту деятельность я облечен доверием Магистрата сделать тебе, Жуга с прозваньем Лис, предупреждение и наложить штраф в сто талеров, буде такое еще раз повторится.
Жуга едва заметно улыбнулся. Витиеватый слог чиновника, казалось, травника нисколько не смутил.
— Вообще-то бывало, что я приторговывал травами, — признал он, спокойно глядя Гельмуту в лицо. — Но местные аптекари имеют право покупать их, у кого захотят. Так сказано в их цеховом уставе. А что касается лечения, то если даже это и случилось, денег я за то не брал, а стало быть, на жизнь не зарабатывал.
Вальраф побагровел.
— Ты отбиваешь этим хлеб у городских лекарей! — вскричал он. — Кто может поручиться, что ты не обманщик?
Жуга пожал плечами:
— Имя Иоганна Готлиба, аптекаря из Гаммельна вам что-нибудь говорит? — Удар попал в цель — похоже, имя говорило, и Жуга продолжил: — Это их забота, если больные идут ко мне. Могу я знать, почтенный, от кого поступил донос?
— Нет! — рявкнул тот. — И я предупреждаю тебя: если я снова узнаю, что ты лечишь людей без патента, пеняй на себя!
Он развернулся и двинулся к двери.
— Смотрите, не пожалейте, ваша милость, — сказал ему вслед травник.
Тот обернулся на пороге. Обрюзгшая физиономия канцлера налилась багрянцем.
— Ах ты, наглец! Ну смотри, допрыгаешься. В нашем городе такие вольности тебе не спустят, деревенщина! И палец я на тебя загну, запомни!
Он демонстративно загнул перед травником палец, фыркнул, развернулся на каблуках и вышел вон. Стражники последовали за ним. Жуга промолчал.
Дверь за Гельмутом захлопнулась.
Некоторое время все молчали, затем Жуга вернулся к ступке и взялся за пестик.
— В опасную игру ты играешь, Лис, — сказал Рудольф.
— Я знаю, что делаю, — ответил тот на это и с хрустом размял с ступке сухие листья чистотела.
Прошло два дня. Никто их больше не беспокоил. Жуга возился с травами и словно бы забыл о всех других делах. Посыльные из городских аптечных лавок и приходящие до травника больные получали вежливый отказ.
А ранним утром третьего дня в двери дома Рудольфа опять постучали. Очень тихо и очень вежливо. Телли подбежал к двери, открыл ее и попятился, разинув рот.
— Жуга… — позвал он, — иди сюда!
На пороге стоял Гельмут Вальраф.
— А, это вы, ваша милость, — радушно окликнул его Жуга. — Ну что же вы встали на пороге? Проходите, проходите… Садитесь.
Вальраф поколебался, затем медленно прошел вглубь комнаты и сел на табуретку. Был он сегодня непривычно тихий, бледный и изможденный. Дорогую броскую одежду сменил неприметный серый плащ, обрюзгшее лицо Вальрафа скрывал капюшон. Все говорило за то, что этот визит его к травнику — неофициальный.
Левая рука секретаря-распорядителя была обернута платком.
— Что вам угодно? — Жуга был сама любезность.
— Гельмут медленно развернул платок.
— У меня… гм, вот… — он поднял руку.
Указательный палец Вальрафа был загнут к ладони корявым крючком.
— Прекрасно, угу… Ну и что?
— Не разгибается, — пожаловался тот и поднял взгляд на травника. Откашлялся смущенно и опустил глаза. — Я был у врачей… Никто не смог мне помочь.
— Сожалею, ваша милость, — травник картинно развел руками, — но мне запрещено заниматься врачеванием без патента. Приказ бургомистра, знаете ли.
— Но я… — Гельмут гулко сглотнул и покосился на свой палец. — Но это можно как-то вылечить?
— Я думаю, попытаться стоит, — с самым серьезным видом кивнул Жуга. — Но сами понимаете, я не рискну — сто талеров — у меня просто нет таких денег!
Канцлер был далеко не так глуп, как казалось, и потому счел за лучшее промолчать.
На следующий день в доме старьевщика Рудольфа появилось выданное лично бургомистром для «Farmacius Zhuga» разрешение на врачеванье в Лиссбурге и новый, пахнущий чернилами патент в деревянной рамочке, который Жуга прибил на стену на самое видное место.
Минуло две недели. Осень наступала. Город жил неспешным, обволакивающим ритмом октября, и травник поневоле начал приспосабливаться к этой жизни. Он привыкал покупать еду на рынке, а воду у развозчика, и уже не находил ничего странного в том, что никто не спешил разбирать ворота: у магистрата не было рабочих рук, а горожан это мало волновало. Здесь все было не так, как в деревнях или в селениях его родных Хоратских гор, где в хозяйстве всегда находилась неспешная, но всякий раз почему-то неотложная работа. Здесь же вообще не было такого понятия, как хозяйство, народ жил торговлей, ремеслами, земельной рентой или просто — воровством. Большую часть торгового оборота занимала рыба. Все крутилось вокруг рыбы. У четырех причалов швартовались баржи, суетились грузчики. Утопали в заказах бондари, чадили день и ночь коптильни. Вся восточная окраина города насквозь провоняла копченой рыбой. Горы протухших селедочных голов громоздились на улицах, валялись на мостовой, плавали в сточных канавах, смердя и привлекая в город крыс, собак и воронье. «Не морщи нос, — с усмешкой говорили своим детям горожане, — так пахнут деньги.» Лисс, построенный на перепутье двух ремесел, город-порт среди земли, был странен не столько своими жителями, сколько сам по себе.
Спокойная жизнь, казалось, будет длиться до зимы, а уж зимой и вовсе неоткуда было ждать несчастий, тем более, что дела у травника и Телли шли весьма неплохо. Поток заказов на целебные травы от аптекарей не уменьшался, больные (те, кто излечился) помогали, чем могли, да и кладовая помаленьку пополнялась, благодаря регулярным вылазкам из города в окрестные леса. В один из таких походов Телли упросил Жугу прихватить с собой Рика. После долгих уговоров травник сдался, о чем впоследствии очень скоро пожалел — предыдущий день выдался ненастным, а Рик бросался на каждую встречную лужу, в результате чего вымазался так, что из зеленого сделался черно-бурым. Сквозь корку подсохшей растресканной грязи блестели только зубы и глаза.
Жугу чуть не хватил столбняк.
— Яд и пламя! — только и смог выдохнуть он, когда из кустов с треском выломилось этакое чудище и тут же полезло травнику под ноги ласкаться (кошачьей привычки умываться дракончик, естественно, не имел). — Вот черт!
— А? — откликнулся Телли, вслед за Риком продираясь сквозь кусты. — Это не черт, это Рик. Ой-ей…
Мальчишка по большому счету мало чем отличался сейчас от своего питомца: поставь обоих на четвереньки — не различишь. Некоторое время травник безуспешно отпихивался от дракона, тот же, думая, что с ним играют, резвился еще сильней. Комья грязи летели во все стороны.
— Вы что, нарочно… Уйди, зараза!!!… нарочно, что ли? Где вас носило?
— Да это… — мальчишка нагнулся и вытер лицо лопухом. — Лужа там. Большая… Я его пытался оттащить, а он… Вот. — И Телли виновато развел руками.
— Свинья он, твой Рик, а не дракон! — Жуга в очередной раз оттолкнул от себя Рика и отряхнул колени. — Гм, вот влипли! И как назло — ни ручейка вокруг…
Трав они в тот день, конечно, не собрали.
Дома Жуга выкатил большую деревянную бадью, в которой запаривал травы для лечебных ванн и нагрел воды. С грехом пополам ему удалось отмыть Телли, Рику же пришлось довольствоваться ополосками. Впрочем, тот не возражал, вот только целиком в бадье не поместился. Брызг в результате хватило на целое наводнение — купаться дракошка любил больше жизни. Рудольф некоторое время молча глядел на все это безобразие, затем плюнул и ушел к себе.
— Позовете, когда приберетесь, — сказал он, — я ужином займусь.
— Беда мне с вами, — пропыхтел Жуга, скребя ковшом по днищу бочки. — Даже чаю заварить воды не осталось. Ладно, прогуляюсь до ключей, авось успею.
— Я с тобой, — вскочил было Телли.
— Сиди уж… золотарь несчастный.
Травник нахлобучил шляпу, подхватил ведро и вышел вон.
Жуга недаром торопился — доступ в город вечером прекращался. Идти до речки было, в общем-то, недалеко — ворота в Речной башне как раз выходили к причалам, другое дело, какая там была вода. Весь мусор, нечистоты, городские стоки и трюмную воду горожане беспечно сбрасывали в реку. Не то что пить — даже купаться здесь было противно и небезопасно. Водовозы наполняли свои бочки из реки, но выше по течению — у башни Трех Ключей, вблизи которой, собственно, и били эти самые ключи — три родника с прозрачной и чистой водой. Жуге по роду своей деятельности приходилось закупать воду по бочонку в день, и он уже давно свел знакомство с водовозом по имени Марк — единственным, который возил воду с родников (остальные избегали ездить так далеко). Его корявую, но вместительную бочку и тощую куцую лошаденку хорошо знали в городе — Марк снабжал водой кого-то из аптекарей, две-три пекарни и пивоварню Карла Гагенбаха. Вода с ключей стоила дороже, но тот, кто знал, не торговался.
До родников был час ходьбы. Днем. Налегке. В хорошую погоду. Жуга рассчитывал бегом успеть минут за сорок — до двенадцати надо было вернуться, а одиннадцать уже пробило. Добрался до источника травник еще засветло и, наполнив ведро, отправился обратно. Дорога была тиха и безлюдна. Быстро темнело. Небо клубилось тучами, ветер стал холодным и порывистым. Все предвещало непогоду. У раскрытых ворот красноватым огоньком затеплился фонарь, и Жуга невольно ускорил шаги.
— Воды приспичило? — сочувственно прихмыкнул стражник, провожая взглядом травника. Жуга поставил ведро на брусчатку мостовой и размял затекшую ладонь. Покосился на стражника. Тот был седой, усатый, с заметным брюшком — еще не старик, но человек уже преклонных лет. Алебарда в его руках казалась чем-то неуместным, но лезвие, любовно смазанное жиром, и отполированное ветошью древко говорили, что дело свое он знает крепко. «Интересно, — подумалось Жуге, — а был ли он в Лиссе во время осады?»
— Я тоже завсегда из родников из энтих воду пью, — задумчиво продолжил тот, восприняв остановку травника как приглашенье к разговору. — И дочь моя, и сын. И жена пила, пока жива была. Хорошая вода. А ты рисковый парень: ишь, в полночь за водой поперся… С чего вдруг поздно так?
— Чаю захотелось, — сказал Жуга, — а в доме ни глотка.
— А, это — да, — тот покивал, — бывает. Что ж к соседям не зашел?
— Да нет соседей. У Рудольфа я живу, возле Синей Сойки.
— Рудольф, — стражник помрачнел. — Вот как… Что ж он, жив еще?
— А с чего ему помирать? — немножко нервно огрызнулся Жуга. Упрямые попытки горожан похоронить заочно старика Рудольфа помаленьку начинали его раздражать.
— Да кто ж знает, с чего, — пожал плечами тот. Темные глаза старика устало глядели вдаль, на дорогу. — Знали бы, не спрашивали. Вот и жена его тоже не знала…
— Жена? — насторожился травник. — А что с его женой случилось?
— Э-э, — стражник поднял бровь, — да ты, похоже, и не знаешь ничего? Был он женат, рыжий, был. Лет пятнадцать назад. И дочка у него росла, аккурат с моей Хедвигой одногодки. Лавку держал, да барахло, слышь, скупал помаленьку. Дом вон, купил. Хороший дом… А как-то раз — никто не знает, что случилось — мертвыми нашел и дочку, и жену. С тех пор почти что не выходит из дому. И торговать перестал. Такие дела. А ты при нем каким боком?
— Я не при нем, — ответил тот, — я сам по себе. Травник я.
— Эва! Небось, и заговоры какие знаешь? Слышь, — засуетился он, — а чего вот у меня, как дождь или как подыму чего тяжелое, так в спину сразу вступает? И правый бок так, знаешь — пожжет, пожжет, да как саданет! Я уж и так, и сяк, и задом наперед…
Часы на башне глухо заскрежетали и колокол отбил двенадцать ударов.
— Полночь, — вскинулся стражник и отставил алебарду. — Где-то Гюнтера носит? Слышь, рыжий, помоги-ка ворота закрыть, одному-то не в мочь.
Жуга рассеяно кивнул и ухватился за тяжелую створку ворот.
— Толкай.
Петли глухо заворчали. Жуга толкал, поглощенный своими мыслями, и вдруг, когда ворота уже готовы были захлопнуться, в щель между створками будто ударила черная молния. Страж ворот и Жуга шарахнулись назад и прянули к стене, каждый — к своей.
— Матерь божья… — выдохнул старик.
На мостовой между ними стояла собака — огромный черный пес, брыластый, молодой, поджарый, с хорошего теленка ростом. Шерсть на его спине и на боках мокро блестела в свете фонаря. Ошейника на собаке не было.
Пес посмотрел на стражника, повернул голову к Жуге — травник навек запомнил взгляд горящих, жадных, серо-желтых глаз размером каждый с полновесный талер — переступил бесшумно лапами и, развернувшись, скрылся в темноте проулка гибкими упругими прыжками.
Момент оцепенения прошел. Стражник что-то промычал и медленно сполз вниз по стене.
— Видел? — еле слышно спросил он.
— Видел, — так же тихо ответил Жуга.
— Что это было?
Травник не ответил.
Вдвоем они кое-как закрыли ворота и задвинули запорный брус, затем, не сговариваясь, прошли в караулку, где стражник вытащил бутыль и разлил по кружкам тепловатое разбавленное пиво. Оба молча выпили и некоторое время так же молча сидели за пустым столом.
— Меня Людвиг зовут, — сказал наконец стражник.
Травник кивнул:
— Меня — Жуга.
И в это мгновенье раздался крик.
Капуста наконец-то закипела. Рудольф поворошил дрова, убавляя огонь под маленьким котлом, помешал варево длинной ложкой и закрыл крышку.