Девушка, словно преданная болонка (еще бы язычок свесила, на задние лапки встала и хвостиком повиляла для полного сходства!), согласно кивнула.
— Садитесь, вечные студенты, — Влад завел автомобиль. — Сейчас еще от матери схлопочешь…
Денис беззаботно расхохотался.
Конечно, Зинаида Петровна, узнав о свадьбе младшего сына, долго ахала. Влад был удовлетворен: хоть его на какое-то время оставит в покое. Обычно у нее в голове либо сериалы, либо Владичкина неустроенность. Пускай теперь Дениска «огребается».
Влад со Светой, переглядываясь, пили чай. Она видела брата своего жениха второй раз в жизни. Как и в прошлый приезд, была не прочь с ним пококетничать. Разумеется, не переходя рамок, безобидно. Влад не отказался бы и развить отношения: Светик — девушка в его вкусе. Но все-таки брат…
— Ма, у нас есть молоко? — спросил Ромальцев-старший, перебивая спор матери и братишки.
— Сейчас! — взметнулась Зинаида Петровна.
— Сиди, ма. Я сам.
Влад хотел глотнуть прямо из пакета, но, покосившись на мать, которая пристально следила за ним, налил молоко в чашку.
— Кому еще?
— Не-не-не! — в один голос откликнулись Денис и Света, продолжая наблюдать за пантомимой «Влад — Зинаида Петровна».
От Владислава не ускользнуло, как Денис подмигнул невесте, мол, а что я говорил? Вот черти! Развлекаются!
— Денисочка! — мать снова занялась младшим сыном. — Ну и как же вы будете? Вы бы сюда возвращались! А если внуки появятся?
— Какие внуки, мамуля?! — возмутился Денис, и Света прыснула. — У нас со Светкиным наполеоновские планы, мы Питер покорять уехали, а не плодиться-размножаться! Ты даже думать забудь!
Влад отер губы. Ну что ж, хоть одно разумное заявление от братца за весь вечер. Но рано или поздно Светка все равно примется настаивать на детях, у женщин это в крови. Вот тогда «покорителю Питера» и не позавидуешь… Не трагедия, конечно: разводы еще никто не запрещал. Но возня-я-я…
Когда уставшая с дороги Светка легла спать в зале (бывшей Денискиной комнате), а мать удалилась смотреть очередной сериал, Денис пришел в спальню брата.
— Соскучился я по тебе, Владька! — признался он. — В Питере здорово, но ростовских друзей не хватает. И тебя не хватает. Помнишь, как мы баб Катин сарай чуть не подожгли?
— Слушай, Дэн… — Влад прищурился. — Какова цель твоей жизни?
— А чего ты спрашиваешь?
— Вот смотрю я на тебя и думаю: к чему ты стремишься? Чего хочешь?
Денис уселся поудобнее, откинулся на прибитый к стене ковер над кроватью Влада, обнял руками костлявые коленки. Покоритель Питера!
— Знаешь, Владь… Ведь никакой генеральной линии у меня и нет, если честно. Просто я хочу прожить так, чтобы успеть что-то сделать в этом мире и при этом никому не напакостить. Никому, понимаешь?
— Идеализм…
— Согласен. Но на чужом горе своего счастья не выстроишь... Как это ни банально звучит.
Влад усмехнулся:
— Ваньку, одноклассника моего помнишь? Он стал священником у нас в православном приходе. Был я у него однажды на какой-то особый день — ну, когда все исповедуются, просвирки всякие получают… Как думаешь, кого увидел в очереди к исповедальне?
Денис усмехнулся. Новых друзей брата он не знал, но примерно представлял. Влад понял, что Дениска догадался, к чему он клонит.
— Это как кассету стереть. Типа, отмолил прошлые грехи — записывай новые. Все равно простится. Господь великодушен и сердоболен.
— Странный ты стал, Владька…
— Отчего ты так решил?
— А жизни в тебе нет как будто. Как в перегоревшей лампочке… Ладно, не обращай внимания, это мои личные «гуси». Слушай, спросить хотел. Помнишь, у бати в гараже был набор инструментов — дрель, сверла победитовые, отвертки офигительные? Они тебе нужны?
— Нет.
Влад поднялся и пошел в коридор. Денис с некоторой завистью посмотрел вслед брату. Еще бы — атлетическая фигура, идеально сформировавшееся тело, под загорелой кожей перекатываются красивые мышцы. Коли не сутулился бы время от времени, так и глаз не оторвешь. Ромальцев-младший всегда немного стеснялся своей угловатости и бесцветности. Владьке досталось все самое лучшее: внешность от матери, некогда красавицы, ее безраздельная любовь, отцовская фирма… А Денис все решил начинать с нуля. Это трудно, это закаляет, но… Все равно чуть-чуть завидно. Но как этим всем распоряжается сам Влад — уму непостижимо.
Влад вытащил из ниши в коридоре пыльную старую коробку, заваленную всякой всячиной — мотками изоленты, жестяными банками с гвоздями и шурупами, молотками, пассатижами… Да, не мешало бы как-нибудь здесь прибраться...
— Помнишь, как мы из-за нее ругались? — засмеялся Денис, получив столь вожделенное сокровище, и открыл крышку.
Изнутри на него дохнуло Детством. Папиным гаражом, всевозможными тряпочками и рогожами, бензином, масляной отработкой, лаком… Забытым и добрым Детством…
— Спасибо, Владище! Век не забуду! А тебе не…
Трель звонка перебила его на полуслове. Брат взял трубку.
Звонила манекенщица Зоя, та самая восемнадцатилетняя «телка», от которой неимоверно устал Влад.
— Привет, заяц!
— Привет, — буркнул он.
Ее звонок был не к месту и не ко времени.
— Хочу тебе сказать, что завтра мы встретиться уже не сможем. И к твоему мамульхену на день рождения я приехать не смогу. Мы едем в Москву, на Неделю Моды. Представляешь, я буду демонстрировать одежду из коллекции Швельдгауба! Неожиданно выяснилось, что мы тоже попали в группу…
— Удачного подиума.
— Ну, не обижайся, заяц! Все тип-топ! За это знаешь какие бабки отвалят! Закачаешься!
Денис, сообразив, что он здесь лишний, встал с кровати и, коснувшись ладонями братниных плеч, шепнул:
— Пошел я спать.
Влад молча кивнул всем туловищем. Зойка продолжала щебетать.
Ромальцева всегда интересовало: беспокоит ли ее что-нибудь, кроме «кутюр», «гламур» и «лямур». Ему казалось, что нет. Но блондинка Зоя была божественно красива, и терять такую спутницу «для выходов» он пока не собирался. Десять лет возрастной разницы играли большую роль. Иногда он просто не понимал ее высказываний, частенько и Зойка обзывала его занудой, старпером и Климом Самгиным. Последнее определение она услышала от Дмитрия: вряд ли сама была знакома с книгой и главным героем романа пролетарского писателя.
— …А еще я, сказали, буду изображать ведьму… Ну, у Швельдгауба специфический такой креатив… Потом, кажется, будет что-то совсем прозрачное… И — самое главное! Ни за что не угадаешь! Давай, с третьего раза! Ну?
— Ну? — Влад вообще не понимал, о чем она говорит, но переспрашивать и уточнять не хотелось.
— Угадывай!
— Не знаю!
— Я буду в Платье Невесты! Это главная роль в показе! Завершающий выход! Представляешь?
— С ума сойти. Главное — не давай им надеть на себя саван, киска, какой бы креатив там ни был…
— Почему же?
— Во-первых, примета плохая, а во-вторых, в саване карманов нет. Всё, я понял: завтра тебя не будет. Пока. Целую. Спокойной ночи!
Разумеется, дурочка ничего не поняла. Ну и черт с нею.
Влад сдернул покрывало и лег.
— Жизни во мне нет… — пробормотал он, пряча голову под подушку. — А откуда ей взяться?.. На черта все надо? Саваны шьют без карманов, с собой ничего не заберешь…
СПУСТЯ ДВЕ НЕДЕЛИ...
Мадам Гроссман застыла в оцепенении посреди прихожей. Громадный черный кот-долгожитель по кличке Проша (прежде Николай называл его, конечно, Прохиндеем) развалился на весь коридор и с хозяйским видом разглядывал гостей.
— Вей з мир[26]! — оперным контральто воскликнула Роза Давидовна, а была она женщиной видной, солидной, густобровой, хмурой, потому и ее вопль воспринимался скорее как угроза, нежели как приветствие. Но это было именно приветствием. — Наше вам с кисточкой!
— Привет, мама…
Николай приобнял жену за плечи и подтолкнул вперед. Мадам Гроссман хлопнула себя по бедрам:
— Таки чуял мой тухес, шо эти малахольные имеют себе геморрой во всю голову! Где ви едете такие замурзанные, да ще и в самый Шабат[27]?!
Прохиндей потянулся, тряхнул хвостом и, выразив таким образом свое полнейшее презрение, гордо удалился.
— Не царапай мне глаза, Роза, — почти простонал Николай. — Лучше прими у нас бебихи[28] и уложи ее спать…
— От це! — изумилась мадам Гроссман, беря у него из рук полупустую сумку. — Ше такое?! Вы шо, с этой торбочкой тынялись по всем поездам?
Рената, еще более маленькая рядом с величественной Розой Давидовной, привалилась плечом к стене. Хозяйка озадаченно посмотрела на невестку:
— Скинь лапсердак и бежи тудою, в комнату!
Николай, согнувшись над женой (изумленная мать занимала собой почти весь коридор, но отступить не догадалась: наверное, впервые в своей жизни она, коренная одесситка, оказалась в полной растерянности), помог Ренате расстегнуть дубленку. Бледные губы молодой женщины беззвучно шевельнулись.
— Ой-вей! — всплеснула руками Роза Давидовна. — Ты привез ее мене на штымповку? — и тут же подхватила Ренату под руку. — Люба моя дорогая! Нивроку[29] — тьфу-тьфу-тьфу на тебя! — (постучала по косяку). — Коля, шоб ты сдох, ты мог позвонить и сказать? Вас бы встретил Сева!
— Потом! — отмахнулся он, раздеваясь. — Все потом, мама!
— Таки иди и разложи «вертолет», или мне одной чикаться с твоей лялей?! У ней щас будет паморок, и шо я буду с нею делать?
Николай раскрыл диван-«книжку» в маленькой комнате.
— Слушай сюда: простыни в шифоньере. Стели бегом!
И, ворча между делом что-то вроде: «Ой, эти мене дети — так шоб у мене была такая жизнь — вырванные годы!» — она принялась снимать с невестки остальную одежду. Потом сообразила, что ей мешает болтающаяся на руке сумка, освободилась, а Рената в это время упала в кресло.
— Все цырлы себе поотморозила! От скаженные! От скаженные! — ругалась мадам Гроссман, ощупывая и закутывая в огромный халат полуживую невестку. — А ноги! Лед! Коля, вы сдурели или да? Я всегда говорила твоему отцу, шо тебя надо сдать учить в 75-ю школу! Щас зови ей доктора, адиет! А ты — ляжь!
Рената поднялась, путаясь ногами в полах свекровиного халата, дошла до постели, рухнула и застонала: живот, тупо ноющий уже дня два, свело резким спазмом. Она подтянула колени к подбородку и замерла. Лишь бы не трогали! Лишь бы не трогали! Но Розу Давидовну было не так-то просто обмануть:
— Дай мне сюда телефон, потерянный! — рявкнула она на сына. — Сиди-катайся!
Пока мать, ругаясь на чем стоит свет, беседовала со знакомым врачом, Софой Израилевной, Николай бесцельно мял руку жены. Взволнованность непосвященной Розы Давидовны относительно будущего ребенка ему не передалась. Он беспокоился только о Ренате. В глубине души он даже хотел, чтобы все разрешилось сейчас, почти естественным путем. И пусть этого малыша никогда не будет. И не будет никаких сомнений. Все произойдет само по себе, по судьбе. Как же все осточертело! Как он устал!
— Шо там у нее за срок, Коля?! — прорычала мадам Гроссман, оторвавшись от трубки.
— Я знаю? — («И знать не хочу! Пусть его не станет!»)
— Ляля, сколько у тебя месяцев?
— Она не может говорить, Роза…
— Софа, холера их знает! Эти два куска адиета… А, ты слышала… И как тебе это нравится? На вид — ше-то вроде пяти… Да… да… Щас! — Роза Давидовна оттолкнула сына и потрогала Ренатин живот. — Да… Да шо ты гришь! — она охнула и схватилась за свою пышную грудь. — Езжай, Софочка, езжай, милая! Жду тебя!
Рената застонала и от боли прикусила наволочку.
— Ты у нас хорошо грамотный, Коля, — сурово прогудела мать, громадной, унизанной кольцами ладонью поглаживая невестку по голове, — а и это ей кошерно сделать не мог! Нет, Леша, — она воздела глаза к потолку, обращаясь к покойному мужу, — ты имеешь себе такое представить? Если бы ты знал, какой это будет поц, ты пошел бы и повесился за Первой Заставой, а я на всякий случай все равно сбегала бы на аборт… Ее шо, растрясло в поезде?
Николай пожал плечами.
— Не стой, как памятник Ришелье! Неси воды!
— В чем?
— В кружке, потерянный! Мне воды неси, сдохнешь тут с вами! Потерпи, люба моя дорогая! — Роза Давидовна опустошила кружку и приступила ко второму раунду: — Шо сегодня за день, а?! С чего она не говорит?
— Мутизм.
— Расскажешь это бабушке. Я говорю с тобой на русском, отвечай на русском!
— Немота. Болезнь из-за стресса… нервов, то есть... из-за…
— Леша! Ты это слышал? Этот кусок адиета довел беременную жену до нервного стресса! Леша, отвернись и не слушай этого, я хочу, шобы тебе лежалось спокойно в твоем гробу!
Рената тихо заплакала. Ей было больно за Николая, которого поливали бранью ни за что ни про что; ей было больно, что он, едва стоящий на ногах от усталости, сносил все это; ей было больно от понимания, что у нее, скорее всего, начинается выкидыш, а ведь вчера, только вчера она ощутила робкое шевеление малыша. И, наконец, ей было просто больно… Очень больно…
Софа Израилевна была чуть уменьшенной копией мадам Гроссман. Она закатала рукава своей кофты, натянула резиновые перчатки и зычным голосом приказала подруге и ее сыну выйти из комнаты. На усевшегося в кресле Прохиндея это распоряжение не распространялось.
Николай тем временем вкратце рассказал матери о причинах, которые заставили его и Ренату бежать из Новосибирска и скитаться по стране уже почти полгода. Разумеется, имена и участие в их жизни телохранителя Саши и мерзавца Андрея он благоразумно пропустил. Роза Давидовна и без того была не в восторге от женитьбы сынка «на какой-то гойке», поэтому не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о реакции мадам Гроссман, скажи Николай правду — мол, изначально жена убежала в обществе отцовского телохранителя. Малейшее подозрение в том, что ребенок «нагулян» от другого — и Роза не ударит палец о палец, чтобы помочь им.
Выслушав часть повествования и поняв, что дело запуталось до невозможности, мать махнула рукой:
— Иди красить кибитки, ты мене устал своей волнующей сказкой! Я шо, городской сумасшедший — ваших коников по стойлам разводить?! Я таки знала, шо пострадаю через этого кацапа Сокольникова! Кругом-бегом, ви, Колюня, встряли ногами в жир по самий тухес, вот шо я тебе скажу.
— Сам знаю. Главное — шоб ее оклемали, Роза.
— Софочка еще не таких оклемывала. Я тебе скажу один вопрос, Коля: ви зачем делали дите, когда сами ходите с беременной головой?
Чтобы не получить от матери очередную порцию нагоняя, Гроссману пришлось соврать, что Рената ждала ребенка еще в Новосибирске, до начала всех этих проблем. Ему было стыдно, когда Роза, силясь скрыть жалость, обозвала его болваном и тайком утерла глаза, подскочив за очередной кружкой воды. А что было делать? Правду сказать?!
Наконец к ним вплыла Софочка, взяла сигарету, вставила в мундштук и, подойдя к форточке, жадно затянулась. Под ногами, урча, словно трактор, слонялся Прохиндей и бодал всех своей громадной головой — ластился.
— Ну шо там за моих скажешь, Софа? — выждав, когда подруга отведет душу курением, спросила хозяйка. — Не выкинет?
— Шобы да — так нет, — прогудела Софа Израилевна. — Заберу таки ее в нашу областную. Имейте за счастье, шо дивчина здоровая, как та ваша лошадь. Но на голову больна, кажу ее зараз и нашим из психотделения…
— Теть Софа, будет она говорить? — вмешался Николай и получил от докторши убийственный взгляд сверху вниз.
— Слушай, а оно тебе надо, шоби она с утра и до вечера морочила тебе голову? Я же ж по-русски тебе грю: кажу ее нашим психиатрам.
— Может, не стоит ее в больницу?
Николай подразумевал, что там не такая уж надежная охрана, однако мать и тетя Софа накинулись на несчастного парня с таким шквалом убеждений, что он поспешил сдаться и ретировался в маленькую комнату, к жене.