— Что? — хрипло отозвалась Маша.
— Не притворяйся, ты всё поняла. — Пистолет — чёрный, тяжёлый, холодный, казалось, холодом веяло от него на всю комнату — в её руках не дрожал. Но голос Венки сбивался. Она вздыхала, как будто очень долго плакала, но вот успокоилась и собралась вдохнуть полной грудью. Да не выходило. — Вчера вы с Сабриной разговаривали про фотоаппараты. Ты смотрела мой фотоаппарат. Значит, ты всё поняла.
— Эй, перестань. Откуда ты взяла игрушку? — притворно-спокойно окликнул её Рауль.
Она резко дёрнулась, переводя прицел на него, и по её побелевшим кончикам пальцев Маша поняла, как неимоверно сложно ей сдерживаться.
— Замолчи, я не с тобой разговариваю. Я взяла его у Горгульи. Она спит. А я взяла. Не надейтесь, что она проснётся, она пьёт какие-то лекарства, и, я прочитала, они вызывают сон.
Маша чувствовала, как начинают болеть глаза, сфокусированные на одной точке — на чёрном дуле.
— А что ты хочешь? — неуверенно произнесла она.
— Я ничего не хочу, — Венка почти рассмеялась. По крайней мере, её губы кривились в демоническом подобии улыбки, но с них срывались звуки, больше похожие на всхлипы, чем на смех. — Я просто хочу, чтобы всем было хорошо, понимаешь?
Маша медленно покачала головой. Она мало знала о том, как успокоить человека с пистолетом — военной психологии у них ещё не было — но точно знала, что успокоить необходимо.
— Не понимаешь? Не понимаешь, да? Вот скажи мне, ты зачем поступила в наш институт?
Маша облизнула пересохшие губы. Медленно-медленно те остатки разума, которые не думали о тёмном и пыльном промежутке между стеной и дальней кроватью, собрали воедино подходящий ответ.
— Просто мне интересно. Я хотела помогать людям.
— Просто интересно? — взвизгнула Венка и задышала глубже и чаще, сама пытаясь успокоиться. — Ладно. Ты! Ты зачем сюда поступал?
Она ткнула пистолетом в сторону Ника. Он сидел на краю кровати, лицом к окну и не двигался, как будто разучился двигаться.
— Ну, мы с ребятами за компанию договорились.
— За компанию, да? — На этот раз успокоиться ей было сложнее, гораздо сложнее. — А теперь я расскажу вам, зачем я сюда поступила.
Губы у неё тряслись, и слова выходили порой невнятными, но Маша перестала слышать всё остальное, кроме её слов и того, как в голове надрывается далёкий неясный гул.
— У меня папа — полковник Центра. Вы же все туда мечтаете попасть после института, да? Вот и он мечтал, и попал. А мама — она преподаватель в институте. Знаете, что она преподаёт? Демонологию на четвёртом курсе. Да уж, не больше и не меньше. Знаете, что они от меня хотят? Чтобы я стала, как они. А у них нет больше детей, и некому больше становиться, как они, и есть только одна я, которой никогда не стать…
Пистолет уже ощутимо дрожал, а по её лицу текли слёзы, оставляли блестящие дорожки и обрывали свой путь на губах или на подбородке, срываясь вниз.
— Ну что ты, у тебя очень хорошо всё выходит, — ласково, как только могла, протянула Маша и подвинулась поближе — всего на полшага.
— Сидеть! — страшным голосом крикнула Венка. — Ещё раз шевельнёшься, и я пристрелю тебя, ясно, да?
Маша закрыла глаза, чувствуя, как больно колотится в груди сердце.
— Ничего у меня не получается. — Венка судорожно втянула воздух ртом. — Я видела на столе у Горгульи списки. Она там отмечает, кого оставит, а кого можно и отчислить. Она же многое решает, правда? К ней многие прислушиваются. Так вот я там стою на отчислении.
Маша открыла глаза: Венка была теперь ближе к ней на шаг, и пистолет чуть подрагивал в её руке.
— А напротив тебя стоит жирный такой плюсик. Говори, говори, знаешь, что это значит? — рыкнула она Маше в лицо.
Та боролась с желанием снова зажмуриться и просто не видеть ничего вокруг.
— Нет.
— Это значит, — приторно-мило улыбнулась Венка. — Что тебя не отчислят после практики. Ты останешься. Да что же ты такое сделала, что стала лучше меня?
Она закричала, и Маша едва сдержалась, чтобы не закрыть уши ладонями.
— Я… я правда не знаю.
— Ты не знаешь, — задыхаясь, но уже спокойнее произнесла Венка. — Не знаешь. Никто не знает.
Она пнула чью-то сумку, свалившуюся на пол.
— А я знаю. Меньше, чем нужно, всё равно не оставят. Так что я убью тех, напротив кого стоят эти плюсики, и сама буду учиться дальше.
— Не надо, — прошептала Маша, готовая просто закрыть лицо руками, как будто это могло помочь.
— Что «не надо»? Уже надо. Знаешь. — Из глаз её снова потекли слёзы, и, глотая их, Венка сбивалась, но продолжала говорить. — Напротив Таи не было плюсика — это я потом уже узнала. Зря я её. Просто я подумала, она староста и вообще всегда на виду. Её не смогут не оставить. Прости меня, Тайка.
Венка сунула свободную руку в карман и бросила на пол возле Машиных ног кольцо на крепком шёлковом шнуре. Таким можно было задушить — не цепочка, не порвётся.
— А вот Тимура уже было за что, правда. Тогда я уже нашла эти списки. Как ты думаешь, напротив кого из вас троих не было плюсика? Я могу его отпустить прямо сейчас, правда.
Повисла тишина, прерываемая только её хрипловатым дыханием.
— Я не знаю, — произнесла, наконец, Маша, чувствуя, с каким нетерпением от неё ждут ответа.
— А ты угадай. Рауль, ты, Ник? — Она провела пистолетом по кругу. — Выбирай.
— Я не хочу выбирать, — на грани срыва прошептала Маша, комкая руками простыню, просто чтобы не сорваться.
— Ну и правильно, потому что вы все трое — счастливчики, потому что вы все трое переходите на третий курс. Перешли бы.
Она ловко и, только чуть поморщившись, сняла пистолет с предохранителя. В стрельбе Венка была не последняя в их группе, увы, не последняя.
И вдруг на верхнем ярусе зашипела рация. Маша и сама вздрогнула, и увидела, как резко дёргается Венка. Она испугалась, что та нажмёт от неожиданности на спусковой крючок, но Венка сдержалась.
— Маша! Приём! Заснула ты там что ли, — голос Сабрины был слышен очень чётко, словно она сама не шла сейчас к обрыву, а гуляла вокруг стационара. — Маша, эй!
— Ответь ей, — прохрипела Венка, подходя к Маше ещё на шаг.
Та кивнула и на негнущихся ногах поднялась. Она долго шарила рукой по верхней постели, в скомкавшемся одеяле искала рацию. Во рту пересыхало от страха. Наконец, чёрный прохладный корпус лёг в ладонь.
— Да, я слушаю. Приём…
— Ох, наконец. Маша, слушай, мы возле стационара. Мы не можем войти. Открой, а?
— Что случилось? — она слышала свой голос будто со стороны — чужой, бесцветный, как жухлые листья, и такой же шуршащий.
Сабрина по ту сторону рации тяжело вздохнула: вот приходится же общаться с такими труднодоходящими.
— Мы нашли Тимура. Он ранен. В общем, открывай давай быстрее.
Мысли работали быстрее слов, но даже их ход сбивался, когда Маша ощущала холод смерти у себя за спиной. Маша мысленно пронеслась по первому этажу. Засов на входной двери Венка легко могла задвинуть. Задняя дверь запирается, правда, только на ржавый гвоздь, но снаружи её всё равно не откроешь. Горгулья спит и вряд ли проснётся, даже если закричать изо всех сил.
Окна закрыты — этим утром было не так уж жарко, чтобы их открывать. Окна… одно окно в спальне парней приоткрыто, Рауль так и не захлопнул его до конца.
Она почти кожей чувствовала прерывистое дыхание Венки.
— Скажи ей, чтобы уходила, — приказала она свистящим шёпотом.
— Сабрина, уходи, — повторила Маша.
— Куда? — вместе с помехами донеслось из рации. Маше показалось — она слышала шаги под окном.
— Далеко. Чем дальше, тем лучше.
— Да ты что, с кровати там упала? — возмущённо откликнулась Сабрина. — Маша… Маша, слушай, если ты сейчас же не скажешь, что у вас там… что там происходит, я разобью окно.
Шипели помехи. В темноте закрытых век Маше казалось, что это шипит та самая гадюка, которая укусила Горгулью и теперь готова приняться за Сабрину. За Тимура, или кто там ещё есть, на поляне перед стационаром.
— Говори. — Дуло пистолета ткнулось ей в спину, и с такими аргументами Маше спорить было сложно.
— Пожалуйста, не надо окно, — быстро, задыхаясь, выдала она.
Из рации стало слышно только дыхание Сабрины. Она, видно, прикрыла переговорное устройство рукой и что-то сказала своим спутникам.
— Хорошо, не буду окно. Просто доверься мне, ладно?
— Сабрина, я не могу. Пожалуйста, ничего не делай, — простонала Маша, ощущая, что её ноги собираются предательски подкоситься.
— Просто поверь мне!
Венка дёрнулась назад. Маша тоже краем глаза заметила движение Рауля к столу, где вместе с недоеденным печеньем ещё лежал походный нож.
— Не шевелиться, — захрипела Венка на каких-то слишком высоких частотах, едва воспринимаемых человеческим ухом. — У меня руки дрожат. Я выстрелю.
— Маша, я знаю, что ты мне не доверяешь, но сейчас просто поверь! — кричала в рацию Сабрина, и Маше чудилось, что её голос раздваивается и слышится ещё и через приоткрытое окно.
— Слоны, — сказала она чуть слышно.
Выстрел грохнул через три секунды.
Окно в спальню парней было чуть правее чёрного входа и выше. Оттуда торчал край тюлевой занавески — ну откуда, хотелось знать всему институту, парням перепала такая роскошь? Откуда она здесь, не знал никто, но никто и не стирал несчастную, поэтому сейчас она представляла собой жалкое, пыльное зрелище.
Над чёрным входом пристроился козырёк, дряхлый и засыпанный жухлыми листьями. На нём по вечерам сидели птицы. Переливчато заливались зяблики — Денис Вадимович учил узнавать их по резкому росчерку в конце песни. Коротко тенькали лесные коньки. Никаких особенных птиц в этих краях и не водилось.
Маше казалось, что она слышит скрип старых досок, потому что в эту дикую секунду стало тихо, и замолчали все птицы. Она стояла спиной к окну и не решалась повернуть к нему голову.
— Обмануть меня захотели, да? — вскрикнула Венка, и в это мгновение задребезжало рывком распахнутое окно.
Она дёрнулась назад, и только непонятное шестое чувство толкнуло Машу на пол. Уткнувшись лицом в грязные доски, она слышала, как прогремел выстрел, потом раздался глухой удар, всхлип и ещё один удар.
— Маша… — Голос Сабрины дрожал.
Казалось, прошло часа два с тех пор, как она по счастливой случайности успела грохнуться на пол до того, как Венка нажала на спусковой крючок. Но руки тряслись. Маша завозилась на полу и села, оперевшись спиной на холодный металлический бок кровати.
Сабрина стояла посреди комнаты, дыша так же тяжело, как и Маша, и смотрела она не на обездвиженное тело у своих ног, нет. Она смотрела на подругу.
Рауль шагнул к ней и наклонился, чтобы поднять с пола тяжёлую чёрную игрушку — пистолет. Предохранитель щёлкнул раз, выходя из безопасного положения, потом ещё раз, возвращаясь в него.
— Да уж, — вздохнул Ник, замерший за спиной Сабрины.
Маша не знала, чего ей хочется больше: расхохотаться, как ненормальной, или всё-таки от души расплакаться.
* * *
Горгулья всё ещё хромала. Уже не так сильно, но заметно. Впрочем, расхаживать перед курсантами она была в состоянии и занималась этим с явным удовольствием.
— Ну что, вояки несчастные, у кого ещё руки чешутся подраться? Может, пойдёте пободаетесь с липой? — Она ткнула пальцем в сторону спальни девочек, имея в виду то дерево, которое загородило всё окно. — Может, поубивать кого-нибудь хочется, а?
Она остановилась, и, хоть Маша сидела, уставившись в пол, она и без того знала, что Горгулья заглядывает в глаза всем, одновременно. Так, как умеет только она.
— Не очень, — пробормотала Маша, хоть не в её правилах было острить с преподавателями.
— Ах, не очень, — хмыкнула Горгулья. — Тогда, может быть, позволите мне перейти к результатам ваших итоговых работ?
Сабрина рядом с Машей горестно вздыхала, видно, вспоминала, какой кошмар творился в их отчёте. Да к тому же, до Обвала они так и не добрались.
— Что сказать… грустно, господа. — Судя по звукам, Горгулья шлёпнула на ближайший стол пачку вырванных тетрадных листков. — Так грустно мне не было уже давно. Но перед тем как я перейду к отчётам, хотелось бы попросить ещё об одном.
Маша подняла голову: Горгулья стояла, прислонившись к стене, и руки сложила на груди, как придирчивый покупатель в магазине.
— Личности, склонные к дезертирству. Кого там не устраивает летняя полевая практика? Можете прямо сейчас идти собирать вещи.
Никто не шевельнулся. Маша отвернулась к окну, чтобы её прямой взгляд не послужил намёком на то, что она склонная к дезертирству. Или ещё на что-нибудь.
— Ну что? Я слышала, кое-кто собирался. Так что же вы, будущие офицеры? Встали и шагом марш на вольную волю. Там вино, кино, девочки. Ну? Кому обучение даётся особенно тяжело?
Повисло молчание, и стало слышно, как на крыльце вздыхает Денис Вадимович. Вздыхает, прислушивается и мнёт в руках очередную сигарету.
Горгулья оторвалась от стены и снова зашагала — к лестнице. Там она по-военному развернулась.
— А тем, кто решил остаться, считаю нужным пояснить, что дальше будет ещё тяжелее.
— Знаешь, что? — шепнула Маша Сабрине.
Та обернулась.
— Дурацкий из меня вышел бы следователь, да?
Сабрина усмехнулась, наблюдая за тем, как Горгулья ещё раз перебирает листки с их отчётами.
— Перестань.
Тимур оказался живучим. Правда, рассказывать, что же случилось возле обвала, он не рвался, так что слова из него приходилось вытягивать клещами. А то, что он поведал, приходилось делить ещё на десять — многое Маша просто не расслышала, потому что самых захудалый сквозняк воет громче, чем говорит Тимур.
Картина складывалась очень простая: в тот самый момент, когда они разошлись со Львом в разные стороны, а Тимур ещё не успел пожалеть о своём решении сбежать в город, его ударили по голове.
Он очнулся глубокой ночью в каком-то овраге, под кучей валежника. В голове шумело, во рту было солоно от крови, а перед глазами всё плыло, поэтому он решил дождаться утра. Счастливая случайность или происки Вселенского Разума привели к нему Сабрину и Льва.
Солнце палило снова — что есть сил. Маша чувствовала, как под футболкой текут капли пота. Она уже тысячу раз успела прокрутить в памяти тот памятный день, всё думая, какие же оплошности допустила, и как их можно было избежать.
Всё сходилось на одном — она думала на кого угодно, только не на маленькую нежную Венку, подвешивающую под потолок гирлянды из шишек. Её родители, узнав обо всём, приехали в тот же день и забрали Венку, которая теперь выглядела потерянной, совсем хрупкой и бледной.
Все шептались, что родители Венки теперь устроят грандиозный скандал, чтобы часть вины дочери перекинуть на Горгулью, мол, не уследила. Но они вели себя очень тихо и вежливо. Отец — полковник, помнила Маша — на прощание пожал Горгулье руку.
Все знали — независимо от того, какое решение примет суд, Венка к ним больше не вернётся. Никогда больше. И из-за этого делалось немного жутко.
— Орлова! — голос Горгульи разогнал её мысли, как солнце утренний туман. — Что же вы ерунду в отчёте понаписали?
— Я… — Маша поднялась со стула, но что сказать, так и не нашла.
— Я знаю, что ты. Ты. Ни демона не умеешь искать аномалии. Каких… тебя вообще потянуло под мост, если там было самое сильное поле во всём квартале?
Маше хотелось провалиться, вот прямо сейчас и прямо в подвал. К паукам и крысам — гораздо уютнее.
— Покажи, как ты поля проверяешь. — Горгулья опустила руку с отчётом и приготовилась смотреть.
Маша чуть подрагивающей рукой вынула из кармана цепочку с кольцом.
Отпущенный на волю первый курс грелся на солнышке перед стационаром. Половину пластиковых стульев поставили друг на друга в тени, а всю траву на поляне устелили одеялами — девушки загорали, а парни лениво беседовали, поглядывая на полуголых соседок.