Несмотря на толпы людей на площади, город окутывала зловещая тишина. Звуки шагов приглушал рыхлый снег, шепот разговаривающих уносил ветер. Повсюду царил страх. Люди боялись не только голода. Война все приближалась, ужас усиливался. Всего несколько лет назад жители Шелдинга частенько собирались в тавернах и обсуждали позиции договора. Некоторые отстаивали право короля на абсолютную власть, другие поддерживали договорщиков, напирая на то, что каждый варлиец должен иметь равные права перед законом. Иногда доходило до ссор, но обычно все подобные споры велись исключительно благожелательным тоном. В конце концов горожане мирно расходились по домам.
За четыре года, прошедшие с начала войны, дружеские сборища и споры прекратились сами собой.
Все знали, что происходит с городами вроде Барстеда на южном побережье. Выиграв битву, в него вступила армия договорщиков, перебив тех, кто выступал за корону. Повесили шестьдесят человек. Три дня спустя договорщики отступили, и в город вошли армии короля. Были повешены триста человек, сочувствующих мятежникам. Затем пришли Искупители. При мысли о них Мулграва передернуло.
Барстед был выжжен дотла. Никто так и не узнал, что стало с женщинами и детьми, пережившими два предыдущих нашествия. Но Мулграв говорил с разведчиком, побывавшим на пепелище, и тот рассказал, что видел. Повсюду лежали обгоревшие трупы.
Выкинув из головы горькие мысли, фехтовальщик пошел дальше, срезая путь переулками и темными двориками. Заворчала чуть живая от голода собака, но он не обернулся, и облезлая псина продолжила прерванное занятие – грызть обледеневшую дохлую крысу.
Переходя горбатый мост, Мулграв остановился посмотреть на скованную льдом речушку. Чуть ниже по течению, накрывшись одеялами, несколько человек с удочками сидели перед полыньями.
Фехтовальщик двинулся дальше и тут же поскользнулся на спуске. Впереди показалась церковь, старое здание с покосившимся шпилем. Разговоры о том, чтобы поправить шпиль, велись давно, а Мулграву все и так нравилось. Чтобы посмотреть на церковь, он снова остановился. Несколько бревен на северной стене надломились, отчего все здание опасно перекосило, и теперь оно скорее напоминало шляпу волшебника. Кумушки судачили, что церковь скоро рухнет, но Мулграв, непонятно почему, не хотел в это верить. Перекошенный шпиль одним своим видом низвергал несгибаемость и прямолинейность варлийцев, которые должен был увековечивать, и это согревало сердце фехтовальщика.
Прямо за церковью стоял крытый соломой домик Эрмала Стэндфаста. Над высокой трубой курился дымок. Мулграв добрался до входа, с трудом открыл занесенную снегом дверь и вошел внутрь. Некогда полный священник сидел у камина, прикрыв лысый затылок вязаной шапочкой и накинув на плечи одеяло в черно-белую клетку. Он улыбнулся Мулграву, который снял плащ и потопал ногами по лежавшему под дверью тростниковому коврику.
– Скоро станет теплее, – сказал Эрмал. – Весна идет.
– Что-то она не торопится, – ответил Мулграв, сбросив овчинную безрукавку. Фехтовальщик подставил стул к камину и сел, протянув к огню руки.
– Как твое плечо?
– Почти зажило, – ответил Мулграв. – Все еще ноет, когда холодно.
– Неудивительно. Сколько тебе лет? – неожиданно спросил Эрмал.
Мулграв задумался от неожиданности.
– Тридцать четыре… почти тридцать пять, – наконец сообразил он.
– После сорока будет ныть в любую погоду.
– Воодушевил – слов нет.
– Попади пуля на два дюйма ниже, – рассмеялся Эрмал Стэндфаст, – и у тебя ничего бы уже не болело. Дюйм влево – и ты бы лишился руки. Учись быть благодарным боли, Мулграв. Она – напоминание, что ты еще жив. Готов вернуться в свой полк?
– Нет, хотя ненадолго придется. Я собираюсь просить Гэза об отставке.
– Но мне казалось, – удивился Эрмал, – что ты незаурядный солдат. Зачем отказываться от своего призвания?
– Убийство не должно быть призванием.
– Вот в чем дело?… Серый Призрак расстроится. Когда он принес тебя сюда, то назвал лучшим другом. Два дня не отходил от твоей постели.
Мулграва укололо чувство вины.
– Гэз меня поймет. Я видел слишком много смертей. Ты когда-нибудь бывал на поле брани после битвы?
– К счастью, нет.
– Однажды Люден Макс сказал, что проигранная битва – худшее зрелище в мире. В списке перед ним идет выигранная битва.
– Цитируешь предводителя врагов?
– У меня нет врагов, – покачал головой фехтовальщик. – Просто я хочу уйти… – Он замолк, задумавшись.
– Домой? – подсказал Эрмал.
– У меня нет дома, – снова покачал головой Мулграв. – Там, где я родился, больше никто не живет.
– Где твоя семья?
Секунду Мулграв не отвечал, глядя на пляшущие языки пламени.
– Я родом из Шелсана, – признался он.
Эрмал внутренне содрогнулся и осенил себя знаком древа.
– Как тебе удалось выжить? – спросил он. – Тебе тогда было девять… от силы десять лет.
– Я гостил в холмах у старика пасечника, помогал ему варить медовый напиток. Мы видели все, что там произошло. Потом старик увел меня в горы. – Мулграв взял обгорелую кочергу и разворошил угли в камине. – Единственное место, которое я могу называть домом, – на севере, горы Кэр-Друах. Там хорошо, легкий воздух, честные люди. Мне всегда нравились местные жители.
Эрмал встал.
– У меня осталось немного ячменного отвара с медом. Я его разогрею.
Мулграв сел поудобнее и закрыл глаза. Разливаясь по всей руке, в левом плече пульсировала боль. Кончики пальцев слегка покалывало. В последнем бою ему очень повезло. Когда их стали осыпать картечью, первым залпом разорвало Тоби Вайнера слева. Его лицо превратилось в кровавое месиво. Второй залп снес правый фланг. Мулграв получил лишь одну пулю, Гэз Макон – ни одной: огромный серый мерин неуязвимого генерала как ни в чем не бывало гарцевал на линии огня. Атака конницы разбила ряды вражеских канониров, и те попытались отступить. Конники Гэза ринулись в погоню. Мулграв подстегнул коня, но тот рухнул, всадника выкинуло из седла, и только тогда фехтовальщик понял, что летевшие в него осколки приняло на себя животное.
Небольшая и, казалось бы, несерьезная рана загноилась. Два дня спустя Мулграв впал в беспамятство.
В себя он пришел в этом доме. Эрмал Стэндфаст рассказал, что его сначала отнесли к полевому хирургу, который лишь пожал плечами и сказал: «Он не протянет и недели. Рана слишком запущена». Но Гэз Макон ничего не желал слышать и, когда ему рассказали о лекаре, живущем в Шелдинге, в тридцати милях от лагеря, приказал отправить фехтовальщика туда.
Мулграв плохо помнил дорогу в Шелдинг. На память приходила только жгучая боль, мимолетные облака, проносившиеся высоко по далекому небу, и обрывки разговора:
– Он умирает, господин.
Но Гэз Макон отвечал:
– Он не умрет, я этого не позволю, – и они ехали дальше.
Повозку подбрасывало на ухабах. Больше Мулграв не помнил ничего.
Вернулся Эрмал с парой глиняных кружек в руках, протянул одну другу и снова занял место у камина.
– Так что ты решил, дружище?
– Ничего.
– Ты лишился веры в свое дело?
– Какой еще веры? – пожал плечами Мулграв и протер слипающиеся глаза.
Уже которую неделю ему не удавалось выспаться. Во сне поджидали кошмары, и фехтовальщик по нескольку раз за ночь просыпался с криком боли, злости или отчаяния.
– Говорят, короля избирает Исток, – назидательно сказал Эрмал, прервав тяжкие мысли. – Значит, те, кто воюет за короля, исполняют волю Истока. Неужели это не стоит веры?
– В это верят только те, кто не видел королевских Искупителей за работой.
– О жестокости солдат тоже ходит немало слухов, – нервно ответил священник.
Мулграв поднял глаза и заметил страх в глазах друга.
– Да, ты прав. Давай поговорим о чем-нибудь другом, – ответил он и увидел, что Эрмал успокоился.
Священник устроился на стуле поудобнее и отхлебнул похлебки. Огонь вдруг затрещал, и несколько угольков попытались выскочить за каминную решетку.
– Тебе все еще снится седовласая женщина?
– Да.
– Так ничего и не говорит?
– Нет. Пытается, но я не слышу. Кажется, она в опасности.
– Почему ты так решил?
– В последних снах она карабкается вверх по склону горы. Потом замирает, оглядывается. Внизу какие-то… люди. Кажется, преследователи. Тогда-то она смотрит прямо на меня и что-то говорит. Но я ничего не слышу.
– Почему ты запнулся?
– О чем ты? – удивился Мулграв.
– Ты запнулся перед словом «люди». Это люди?
– А кто же еще? – огрызнулся фехтовальщик, неожиданно для себя встревожившись.
– Мулграв, это же сон, – развел руками священник. – Внизу может быть кто угодно, хоть окунь на коне.
– Понятно, – рассмеялся Мулграв. – Думаешь, это все шуточки моего уставшего разума? Что она ненастоящая?
– Я ничего не утверждаю. Когда-то я знал одного человека, его звали Аран Подермил. Чудак с золотыми зубами, ворюга и жулик. И при этом знал, где искать пропавшее. Однажды ребенок упал в давно заброшенный колодец. Подермил потребовал два чайлина за поиск, но нашел! Еще я знал женщину, которая общалась с душами умерших. Такое умеет не каждый. А мне однажды приснилось, что меня запекли в ежевичный пирог, причем не одного, а в компании с белым медведем. И никакой мистики, я просто объелся и завалился спать на медвежью шкуру. Иногда в снах приходят видения, гораздо чаще – просто снится всякая чушь. Ты когда-нибудь встречал ту женщину?
– Нет.
– А горы тебе знакомы?
– Да, это Кэр-Друах – Друахские горы.
– Наверное, тебе стоит туда съездить.
– Я тоже так думаю.
– Возможно, лучше будет подождать до весны. Многие города опустели из-за войны, а по селам, говорят, бродят банды головорезов.
– Весной вряд ли станет лучше. Война еще долго не закончится.
– Мне будет недоставать твоего общества. Никто из моих прихожан не умеет так хорошо играть в шамак.
– Да я выиграл единственный раз! – рассмеялся Мулграв.
– И еще три партии мы сыграли вничью. А я не люблю лишаться выигрыша.
Комнату наполнила уютная тишина. Мулграв посмотрел на пляшущие в камине огоньки, вздохнул и снова повернулся к священнику.
– Там были не люди, – признался он. – У них покрытые чешуей серые лица с кроваво-красными глазами.
Эрмал ответил не сразу.
– Должен быть еще железный обруч над бровями, – наконец произнес он.
– Верно, – поразился фехтовальщик.
– Подожди минутку, – сказал священник, сходил в кабинет и тут же вернулся с тонкой серебряной цепочкой в руке. На ней висел крохотный круглый медальон, тоже серебряный, с изображением дерева. С обратной, покрытой золотом, стороны была выдавлена древняя руна. – Такие носили друиды еще во времена империи Камня. Считается, что каждую монетку благословила Госпожа-в-Маске, а потом сам Персис Альбитан. – Он застегнул цепочку на шее фехтовальщика и спрятал медальон под его рубашкой. – Никогда не снимай ее, мой мальчик.
– Спасибо, Эрмал. Правильно ли я понял? Ты больше не считаешь мои сны игрой разума?
– Не знаю, – развел руками священник. – Эти существа описаны в древнейших сакральных свитках, там их называют Дежем-Бек. Не слышал раньше?
– Не слышал.
– Возможно, они снятся тебе потому, что ты слышал о них в детстве, в Шелсане. Надеюсь, что так.
– Что это за твари?
– Зависит от того, как к ним отнестись. Для тех, кто поклоняется Истоку всей Гармонии, Дежем-Бек – это люди, которые вступили на путь мрака, предались злу в обмен на огромную власть. В одних свитках их называют некромантами, в других – пожирателями душ. В переводе с древнего языка «дежем-бек» значит просто «ненасытные вороны». В других записях, оставленных, скажем так, философами, не пришедшими к пониманию Истока, Дежем-Бек описываются как люди, достигшие невероятно долгой жизни, а также силы и красоты, недоступных обычному человеку.
– Красоты? – рассмеялся Мулграв. – Ну нет, чешуя пока не в моде.
– Во сне тебе явилось их духовное обличье. Слышал когда-нибудь о державе Краноса?
– Разумеется, – ответил фехтовальщик. – Это какая-то ваза из незапамятных времен.
– Нет, не ваза, – возразил Эрмал. – Некоторые полагают, что это хрустальный шар, через который человеку открывается будущее. Другие утверждают, что раньше она была навершием магического меча. Я даже слышал версию, по которой держава – отрубленная голова некроманта. Считается, что Дежем-Бек – хранители державы, благодаря ей становились почти бессмертными.
– Я не очень-то верю в волшебство, – признался Мулграв, – но не спорю с теми, кто верит. Вера успокаивает, а иногда дает силы, чтобы помочь другим. Однако я не раз был свидетелем чудовищного зла, которое творили во славу Истока, и ни разу не видел чуда.
– Понимаю, – сказал Эрмал Стэндфаст, – и не стану спорить. Но до меня дошел слух, что держава Краноса находилась в Шелсане. Ее нашли рыцари Жертвы.
Мулграв вздохнул.
– Отец рассказывал, что в Шелсане сокрыта великая тайна. Но каких только сказок он не рассказывал! Он говорил, что людям необходимо научиться любить, что любовь питает мир и превращает врагов в друзей. Интересно, продолжал ли отец верить этому, когда рыцари уничтожали все, что он любил?
– Надеюсь, что да, – тихо сказал Эрмал.
Эрмал Стэндфаст был священником уже двадцать два года. Его любил весь город за кроткие, остроумные проповеди, за то, что он никогда никого не осуждал. Его слава целителя гремела по окрестностям Шелдинга, и многие прихожане были обязаны жизнью его умению готовить целебные отвары. Именно поэтому Гэз Макон привез к нему умиравшего Мулграва.
В общем, священнику следовало если не гордиться, то радоваться тому, что он достиг за последние двадцать с небольшим лет.
Но даже если Эрмала и посещали подобные мысли, теперь ему не удавалось удержать их при себе. Переполненный горечью, он сидел у камина в крошечной гостиной. Мулграв давно спал наверху, и весь дом, если не считать несколько рассохшихся скрипучих половиц, погрузился в тишину.
– Ты хуже вора, – сказал Эрмал вслух. – Жалкий слабак, трус и лжец.
Он уселся в кресле поглубже и поправил плед, укрывавший слабые плечи. На глаза навернулись слезы.
Эрмал неплохо разбирался в травах, но все его лекарства готовились из ромашки и яблочного уксуса, иногда с щепоткой горчицы. Никакого медицинского воздействия эти снадобья не оказывали. Талант Эрмала шел изнутри. Он лечил наложением рук. Закрыв глаза, он видел недуг, и либо выгонял его, либо увеличивал защитные силы организма, чтобы тот сам справился с болезнью. Сначала Эрмал держал свой дар в тайне, не из страха, больше из-за врожденной застенчивости и желания остаться незамеченным. Он не хотел, чтобы на него показывали пальцем, не хотел быть особенным, отличаться от других. В детстве он хотел просто забыть о даре. Но с возрастом Эрмал все больше склонялся к духовному пути и пришел к выводу, что дар необходимо употребить на благо людям. Вскоре он понял, как это можно осуществить: выдавая свои способности за травничество. Исток, без сомнения, должен простить такую невинную ложь. В конце концов, разве не Исток создал его скромным и стеснительным? Кроме того, отец, такой же стеснительный, как и сын, всегда повторял: «Делай добро в тайне». Он совершал благотворительные пожертвования либо анонимно, либо через доверенное лицо, которое никогда не раскрывало источник денег. «Исток дал нам все, что у нас есть, – говорил он, – и уже то, что люди присваивают себе право быть дарителями, – гордыня».
Эрмал, сделавший эти слова своим девизом, был счастлив тому, что мог проповедовать и врачевать. Любовь прихожан и благодарность исцеленных стали для него наградой.
Все изменилось четыре года назад, когда Искупители арестовали старого Тэма Фарли.
Это воспоминание разбередило неугасшее чувство вины. Тэм жил один, на ферме неподалеку от Шелдинга. Однажды, пятнадцать лет назад, Эрмал зашел к нему в гости. Стоял жаркий летний денек, и священник решил совершить обход тех прихожан, которые не хотели или из-за старческой немощи не могли прийти на службу. Большинство людей радовались его приходу, лишь некоторые, кто не интересовался религией, отмахивались.