— Капусту считают едой бедняков, — проговорил он, качая головой. Засыпал в котел щепотку пряностей, посолил, размешал и снова уселся в кресло. — Отчасти это верно — стоит дешево, хранится хорошо, а созревает, когда все другие овощи давно уже убраны. Однако не брезгуют ею и короли. Лучшей закуски к мясу не найти, да и готовится легко. Хочешь — вари ее, хочешь — жарь, а хочешь — потуши в сметане с морковкой, чесноком и базиликом, вот как мы сейчас, и всегда получишь превосходное блюдо. И при том, что самое удобное, можно остановить готовку, когда хочешь — капуста не бывает недожаренной или недоваренной. Только бы не подгорела, — он подобрал рукава своей облезшей меховой накидки и задумчиво уставился на котел. — По правде сказать, не знаю овоща, который был бы таким же сытным и неприхотливым, разве что репа, да еще эти новомодные потатас,* которыми балуются аристократы…
— Слыхал, Рик, что дядька Руди говорит? — усмехнулся Телли, бесцеремонно пихая дракошку ногой. — Что ж ты, гад, капусту-то не жрешь? У, бесстыжие глаза, все тебе рыбу подавай…
Дракончик лениво приоткрыл один бесстыжий глаз, зевнул, продемонстрировав игольные, отменной белизны клыки, повернулся на другой бок и снова задремал. Он все еще был сыт позавчерашней трапезой, и особых неудобств, похоже, не испытывал.
Мальчишка уже обсох после мытья и теперь сидел у камина, вороша щипцами угли и шумно грызя капустную кочерыжку. Зубы у него были тоже молодые, белые и острые. Отсветы пламени окрашивали рыжим белизну его волос, плясали искрами в зрачках глубоких черных глаз, блестели в чешуе дракона. Левое ухо мальчишки до сих пор немного торчало в сторону.
— Откуда у тебя дракон? — спросил Рудольф.
— Да это… — Телли зашвырнул в огонь огрызок кочерыжки. — Долгая история.
Он вытер нос рукавом и некоторое время молчал, глядя в камин, словно бы трепещущие синим язычки огня будили в нем какие-то воспоминания, затем принялся рассказывать.
— Нашел я как-то раз яйцо на куче мусора в лесу. Во-от такое, — Телли показал руками. — А жрать хотелось, ну, просто невтерпеж. Дай, думаю, спеку. А как его? В огонь же не сунешь… Ну, я его — в золу. И задремал. Угрелся у костра. А утром просыпаюсь — лежит на куче пепла скорлупа, значит. Толстая такая. Половинки. И этот, значит, мне под бок подлез и дрыхнет, ровно кошка. Маленький такой, зеленый, с крылышками… Ну не убивать же мне его было, верно? Аккурат с тех вот самых пор так вместе вот и ходим. Я, вроде как, ему заместо мамки… Или дядьки, — подумав, добавил он.
— А где нашел-то ты его?
— В лесу, я ж говорю. В предгорьях, что за Вышеградом, у камней.
— Каких еще камней?
— Ну этих… тамошних. Кругами там которые…
— Вот как? Интересно, — Рудольф заерзал в кресле. Подвернул накидку. — Гм… И долго вы так э-ээ… ходите?
— Да уж полгода скоро. Весной я его подобрал. Все веселей с ним. Народ только вот пялится.
— Чего ж тогда ты в город-то подался?
— Да жрет уж больно много. Растет, так его… А тут рыба по осени дешевая у вас, я на коптильню и устроился. А после, значит, и турнули нас оттудова обоих.
Рудольф умолк и погрузился в размышления. Молчал и Телли. Котелок в камине мягко пыхал паром, наполняя маленькую комнату сладковатым запахом вареных овощей. За окном уже совсем стемнело. Часы на башне пробили двенадцать. Рудольф помаленьку начал клевать носом.
— Однако, — хмыкнул он, в очередной раз очнувшись от дремоты, — куда это Жуга запропастился? Уж не случилось ли чего?
— Да что с ним станется, — отмахнулся Телли. — Должно быть, у ворот застрял. Я ж говорил…
Что именно он говорил, осталось загадкой. С улицы донесся топот, шум, пыхтение и сдавленная ругань, дверь распахнулась от мощного пинка и в дом ввалился травник, на пару с каким-то усатым седым мужиком волочивший третьего. Этот третий был, похоже, без сознания, из его рваных, подвязанных грязными тряпками ран сочилась кровь. В другой руке Жуга тащил наполовину расплескавшееся ведро.
— Рудольф, прими! — крикнул он с порога, сунул ведро старику и обернулся. — Телли, дождевик тащи — вон ту синюю бутылку… Чего уставился? Скорей!
Оцепеневший было мальчишка встряхнулся и бросился к полке.
Напуганный со сна, Рик заметался очумело, схлопотал от травника пинка под хвост и в панике удрал по лестнице наверх, откуда теперь не без опаски наблюдал за всей творившейся внизу суматохой. Вдобавок ко всему, дракошка, убегая, сшиб с каминной полки деревце в горшке и теперь вдвойне не спешил возвращаться, догадываясь, что за это дело его тоже не погладят.
— На стол, Людвиг! На стол! Тил! Иголку!
— Что?
— Кончай трепаться, у меня руки в крови. Вдевай!
Одним движеньем травник смахнул со стола посуду, освобождая место для раненого, рванул из-за пояса нож, проверил пальцем остроту клинка и принялся срезать набухшие кровью повязки. Телли приволок ему синюю бутылку, корпию, моток свежего бинта и теперь во все глаза смотрел, как ставшие вдруг необычайно ловкими тонкие пальцы травника проворно что-то зажимали, чистили, сшивали, растягивали, отрезали лоскуты висящей содранной кожи и присыпали раны тонкой пылью дождевичных спор, от которой багровая венозная кровь останавливалась, как по волшебству. Особо глубокую рану на правой ноге, струившуюся ярко-красным, пришлось перетянуть жгутом и только после бинтовать. Закончив возиться с ногами, травник принялся за руку и Телли замутило от тошнотворного запаха паленого мяса — левая рука у парня оказалась обожженной снизу от ладони и почти до локтя. Жуга некоторое время молча рассматривал ожог, затем огляделся и прищелкнул окровавленными пальцами:
— Телли! Известку неси. Знаешь, где лежит?
Тот кивнул и умчался. Жуга тем временем стащил с полки широкогорлую вместительную банку белого стекла и наполнил ее водой. Зачерпнул ложку негашеной извести из принесенного мальцом кулька, развел в воде и осторожно, едва касаясь тряпкой обгоревшей кожи, промыл известковым раствором рану. Деревянной лопаткой наложил на поврежденное место вязкую густую мазь и после, не размазывая, перебинтовал. Мазь (Телли это знал, ибо готовил ее сам) состояла из воска, сосновой живицы и свиного сала — поровну всего и переваренное вместе.
— Все, Людвиг, можешь отпускать, — кивнул Жуга и вытер пот рукавом. — Рудольф! Подсунь ему чего-нибудь под голову. И дай попить. Ему и мне.
— И мне, — седоусый старик развернул закрутку и снял жгут с ноги паренька. Поднял взгляд на старьевщика. — Здорово, Рудольф, — сказал он неловко.
— Здоров будь, Людвиг, — помолчав, ответил тот. — Давно не виделись.
— Давненько.
— Что за парень? — Рудольф склонился над столом. — Знаешь его?
— Чего ж не знать, — хмыкнул тот. — Бликса это. Сковородник. Ходит по дворам, лудит, паяет.
Рудольф зачерпнул из ведра, медленно, с ложки принялся поить раненого. Нахмурился.
— Кто ж его так-то?
— А вот это, веришь ли, и сам не знаю, — поколебавшись, развел руками страж ворот. — Видел, а не знаю. Может, друг твой рыжий чего скажет… А, Жуга? Слышь? Что за тварюга парня-то погрызла? Знаешь, нет?
Жуга стоял у камина, хмуро и сосредоточенно вычищал ножом из-под ногтей запекшуюся кровь. Поднял голову, посмотрел на Телли, на Рудольфа и отвернулся.
— Не сезон им, — невпопад пробормотал он, будто оправдывался перед кем-то. Спрятал нож и нелепо повел руками, словно не зная, куда их девать. — Не сезон…
Он поддел башмаком остатки деревца и толкнул их в огонь.
— Что?
— Ты все расскажешь мне, Рудольф, — сказал Жуга вместо ответа. — Все про все, ты понял?
Жуга не спрашивал, а произнес это, как нечто, не подлежащее сомнению, и старьевщик почему-то понял — да, расскажет. И не нашелся, что ответить.
Травник между тем стащил с полки бутылку, выдернул с коротким «тым!» зубами пробку, помедлил и выплюнул ее в камин — деревяшка вспыхнула спиртовым синим пламенем. Плеснул в стакан остатки самогона, покосился на раненого Бликсу. Снова, будто наяву, перед ним возникло видение огромных, горящих желтизной собачьих глаз, слепая темнота проулка, раскаленное жало паяльника, рассыпанные угли…
Часы на башне с натужной усталостью пробили час.
— Не сезон, — повторил Жуга и опустил взгляд. Стакан в его руке дрожал. — А так хотелось хоть немного пожить спокойно…
Он вздохнул и одним глотком опрокинул самогон в пересохшее горло.
Суета в доме старьевщика наконец утихла. Страж ворот ушел домой. После ужина (забытая капуста разварилась в нитки), Жуга отправил Телли вместе с безобразником драконом спать наверх. Перебинтованного вдоль и поперек лудильщика еще раньше уложили в комнате Рудольфа — тот ради такого дела предоставил свою кровать. Старик вообще вел себя сегодня на редкость странно, был хмур, рассеян, а на вопросы отвечал коротко и невпопад.
— У него хоть родичи-то есть? — спросил он травника.
Тот лишь пожал плечами; он был занят — варил на последней воде для раненого сонное питье. Дрова в камине громко потрескивали, в трубе порывами завывал ветер. Надвигалось ненастье. Подбросив дров, Жуга убрал котелок с огня и уселся на коврик. Рудольфу стало не по себе от позы травника — точь-в-точь так же днем сидел мальчишка. Травник долго молчал, раскрасневшийся от водки и огня, ерошил пятерней всклокоченные рыжие вихры. После всей недавней суматохи в доме было необычно тихо и тепло. Бесновался ветер за окном. Наконец Рудольф не выдержал молчания и первым начал разговор.
— О чем ты меня хотел спросить?
— Вот и я думаю — о чем, — хмыкнул Жуга. — Обо всем сразу нельзя, а выбрать что-то одно не получается.
— Раз так, давай уж просто хоть поговорим. Обо всем сразу.
— Ну что ж. Давай.
— Что за зверюга парня покусала?
— Собака, — помолчав, ответил травник. — Здоровенная такая псина. Черт знает, откуда взялась… — он с хрустом потер небритый подбородок. — Проскочила в ворота, только мы ее и видели. А парень этот, видно, там паял чего на улице, а как увидел этакую тварь, вскочил, перепугался. Она на него и кинулась. Паяльником тут не отмашешься… Мы, когда подоспели, только одного его там и нашли. У вас кто-нибудь тут таких собак держит? А впрочем, что я спрашиваю — откуда ж тебе знать…
— Вообще-то, знаешь ли, не держат, — отозвался старик. Голос его чуть заметно дрожал. — На кой сдалась собака в городе! Бродячая, быть может. Их тут полно по осени. А сам ты что об этом думаешь?
— Есть одна мыслишка, — нехотя сказал Жуга. — Но чувствую — не то. Не там ищу. А объяснить тебе как надо не сумею, даже не проси: всю ночь пришлось бы говорить, а все равно не поймешь.
— Ну, если ты так считаешь…
— Рудольф.
— Что?
— Как умерли твоя жена и дочь?
Старьевщик дернулся, как будто его ударили. Синие, слегка посоловевшие глаза Жуги смотрели на старьевщика в упор, не мигая, и тогда Рудольф сам отвел взгляд.
— Дознался все-таки, — пробормотал он. — Откуда? Впрочем, ясно. Людвиг разболтал? Лю-юдвиг… — покивал Рудольф и закусил губу. — Что ж, верно. К стенке ты меня припер, рыжий. Отпираться я не стану. Загрызли их. Вот так же, как сейчас вот этого. Никто не видел и не знает, кто и как.
Травник не ответил.
Холодный ветер налетал упругими порывами, дождем стучал в оконное стекло, царапал черепицу. Огонь в камине дергался, плясал, дым из трубы короткими клубами вышибало в комнату. Жуга ругнулся про себя. Задвижки, как у деревенских печек, над камином не было. Открытый огонь очень быстро согревал помещение, но чтобы долго, на всю ночь сохранять тепло — такого за камином не водилось.
— Надо ставни закрыть, — сказал он, вставая. — Как бы стекла не повышибало…
Его слова прервал донесшийся снаружи громкий треск, и в следующий миг дом старьевщика сотряс чудовищный удар, как будто некий великан с размаху саданул дубиной в крышу, словно в барабан. Что-то с шумом рухнуло на мостовую, окошко, выбитое толстой веткой, заблестело зубьями осколков, с подоконника закапала вода. Рудольф и Жуга переглянулись и опрометью бросились к двери.
Выл ветер. Мокрой пеленой хлестал косой осенний дождь. Старое дерево, еще недавно росшее у дома, рухнуло, разворотив корнями мостовую и едва не порушив при этом сам дом.
— Это был самый старый тополь в Лиссе, — сказал Рудольф.
Жуга, помедлил, отступил от дома и привстал на цыпочки, пытаясь бросить взгляд на крышу. Памятуя, какой силы был удар, травник рассчитывал обнаружить там по меньшей мере дыру, но к его удивленью таковой не оказалось. И вообще вся черепица выглядела целой и лежала, где ей полагается лежать, блестела под дождем, как новая. Стены тоже, вроде бы, не пострадали. Единственным произведенным в доме разрушением оказалось разбитое окно.
— Умели же строить раньше… — покачав головой, пробормотал он и, слегка пошатываясь, направился обратно в дом. Рудольф, вооружившись топором, уже отсек злосчастную ветку и теперь закрывал ставни. — Завтра стекольщику скажу.
— На хрена деньги тратить? — возразил Рудольф. — Досками забьем.
— Все лучше, чем лишние свечи жечь.
Телли был внизу.
— Что стряслось? — буркнул он. — Я чуть со страху не загнулся. Что это было?
— Дерево упало.
— Крышу не пробило?
— Нет. Иди спать.
Жуга посмотрел мальчишке вслед, опустил глаза. Взгляд его упал на черепки цветочного горшка и травник помрачнел лицом.
— Везет нам на поломанные деревья, — как будто прочтя его мысли, сказал подошедший Рудольф. — Вот, может, потому я вас в дом к себе пускать и не хотел, боялся — вдруг опять все повторится. Не зря, выходит, боялся.
Травник медленно кивнул:
— Выходит, что не зря.
СОЛОМЕННЫЙ ЛИС
«Выдернул бы ты у себя один волосок, если бы это могло помочь миру?»
Циньцзы
Утром следующего дня Бликса пришел в себя, и Телли, который принес ему питье, сразу позвал Жугу.
— А, это ты, — лудильщик слабо улыбнулся, завидев травника. — Здорово, Лис соломенный. А я-то думаю, кто меня так мастерски заштопал… Где я? У Рудольфа?
— Привет, Бликса, — Жуга кивнул, присел на край кровати, бесцеремонно задрал одеяло и осмотрел повязки на его ногах. Бликса тоже потянулся было глянуть, но травник жестом остановил его: — Смотреть не советую. И вставать пока тоже не надо.
— Ну, ты даешь! — возмутился тот. — А если по делу?
— Придумаем что-нибудь, не дергайся. Что ты, в горшок не попадешь, что ли?
Бликса хмыкнул, потер подбородок и только теперь заметил, что рука его тоже в бинтах. Несколько мгновений он молча разглядывал плотный белый кокон, затем поднял взгляд на травника.
— Она меня… сильно погрызла? — голос его дрогнул.
— Суховязки целы, остальное заживет. Вот, выпей лучше.
Бликса послушно глотнул из кружки, поморщился.
— Фу, гадость какая… Неужто нет чего получше?
— Пока не поправишься, я буду решать, чего тебе пить, — оборвал его травник, и Бликса, давясь, осушил кружку до дна. Откинулся на подушку.
— Я, наверно, всю кровать кровью заляпал, — он вновь неловко заглянул под одеяло. — Черт-те что… Это ты меня подобрал на улице?
— Я и Людвиг. Стражник, у ворот который.
— А, знаю его. Дочка его как-то раз мне кастрюлю вынесла лудить, а я возьми, да ущипни ее за это самое… В смысле, дочку, а не кастрюлю. А тут и он идет. Как хрясь меня 'лебардой по хребту…
— Собаку ты хорошо разглядел?
— Куда уж лучше-то! — раненого передернуло. — Эй, полегче! Моя нога-то, все-таки… Разглядел, а как же. Вот такенная скотина, — Бликса показал рукой от пола. — Черная, мокрая, зенки — во! — как блюдца чайные. Набросилась, глаза горят, ужасть! Только и успел ей в харю ткнуть паяльником; подмяла и ну рвать. Больше ни хрена не помню. Думал, все — капут пришел, ан нет. Это что ж получается, как ни крути, а я твой должник теперь. Слышь, Лис?
— Слышу, — травник сосредоточенно ощупывал правую ногу лудильщика ниже колена. — С долгами как-нибудь потом разберемся. Так тоже больно?
— Терпимо…