— На изгнание лихоманок и ломок всяких лучший заговор — это на «волосатика». Ну, тебя я ему уж учила. Сильнее оного нет. Коли не помог, стало быть, нету от недуга спасения. Иные, мыслю, планы у богов на твою сестру. Порушить их тебе не удастся.
— А на меня какие?
— У всех разные, — снова взялась за колотуху ведьма. — Я мыслю силу свою тебе передать и покой обрести долгожданный. Радуница твоя, полагаю, желает тебе мужа хорошего и детишек побольше, боги же могут и славы великой тебе пожелать, звания княжеского и богатства великого. Да токмо помочь тебе им ныне недосуг.
— Так недосуг, что я в старых девках осталась?
— Зато знахаркой получишься умелой. Учение мое тебе легко достается, скоро и сама исцелять, отсушивать и привораживать научишься.
— Не помогает что-то учение сие суженого найти.
— Так ведь для великого успеха и силу надобно приложить великую, умница моя. У кого рана быстрее закроется — у того, кто Карачуна проклянет и рукой на ссадину махнет, у того, кто водицей омоет и тертым желтоголовиком засыплет, али у того, кто мхом закроет и заговор целебный нашепчет? Как полагаешь? От раны похожей кто-то может и вовсе руки или ноги лишиться, а у другого даже шрама не останется. И кому как жить, лишь от тебя, знахарка, зависит.
— Где же взять мне силу для такого заклинания, что мужа мне сможет найти, баб Ягода?
— Копить, милая, копить. Росу полнолунную с одолень-травы собирать, клыки медвежьи в настоях папоротниковых вымачивать, кровь девственную искать, заговоры на зелье каждый вечер начитывать. Чтобы намоленное стояло, накопленное, неодолимое. Чтобы судьбу могло переломить, а не просто к утехам плотским склонить, мужнюю жену из памяти выветрить, сердце горячее охолонить. Привороты-отвороты, грыжа-лихоманка, сглазы, следы — сие все ведовство простое, в любой миг доступное. Для перелома судьбы чародейство могучим, как топор, быть должно. А топор, сама знаешь, поперва из жижи болотной надобно накопать, опосля в кринице пережечь, молотом проковать, в огне горна закалить. Так и здесь выходит…
— Росу полнолунную… — прошептала ученица. — Сколько же лет зелье сие копить надобно?
— Много… Очень много лет, — ответила старуха.
— Ты копила! — поняла молодая женщина. — Это зелье у тебя есть!
— Пока молода была, испытать желала. Но годы перехитрили. Пока изготовила, поняла, что поздно о кусте ракитовом мечтать. Не та стала, чтобы с княжичем юным на пиру гулять, детей рожать, сыновей растить. Опоздала.
— Бабушка Ягода, — сглотнув, прошептала ученица. — Отдай его мне!
— Экая ты быстрая, — усмехнулась ведьма, стуча колотухой. — Сама понять должна, сколь велика цена такому зелью. Другого, мыслю, на всей земле русской не сыскать. Пусть лучше на полке стоит, цены достойной ждет. Дабы не так обидно было за силы на него потерянные.
— Отдай его мне, — взмолилась женщина. — Я для тебя… Я все, что угодно!
— А что с тебя взять-то, сироты? — пожала плечами старуха. — Тебе, кроме юности да тоски, и расплатиться нечем.
— Все! Все, что угодно!
— Тоска в нашем мире никому не нужна, а юность… Что за прок в муже, да без юности?
— Ты же мудрая, бабушка Ягода, — присела перед старухой на корточки ученица. — Ты умнее всех. Ты самая лучшая. Я знаю, ты придумаешь. Ты знаешь, как беду мою разрешить и самой без обиды остаться. Ты только скажи, намекни хотя бы. Я на все, на все согласна!
— На все, сказываешь? — усомнилась ведьма.
— Да, бабушка! — ощутила слабину молодая женщина. — Что угодно, только пожелай! Кровь всю свою тебе отдам, волосы, голос!
— Мужа пожалей, — крякнула знахарка. — На что ты ему без крови, голоса и волос?
— Бабушка Ягода, милая моя… Скажи же, что сделать для тебя могу?!
— Сама-то чего просишь? — поинтересовалась в ответ ведьма.
— Мужа хочу хорошего! Красивого, богатого, сильного.
— Не прогадай.
— Хочу лучшего мужа на всей земле! — жадно выдохнула ученица.
— Можно и лучшего, — согласилась старуха. — Какого пожелаешь, такого и получишь. Хочешь лучшего? Будет тебе лучший. В слове своем уверена?
— Конечно! — не поняла странного намека молодая женщина.
— Ну, коли об этом уговорились, тогда тебе плату назову… — Ведьма поднялась, пробежала пальцами по висящим на стене березовым туескам, сняла один, открыла, вытянула на падающий из раскрытой двери свет костяную ладанку на тонком сыромятном ремешке. Открыла, осторожно вытряхнула на ладонь ослепительно-белый бутон, похожий на бутон сирени, на длинной, с половину мизинца, зеленой ножке.
— Что это?
— Цветок папоротника, — ответила ведьма. — Я хочу, чтобы ты в тот час, когда ощутишь себя счастливой, воткнула его к себе в волосы.
— И что тогда случится?
— Он будет у тебя в волосах.
— А зачем?
— Это будет твоей платой за чары, которые привлекут к тебе мужа, — улыбнулась, любуясь цветком, ведьма. — Не знаю, как это случится. Может статься, на тебя наткнется в саду юный князь и возжелает невероятной страстью. Либо тебя похитят, доставят к некоему властелину, и он, очарованный твоей красотой, сделает тебя своей женой. Или ты увидишь какого-то красавца, в отчаянии прижмешь нож к его горлу и потребуешь, чтобы он на тебе женился, и он вдруг согласится. Не знаю как, но заклинание приведет суженого к тебе или тебя к нему. Вы станете мужем и женой, и он будет лучшим мужем на земле. Ты согласна?
— Да, — не стала больше препираться ученица.
— Поклянись!
— Клянусь!
— Нет, этого мало, — поморщилась старуха. — Ты должна поклясться тем, что для тебя дороже всего, чем не пожертвуешь ни за что, даже если очень захочешь нарушить обещание.
— Жизнью? Здоровьем? Сестрами?
Ведьма молчала, погрузившись в размышления, пока, наконец, не догадалась:
— Поклянись мне покоем матери… — пробормотала она. — Согласна?
— Да!
— Протяни руку… — Ведьма положила цветок на ее ладонь, накрыла сверху своей, крепко сжала пальцы: — Смотри мне в глаза и повторяй: клянусь покоем своей матери, что каждый миг и час, когда стану чувствовать себя счастливой за своим мужем, буду вставлять сей цветок себе в волосы.
— Клянусь покоем своей матери, что каждый миг и час… — послушно повторила ученица, глядя в черные провалы глаз старухи, и неприятный холодок пробежал по ее коже, взъерошил волосы, забрался в ноздри.
— Хорошо. — Ведьма разжала пальцы, забрала цветок, ничуть не пострадавший, несмотря на приложенную к нему силу, заныкала бутон в ладанку, которую убрала обратно в туесок.
— Ты не дашь его мне? — удивилась женщина. — Как же я буду его в волосы вставлять?
— Ценность больно большая, как бы не потеряла, — ответила старуха. — Вот замуж выйдешь — прибегай, тогда и отдам. Теперича раздевайся.
— Зачем?
— Зелье сие не пить надобно, а руны им на теле начертать, жертву твою манящие. Впитаются, следа не оставив, не опасайся. Но дело свое сделают. Сие верно, как восход Хорса утренний, как гнев Карачуна зимний, как жар Ярила весенний.
Ученица разделась. Старуха же, порывшись средь туесков, нашла блестящий от воска глиняный пузырек и предупредила:
— Ныне же молчи! Одним разом все руны надобно нанести, и чтобы зелья на все хватило, но лишней капли ни одной не осталось. При сем мне еще и чары надобно наговаривать, силу в зелье пробуждающие. Молчи и не шевелись!
Женщина замерла, слегка расставив руки, и ведьма, рисуя прямо пальцем по белой нежной коже, начиная от шеи вниз, распевно заговорила:
— Жару Ярилову, суду Ниеву, Ладанной ласке, Полельной песне в час сей поклон шлем об общей судьбе, общей плоти, общем доме, общих детях, общем бытие. В ночи и дне, на темноте и свете, в горе и радости, на людях и наедине. От ночи сладкой до реки смоляной, от слова булатного до молчания последнего. Летите, поклоны наши, через овраги глубокие, через реки широкие, через густые дубравы, через высокие горы…
* * *
В эти самые мгновения малый десантный транспорт, развернувшись обгорелыми дюзами к безымянному желтому карлику третьего галактического рукава, ударил в черноту космоса жарким термоядерным пламенем, безжалостно опустошая баки охладителя в форсажном тормозном режиме. Ротгкхон лежал в мягком декомпрессионном кресле, плотно облегающем тело единственного члена экипажа, и смотрел на данные, стремительно выстреливающие мимо глаз в линейном информационном режиме. Следя за выявленными характеристиками, он пытался хоть примерно оценить перспективы звездной системы, лежащей на задворках давно умершей империи «мокрушников» — прозванной так, естественно, ее бывшими недругами. И сама империя, и ее недруги уже давно сгинули во мраке истории, уступив место более молодым и активным государствам, но вот обидная кличка, похоже, прилипла к третьему галактическому рукаву навечно.
Или не обидная? Ротгкхон тоже принадлежал к расе «мокрушников», но никакого дискомфорта от этого факта не испытывал.
— Плотность звезды нормальная, — прошептал пилот. — Одиночная, масса ноль восемь стандарта, светимость один-один. Это «коридор». Цвет в «коридоре», угловой момент в «коридоре»… Ну же, во имя девяти друидов! Водород, водород, водород… девяносто пять! Есть! «Коридор» среднего класса! «Живая система»! — И уже во весь голос он распорядился: — Борт, сигнал штабу: «Вербовщик семнадцать третьей смены „живую систему“ подтвердил. Начинаю разведку». Добавь координаты звезды к сообщению.
— Команда исполнена, — подтвердил транспорт. — Приступаю к тестированию систем курсовой обороны.
Космический корабль был боевым и отлично знал об опасностях звездных систем «коридора» без дополнительных напоминаний.
Огромный космос, при всем своем разнообразии, во всех, даже самых далеких уголках подчиняется одним и тем же физическим законам. Эти законы всегда и неизменно скручивают облака межзвездного водорода массой от половины до двух «стандартов» в плоские нибулы, которые теряют момент вращения, сбрасывая его в газопылевые диски переменного состава. Из-за разницы в химическом составе, диски всегда распадаются на неизменные одиннадцать планет, из которых с той же неизбежностью три всегда взрываются. Сперва две самые далекие от звезды, внешние, фиксируя для ученых начальный этап развития «живой системы», а для путешественников — опасность столкновения с мелкими ледяными астероидами, а затем одна внутренняя, пятая — разрушение которой отмечает середину цикла звездного развития.
Но самым важным для союзов, империй, диктатур и республик было то, что уже с начального этапа развития всех желтых карликов «коридора» на третьей планете возникают достаточно комфортные условия развития белковых организмов. Почти сразу после появления такой планеты на нее неизменно попадает хоть одна бактерия, споры которых носятся в космосе в неисчислимых количествах, и вскоре следует буйный взрыв жизненного развития.
Именно поэтому желтые карлики «коридора» всегда были предметом напряженного поиска астрономов, главной ценностью галактических карт и важнейшей составляющей навигации. Разумеется, не потому, что ученые стремились исследовать их все до единой — на это не хватило времени и сил еще ни у одной империи или республики. Желтые карлики «маршрута» вводились в память спасательных капсул космических кораблей, чтобы в случае аварии экипажи и пассажиры выбрасывались именно на эти координаты — туда, где есть достаточная возможность выжить.
Разумеется, случались и накладки. Иногда протооблако звезды оказывалось не водородным — и тогда планеты формировались хаотично, были безводными и бескислородными. Иногда на стадии формирования системы в нее забредала блуждающая планета и, калеча своей гравитацией чистоту протодиска, превращала звезду в безжизненного, беспланетного «двойника».
Однако найденный Ротгкхоном карлик состоял из водорода и не имел никаких отклонений ни по плотности, ни по орбите. То есть — был чистокровным «коридором»!
Коридором жизни.
— Зафиксирован внутренний пояс астероидов, — по голосовой связи сообщил корабль. — Тест систем закончен. К бою готовы.
— Дозаправка нужна? — на всякий случай поинтересовался Ротгкхон.
— Заполненность баков охладителя ноль восемь, — ответил борт.
В качестве рабочего вещества для охлаждения дюз годилось, в принципе, любое вещество с температурой плавления выше единицы, и внешний астероидный пояс звезд «коридора» для пополнения запасов был наиболее удобен. Здесь всегда в избытке хватало ледяных астероидов из азота, метана и воды. Просто лови да в бак запихивай. Посторонний хлам фильтры потом вычистят.
— Сигнал из штаба пилоту, — сообщил транспортник. — «Сообщение признано важным. Ваше задание особо актуально. Повторяю: особо актуально».
— С одной стороны, это радует, — вздохнул Ротгкхон, закрывая глаза. — Это значит, что армия империи добилась очередного успеха в битвах с союзами республиканского сопротивления. Власть Наследника признал очередной десяток планет и жаждет насладиться благами равноправия. С другой — отдуваться за эту удачу придется нам, вербовщикам. Что же, пускай. Коли штабу невтерпеж, сэкономим для них немного времени на ловле ледышек. Ноль восьми нам для нескольких полетов хватит. Передай штабу: «Начинаю глубокую разведку».
— Сигнал отправлен. Приступаю к стабилизации траектории.
Предупредив пилота, космический корабль прекратил торможение и развернулся бронированным носом вперед, нацелившись острием рассекателя на совсем уже близкую звезду. Локатор курсового обзора выстрелил белым световым импульсом, дающим в вакууме наилучшую отражающую способность. Пространство впереди было чистым. Отозвавшиеся цветными искорками астероиды оказались слишком далеки, чтобы представлять опасность. Новая вспышка, потом еще, еще… И вдруг белая подсветка сменилась нежно-голубой: нестерпимым для глаз всеполостным энергетическим импульсом. Две голубых искры — два астероида на удалении нескольких световых мгновений рассеялись в пар, а уцелевшие мелкие осколки превратились в брызги, столкнувшись с натянутым от рассекателя к бортам микроволновым полем. Еще одна искра — и транспорт вошел в безопасное внутреннее пространство звезды, тут же развернулся и опять перешел в режим торможения, снижая скорость с двух десятых световых до оптимальных для разведки пяти сотых.
— Внутренний пояс, — предупредил транспорт. — Стабилизация траектории.
Разумеется, при неторопливом движении на межпланетных скоростях корабль вполне мог просчитывать орбиты замеченных астероидов относительно себя даже в условиях переменного ускорения, но заниматься этим без особой необходимости транспорт не хотел.
Впрочем, на этот раз опасных космических объектов на его пути не встретилось.
— Местоположение планеты параметра «коридор» обнаружено, — сообщил пилоту борт. — Выход на орбиту через одиннадцать часов.
— Специально прикинул, чтобы я выспаться успел? — улыбнулся Ротгкхон. — Что же, спасибо, приятель. Воспользуюсь. Теперь мне очень долго будет не до отдыха.
* * *
В свой последний путь князь Всеград отправился от ворот Мурома, с обширного утоптанного пустыря, на котором обычно собираются окрестные смерды в ожидании открытия ворот, либо останавливаются на ночлег путники, припозднившиеся к закрытию города. Ладья правителя была поставлена здесь на толстые дубовые чурбаки и глубоко погрузилась в охапки хвороста, сложенные под килем. На поднятой мачте полоскался на ветру парус с красным крестом — древним амулетом путешественников, — палуба и скамьи были выстелены коврами, заставлены бочонками с вином и медом, завалены караваями хлеба, жирными окороками, обледенелыми куриными полтями из погребов. Всем тем, чем князю предстояло угощать своих родичей, друзей и верных воинов, ушедших в Золотой мир раньше него.
Неподалеку от ладьи стояли длинные ряды столь же щедро накрытых столов. Возле них все хлопотали дворовые девки и служки, поднося из погребов и от детинца новые и новые блюда с угощениями, миски, бочонки и кувшины. Они еще выставляли последние ковши, выкладывали на подносы соленые огурцы, длинные перья лука, моченые яблоки — когда из города послышался многоголосый женский плач, быстро становящийся все громче и громче. Засуетившись, дворня торопливо закончила работу и вдоль рва, вырытого под высокой, рубленной клетями деревянной стеной, ушла от стола в сторону реки.
Плач же достиг ворот. Дружинники вынесли на подъемный мост князя Всеграда, в дорогом облачении восседающего на кресле, с помощью двух слег превращенном в носилки. Четверо ратников в красных плащах поверх кольчуг, в алых сафьяновых сапогах и островерхих шлемах несли почившего правителя, позади шагали оба княжича, простоволосые, одетые в скромные одежды: рубахи и шаровары, заправленные в обычные поршни. Остальные воины показную смиренность не демонстрировали, но тоже были с непокрытыми головами и без брони — хотя, конечно же, остались при оружии.