— Не думаю, чтобы она проходила курс правильного поведения на улице в третьем классе, — сказал Хопли. — Не думаю, что она вообще ходила в третий класс.
— Все равно, — упрямо сказал Вилли. — Элементарный здравый смысл…
— Халлек, вам не хватает вашего наказания? — спросила тень. — Сейчас вы теряете вес — хотите получить гран-при? В следующий раз он может остановить вашу кишечную деятельность, поднять температуру вашего тела до ста десяти градусов или…
— Но я не собираюсь просто сидеть в Фэрвью и ждать! — яростно сказал Вилли. — Возможно, он сможет дать этому обратный ход, Хопли. Вам это приходило в голову?
— Я перечитал много литературы на эту тему, — сказал Хопли. — Думаю, я догадался, что происходит, когда первые прыщи появились у меня на бровях, там, где у меня они всегда появлялись в первую очередь еще в школе. Как я сказал, я люблю читать. Должен заметить, Халлек, что написаны сотни книг о том, как насылают проклятия и наваждения, но почти нигде ничего не говорится о том, как повернуть процесс вспять.
— Что ж, может, цыган и не сможет ничего сделать. Но я все же пойду к нему, черт возьми! Я посмотрю ему в лицо и скажу: «Вы отрезали мало кусков от пирога. Вам следовало бы отрезать один для моей жены и один для своей, раз уж мы принялись за дело. А как насчет порции для себя? Где вы находились, когда она выходила на улицу, не глядя по сторонам? Если она была непривычна к городскому движению, вам следовало бы это знать. Так где же были вы? Почему вы не взяли ее под руку и не довели до ближайшего перехода? Почему вы…»
— Достаточно, — сказал Хопли. — Если бы я входил в состав судейского жюри, вы бы убедили меня, Халлек. Но вы забыли о других факторах.
— О чем же?
— Человеческая природа. Мы можем быть жертвами сверхъестественных сил, но с чем мы фактически имеем дело? С человеческой натурой. Как полицейский офицер, прошу прощения, бывший полицейский офицер, я не могу согласиться, что существует что-то абсолютно верное или абсолютно неверное. Есть просто один серый тон, переходящий в другой оттенок, более светлый или более темный. Но уж не думаете ли вы, что ее муж купится на ваши речи?
— Я не знаю, — ответил Халлек.
— Я знаю, — продолжал Хопли. — Я знаю, Халлек. Я могу читать мысли того парня так хорошо, что иногда мне кажется, будто он посылает мне мысленные радиограммы. Всю свою жизнь он находится в движении, его гонят с места на место, как только «добропорядочный народ» закупит марихуану или гашиш, когда проиграет свои лишние четвертаки на Колесе Удачи. Всю свою жизнь он только и слышал, как его называют грязным цыганом. Этот парень, Халлек, видывал, как сжигали ради шутки их брезентовые палатки в тридцатых и сороковых, а может, в какой-то из палаток сгорели младенцы и старики. Он видел, как его дочери и дочери его друзей подверглись нападению, а может, и изнасилованию, потому что «добропорядочный народ» знает, что цыгане сношаются как кролики. Его участие ничем не поможет… Пое…ь! Чтобы вы лучше эту фразу усвоили. Цыган видел, как его сыновей или сыновей его друзей избивают чуть ли не до смерти… и за что? За то, что они дети, чьи отцы крутили Колесо Удачи. Всегда одно и то же: они приезжают в город, «добропорядочные жители» берут у них все, что им нужно, а потом вышвыривают. Иногда вам позволяют пожить с неделю на одной из пригородных ферм. А потом, Халлек, раздается щелчок хлыста. Один разгоряченный юрист стремя подбородками и щеками, как у бульдога, наезжает на улице на вашу жену. Ей лет семьдесят, может, семьдесят пять. Она полуслепая. Наверно, она так быстро шла, чтобы побыстрее добраться до своего лагеря пока не обмочилась, а старые кости ломаются так легко, как стекло. И вы задерживаетесь в городе, надеясь, что в этот раз, может быть, в единственный раз, восторжествует справедливость… правосудие, которое искупит унижения всей вашей жизни…
— Перестаньте, — хриплым голосом сказал Вилли Халлек. — Прошу вас перестаньте, — он непроизвольно коснулся щеки, думая, что выступил пот. Но это был не пот — слезы.
— Нет, вы этого не заслужили, — говорил Хопли с отчаянным весельем в голосе. — Я хочу высказать вам все сразу. Я не говорю вам, чтобы вы не занимались этим понапрасну, Халлек — Даниель Вебстер сумел убедить жюри Стараны, потому что какого черта! Думаю, все возможно. Но я считаю, что вы питаете чересчур много иллюзий. Цыган в ярости, Халлек. Он взбесился от гнева. Он стал мстить, а когда вы хотите мстить, вы же не видите, темный или светлый оттенок у серого? Когда ваша жена и дети погибают в авиакатастрофе, вы не желаете слушать, как цепь А не включила реле Б, а пилот В выбрал неудачное время, чтобы сходить в сортир Г. Вы просто хотите отыскать виновного и привлечь его… или убить из своего дробовика. Вам нужен козел отпущения, Халлек. Вы хотите, чтобы он пострадал. Вот мы и пострадали. Нам плохо. Ему хорошо. Возможно, я лучше понимаю такие вещи, чем вы, Халлек.
Медленно, медленно рука протянулась к узкому кружку света, который отбрасывала лампа Тензора, и повернула колпак так, что он осветил его лицо. Халлек смутно услышал вздох ужаса и понял, что этот вздор исходит от него. Он услышал слова Хопли: «На сколько вечеринок пригласили бы человека со сгнившим лицом?»
Лицо Хопли напоминало чужеродный грубый ландшафт. Красные воспаления ядовитого оттенка размером с донышко кофейной чашки покрывали, наползая друг на друга, его подбородок, шею, кисти рук. Более мелкие язвы усыпали щеки и лоб. Нос превратился в зачумленное королевство угрей. Желтоватый гной сочился и тек по каналам-трещинам между взрыхленными дюнами бывшей кожи, здесь и там смешиваясь с кровью. Грубые волосы бороды росли беспорядочно спутанными прядями. Халлек сразу понял, что брить их при таком катаклизме, смещении пластов плоти невозможно. А из центра этой, беспомощно погруженной в струящийся пейзаж катастрофы, пристально смотрели глаза Хопли. Он смотрел на Вилли очень долго, вчитываясь в отвращение и откровенный ужас на лице своего гостя. Наконец, кивнув с удовлетворением, он отвел лампу.
— О, Иисус! Хопли, мне так жаль…
— Не жалейте, — ответил Хопли с прежней веселостью. — Ваше дело продвигается медленнее, но и вы в конце концов туда доберетесь. Мой служебный пистолет лежит в третьем ящике этого стола, и, когда станет совсем нестерпимо, я воспользуюсь им, независимо от баланса на банковском счету. Бог ненавидит трусов, как говорил мой отец. Я хотел, чтобы вы увидели меня и поняли. Мне понятны чувства старого цыгана. Поэтому я и не стал утруждать себя долгими речами. Я не стал беспокоиться о причинах. Я просто хотел бы убить его за то, что он сделал со мной, Халлек.
Жуткая тень пошевелилась в кресле. Халлек услышал, как Хопли провел пальцем по щеке, услышал невыразимо тошнотворный звук лопающихся прыщей, выплескивающих гной. «Боже милостивый, пусть это будет сном, пусть будет просто безумием… но только не реальность».
— Я убил бы его очень медленно, — продолжал Хопли. — Но пощажу вас и не стану вдаваться в подробности.
Вилли попытался заговорить, но смог только захрипеть пересохшим горлом.
— Я не надеюсь на вашу миссии, — глухо говорил Хопли. — Почему бы вам вместо этого просто не прикончить его, Халлек? Почему бы вам…
Но Халлек пересек черту. Он выбежал из темного кабинета Хопли, больно ударившись бедром об угол стола. У него возникла безумная уверенность, что вот сейчас Хопли протянет свою кошмарную руку и схватит его.
Хопли не сделал этого.
Халлек выбежал в ночь и остановился, глубоко втягивая полные легкие свежего воздуха, ожидая, когда перестанут дрожать колени.
Глава 13
Вес 172 фунта
Оставшуюся часть недели Халлек беспокойно гадал, не позвонить ли Джинелли в «Три брата». Вилли казалось, что Джинелли знает ответы на любые вопросы, только какой вопрос нужно задать Джинелли Вилли не знал. В конце концов, он просто зарегистрировался в клинике Гласмана и начал проходить курс проверок на метаболизм. Если бы он был не женат и одинок как Хопли (прошлой ночью Хопли нанес несколько визитов в его сны), он послал бы все к чертям. Но была Хейди, о которой необходимо думать… и Линда — Линда, которая была лишь невинным наблюдателем, ничего не понимающим. Поэтому Вилли приехал в клинику, скрывая безумную правду, как наркоман скрывает тягу к наркотикам. Пока же он тут находится, Кирк Пеншли и Бюро Детективов Бартона позаботятся о его деле. Так он надеялся.
Итак, у него взяли анализы. Он пил противные растворы бария, отдающие мелом. Его облучали, просвечивали, проводили полный обзор. Доктора разглядывали его как редкостного зверя в зоопарке. «Как гигантскую панду или последнюю птицу Додо» — думал Вилли, сидя в солярии, держа в руках нераскрытый «Уолл-Стрит». У него были перебинтованы оба запястья, туда врачи воткнули кучу игл.
На второй день в Гласмане, когда его подвергли очередному туру вкалываний, вливаний и анализов, он заметил у себя двойную лесенку ребер, впервые за… за сколько лет? Нет, впервые за всю жизнь. Его кости напоминали о своем существовании, с триумфом пробиваясь на свет божий, отбрасывая тени на коже. «Рукоятки любви» над бедрами исчезли, проступили берцовые кости. Дотронувшись до одной из них, он подумал, что она кажется шишковатой, как ручка передач его первого автомобиля, Понтиака выпуска 57 года.
Вилли посмеялся немного, потом почувствовал, как покалывают налившиеся слезами глаза. Теперь вся его жизнь такая — то жарко, то холодно — неустойчивая погода с постоянной угрозой дождя.
«Я убил бы его очень медленно, — снова услышал он слова Хопли. — Но пощажу вас и не стану вдаваться в подробности».
«Почему? — подумал Вилли, без сна лежа в больничной постели. — Ведь ты в какой-то степени пощадил меня?»
За время своего трехдневного пребывания в Гласмане Вилли потерял семь фунтов. «Не так уж много, — думал он со своим новоприобретенным весельем висельника. — Совсем немного, не больше, чем весит средний пакет сахара. В таком темпе я окончательно испарюсь до… — Возрадуйся! Протяну почти до октября! Сто семьдесят два, — напевал он про себя. — Сто семьдесят два. Если бы ты был боксером, то сейчас перешел бы из тяжеловесов в средневесовую категорию… А как насчет легковеса? А потом веса пера? Как насчет взлетного веса?»
Принесли цветы: от Хейди и из фирмы. Маленький букетик прислала Линда. На карточке ее размашистым почерком было нацарапано: «Вилли Халлеку. Папочка, пожалуйста, выздоравливай поскорей. Люблю тебя. Лин». Вилли Халлек немного всплакнул над этим посланием.
На третий день, уже одетым, он предстал перед тремя врачами, взявшимися за его случай. Он почувствовал себя гораздо менее уязвимым в джинсах и тенниске «До встречи в Фэрвью». Просто поразительно узнать, насколько легче себя чувствуешь, выписываясь из больницы. Он слышал врачей, вспоминал Леду Россингтон и мрачно улыбался.
Врачи совершенно точно знали, что с ним не в порядке, выглядели совершенно уверенно. Или напротив, так взволнованы, что уже написали в штанишки. Хотя… тут следует добавить осторожную нотку. Может, они
* * *
По дороге домой Халлек остановился у табачной лавки и купил пачку Честерфильда. Первые три затяжки вызвали такое головокружение и тошноту, что он выбросил пачку.
— Для начала хватит, — сказал он, смеясь и плача одновременно. — Вернемся к прерванному занятию.
Глава 14
Вес 156 фунтов
Линды дома не было.
Хейди, у которой обычные морщинки вокруг глаз и в уголках рта стали теперь глубокими от напряжения (она дымила, как паровоз, — как увидел Вилли, один Вантидж 100 за другим) сказала Халлеку, что отослала Линду к тетке в Вестчестер.
— Я сделала это по двум причинам, — объяснила Хейди. — Во-первых… ей нужно отдохнуть от тебя, Вилли. От того, что с тобой происходит. Она ведь с ума сходит от беспокойства. Дошло до того, что я не смогла убедить ее, что это не рак.