— Странные вещи, да, я знаю, — сказал Вилли. «Неужели этот начиненный кокаином пустозвон действительно был доктором его семьи на протяжении десяти лет? Боже дорогой, неужели это правда?» — Ты в последнее время видел Лapca Арнкастера?
— Нет, — нетерпеливо ответил Хьюстон. — Он не входит в число моих пациентов. Мне кажется, ты сказал, что у тебя один вопрос?
«Конечно, он твой пациент, — подумал Вилли, прислушиваясь к звону в ушах. — И он все время оплачивает счета? А теперь вроде тебя, с дорогостоящими вкусами не может позволить себе ждать, так?»
— Теперь действительно последний вопрос, — продолжал Вилли. — Когда ты в последний раз видел Дункана Хопли?
— Две недели назад.
— Благодарю тебя.
— В следующий раз договаривайся о приеме заранее, Вилли, — сказал Хьюстон недружелюбно и повесил трубку.
* * *
Хопли жил, конечно, не на Фонарном проезде, но служба в полиции тоже приносит свои плоды. Хопли имел аккуратный домик в ново-английском стиле в Ленточном переулке.
Вилли остановил машину, подошел к дому и нажал на звонок. Ответа не последовало. Он позвонил снова. Ответа не было. Вилли подержал палец на кнопке звонка. Безрезультатно. Тогда он подошел к гаражу, загородил ладонями лицо и посмотрел внутрь через стекло. Машина Хопли, серый Вольво, стояла в гараже. Второй машины не было. Хопли был холостяком. Вилли вернулся к двери и начал по ней барабанить. Он стучал минуты три. Его руки начали уставать, когда хриплый голос изнутри выкрикнул:
— Убирайтесь отсюда! Проваливайте!
— Впустите меня! — закричал в ответ Вилли. — Мне нужно с вами поговорить!
Ответа не последовало. Переждав минуту, Вилли снова стал стучать. В этот раз ответа не последовало… но когда он неожиданно прекратил барабанить, то услышал шорох по другую сторону двери. Внезапно он представил Хопли, стоящего там, притаившегося, ожидающего, когда непрошеный гость уйдет и оставит его в покое. В покое, точнее в кошмаре, который, видимо, преследовал Хопли эти дни.
Вилли помассировал сведенные от ударов ладони.
— Хопли, я знаю, что вы там, — негромко заговорил он. — Вы можете ничего не говорить, просто выслушайте меня. Это — Вилли Халлек. Два месяца назад я сбил цыганку, которая невнимательно переходила дорогу…
Движение за дверью теперь стало отчетливее. Шорох-шуршание.
— Я сбил ее, и она умерла. Теперь я теряю вес. Я не на диете, или на чем-либо подобном: я просто теряю вес. Около семидесяти пяти фунтов с того времени. Если это не прекратится, скоро я смогу играть роль скелета в дешевом шоу… Гари Россингтон… Судья Россингтон проводил предварительное слушание и объявил дело закрытым. У него развилась необычная кожная болезнь…
Вилли показалось, что он услышал вздох удивления.
— … поэтому он сейчас в клинике Майо. Доктора заверили его, что это не рак, но они не знают, что с ним. Россингтон все же предпочитает верить, что у него рак, нежели то, что, как он догадывается, произошло в действительности.
Вилли сглотнул, и у него в горле что-то болезненно щелкнуло.
— Это цыганское проклятие, Хопли. Я знаю: звучит безумно, но это так. Среди цыган был один старик. Он коснулся меня, когда я выходил из зала суда. Россингтона он коснулся в Рэйнтри на «блошином рынке». Вас он не касался, Хопли?
Наступила долгая пауза, потом слово выплыло из почтовой щели, как письмо, полное дурных сообщений.
— Да.
— Когда? Где?
Без ответа.
— Хопли, вы знаете куда направились цыгане из Рэйнтри? Вы знаете?
Без ответа.
— Я должен поговорить с вами! — в отчаянье произнес Вилли. — У меня появилась идея. Я думаю…
— Вы не сможете ничего сделать, — зашептал Хопли. — Это зашло слишком далеко. Вы понимаете, Халлек? Слишком… далеко…
Снова вздох — шелестящий, угнетающий.
— Это шанс! — яростно произнес Халлек. — Неужели вам уже безразлично, что с вами произойдет?
Без ответа. Вилли подождал, выискивая убедительные слова, другие аргументы. Он не смог ничего найти. Хопли просто не собирался его впускать. Вилли уже начал поворачиваться, когда услышал щелчок открывающейся двери. Вилли взглянул в черную щель между дверью и косяком, снова услышал шуршащий звук движения, теперь кто-то отошел в глубину затемненного холла. Вилли почувствовал озноб и уже готов был уйти. «Черт с ним, с Хопли, — подумал он. — Цыгана может найти и Кирк Пеншли, поэтому забудь о Хопли. Зачем он тебе нужен? Зачем тебе нужно знать, во что он превратился?»
Стараясь не слышать этот голос, Вилли схватился за ручку входной двери, открыл ее и вошел.
* * *
Он узнал неясную тень в дальнем конце холла. Открылась дверь слева: тень вошла туда. Зажегся тусклый свет. По полу холла протянулась длинная вытянутая тень, преломляющаяся на подъеме стены, где висела фотография Хопли, получающего награду клуба Кружок Фэрвью. Бесформенная тень головы легла на фотографию, как предзнаменование.
Вилли прошел по холлу, начиная пугаться… Какой смысл дурачить себя самого? Он уже наполовину приготовился, что дверь у него за спиной захлопнется… «А потом из темноты выскочит цыган и схватит меня сзади, как в финальной сцене из дешевых фильмов-ужасов. Вот сейчас! Давай, ублюдок, твой выход!» Но трепыхающееся сердце Вилли не думало успокаиваться.
Он вдруг понял, что в небольшом доме Хопли царит неприятный запах — запах медленно портящегося мяса. Вилли замер у открытой двери. Комната походила на кабинет, но света было так мало, что наверняка сказать было нельзя.
— Хопли.
— Заходите, — прошелестел бумажный голос.
Вилли вошел.
Это действительно был кабинет Хопли. Он увидел довольно много книг, больше, чем мог ожидать, на полу лежал теплый, турецкий ковер. Комната была небольшая, при других обстоятельствах, вероятно, удобная и уютная. В центре стоял стол белого дерева с лампой Тензора. Хопли так изогнул шейку лампы, что колпак находился всего в дюйме от поверхности стола, высвечивая яркий концентрический кружок на листе бумаги. Остальная комната — холодная страна теней. Сам Хопли выглядел человеческим контуром, сидящим в кресле.
Вилли переступил порог и сел в углу, сознавая, что выбрал самый дальний от Хопли стул. Тем не менее он обнаружил, что напрягает зрение, чтобы увидеть Хопли отчетливей. Это было невозможно. Человек был всего лишь силуэтом. Вилли показалось, что Хопли вот-вот вскинет лампу, так что свет вонзится в его Вилли, глаза, а потом, наклонившись вперед, закричит, как коп из фильма сороковых: «Мы знаем, что это сделал ты — Макгониган! Не пытайся отрицать! Признавайся! Признавайся, и мы дадим тебе сигарету! Признавайся, и мы дадим тебе холодной воды!»
Но Хопли сидел, откинувшись в своем кресле. Послышалось мягкое шуршание, когда он положил ногу на ногу.
— Ну? Вы хотели войти. Вы здесь. Выкладывайте вашу историю, Халлек, и убирайтесь. Вы не тот, кого я люблю.
— Я и у Леды Россингтон в любимчиках не ходил, — ответил Вилли. — Если откровенно, мне плевать, что она думала обо мне и что думаете вы. Она была уверена, что во всем виноват я. Вероятно, вы тоже так думаете…
— Сколько вы выпили, когда сбили ее, Халлек? Я догадываюсь, что если бы Том Рэйнджли провел контрольную пробу выдоха, маленький баллончик взлетел бы под самые небеса.
— Ничего я не пил. Никаких наркотиков, — ответил Вилли. Его сердце все еще стучало, но теперь им управляло скорее бешенство, чем страх. Каждый удар отзывался рикошетом болью в голове. — Вы хотите знать, что произошло? Да? Моя жена из шестнадцати лет совместной жизни выбрала именно этот день, чтобы отдрочить меня в машине. Она никогда ничего подобного не делала раньше, и я не имею малейшего понятия, почему она решила все сделать именно в этот день. Так что пока вы и Леда Россингтон, как вероятно и Гари Россингтон, занимались тем, как бы свалить всю ответственность на меня, ведь я находился за рулем, я занимался тем, что валил всю ответственность на нее, поскольку ее рука находилась в моих штанах. А она, вероятно, во всем обвинила бы Судьбу, Рок, или что-нибудь в этом роде, и перестала бы беспокоиться.
Хопли хмыкнул.
— Или вы хотите, чтобы я рассказал вам, как на коленях молил Тома Рэйнджи не брать у меня контрольного теста на виски и анализа крови? Или как я плакался на вашем плече, упрашивая не напирать на расследование и вышвырнуть цыган из города?
В этот раз Хопли даже не хмыкнул. Он просто сидел молчаливым истуканом в своем кресле.
— Не слишком ли поздно искать виноватых? — спросил Вилли. Его голос охрип. Он с удовольствием заметил, что едва не плачет. — Моя жена дрочила меня, верно. Я сбил старую цыганку, убил ее, верно. Она сама находилась по меньшей мере в пятидесяти футах от ближайшего перехода и вышла между двух машин, верно. Вы притормозили расследование и выпроводили цыган из города, как только Гари Россингтон закончил отбеливать меня. Верно? И никто не сможет против этого возразить. Но если вы хотите сидеть здесь в темноте и распределять вину, мой друг, не забудьте наложить себе полную тарелку.
— Великолепный финал, Халлек. Великолепный. Вы когда-нибудь видели Спенсера Троси в фильме о судилище обезьян? Должно быть, видели.
— Ну и… с вами, — сказал Вилли и встал.
Хопли вздохнул.
— Сядьте.
Вилли Халлек нерешительно постоял, сознавая, что часть его хотела использовать этот гнев для собственных менее чем благородных целей. Та часть его «я» желала, как можно скорее выбраться отсюда, воспользовавшись искусственно созданным раздражением, потому что темная тень в кресле пугала его до уср…и.
— Не будьте столь лицемерны, — продолжал Хопли. — Сядьте, ради бога.
Вилли сел, чувствуя, как пересохло во рту. В ногах он почувствовал ноющую боль; они так и хотели пуститься в пляс.
— Думайте, что хотите, Халлек. Я больше похож на вас, чем вы думаете. Я тоже люблю помахать кулаками после драки. Вы правы — я не задумывался, я просто так сделал. Они были не первой шайкой пришлых, которых я выдворял из города. Всегда приходится проделывать некие косметические поправки, если, кто-то из уважаемых граждан попадал в неловкое положение. Конечно, я не стал бы ничего предпринимать, если бы упомянутый житель города нагадил за пределами правомочий Фэрвью… но вы были бы удивлены, узнав, скольких наших сиятельных светочей так и не могут научиться, что нельзя срать там же, где ешь…
— Не удивляюсь.
Халлек усмехнулся с присвистом, от которого рука Вилли покрылась гусиными пупырышками.
— Все — часть службы. Если бы ничего не случилось, никто бы из нас — ни вы, ни я, ни Россингтон, не помнили бы, что цыгане вообще существуют.
Вилли уже открыл рот, чтобы горячо возразить, сказать Хопли, что он запомнит двойной стук удара на всю жизнь… а потом вспомнил четыре дня в Мохонке с Хейди, как они смеялись, как обжирались, словно лошади, их прогулки, занятия любовью по ночам, а иногда и в полдень. Сколько времени прошло тогда после инцидента? Две недели? Он закрыл рот, ничего не сказав.
— Что случилось, то случилось. Мне кажется, единственная причина, по которой я вас впустил, — необходимость знать, что кто-то еще верит в случившееся, неважно, насколько оно немыслимо. А может, я впустил вас потому, что мне одиноко… Страшно… Очень страшно. А вы боитесь, Халлек?
— Да, — просто признался Вилли.
— Знаете, что пугает меня больше всего? Я могу жить таким образом довольно долго. Вот что пугает меня. Миссис Каладжи все мне покупает, приходит дважды в неделю убирать в доме и стирает. У меня есть телевизор, я люблю читать. За годы у меня скопился сносный счет в банке, и если я буду бережлив, смогу спокойно дожить до глубокой старости. А как много соблазнов у человека в моем положении? Может, мне купить яхту, Халлек? А может, самолет и слетать с подружкой в Монте-Карло, посмотреть за гонками на гран-при в следующем месяце? Что думаете? На сколько вечеринок пригласили бы человека со сгнившим лицом?
Вилли только отупело помотал головой.
— Итак. — я мог бы жить здесь… и это просто продолжалось бы. Все вот так, как сейчас, каждый день, каждую ночь. Это пугает меня, потому что нельзя продолжать жить таким образом. Каждый день я едва удерживаюсь от самоубийства, каждый день я сижу здесь в темноте, глядя в телевизор, а цыганский хор на экране смеется надо мной.
— Тогда… когда он?..
— Коснулся меня? Около пяти недель назад, если это имеет значение. Я поехал в Милфорд навестить своих родителей, отвез их на ленч, выпил несколько бутылок пива перед этим и добавил еще во время еды, и зашел в туалет. Дверь оказалась закрыта. Я подождал, когда она откроется. Потом вышел он. Тот самый старик с гнилым носом. Он коснулся моей щеки и что-то сказал.
— Что?
— Я не расслышал. Как раз в этот момент кто-то на кухне уронил целую груду тарелок на пол. Но мне не нужно было слышать это. Все, что мне нужно сделать, — это посмотреть на себя в зеркало.
— Вы не знаете, они останавливались в Милфорде?
— По этому вопросу я специально справился у местного шефа на следующий день, — сказал Хопли. — Назовите это профессиональным любопытством. Я узнал старого цыгана: никогда не забыть это лицо, если видел его однажды.
— Да, — сказал Вилли.
— Они стояли лагерем на восточной окраине Милфорда четыре дня. Такая же сделка, как та, что они заключили с Арнкастером. Коп, с которым я разговаривал, сказал, что следил за ними довольно пристально. Уехали они именно в то утро.
— После того, как старик коснулся вас.
— Именно.
— Вы не думали, откуда он мог знать, где вы появитесь? Почему именно в том ресторане?
— Раньше я никогда не возил туда своих стариков, — ответил Хопли. — Этот ресторан только открылся после ремонта. Обычно мы посещаем итальянский ресторан в другой части города. Это была идея матери. Она хотела посмотреть, как оформили ресторан, ковры, панно и прочее. Вы же знаете, каковы женщины?
— Вы не ответили на мой вопрос. Вы не думали, что цыган мог знать, куда вы поедете?
Полулежащая в кресле фигура долго молчала.
— Да, — наконец сказал Хопли. — Да, я думал. Снова безумие, Халлек, верно? Хорошо, что никто не записывает нашу беседу?
— Да, — согласился Вилли. — Наверное так.
Своеобразное тихое хихиканье, напоминающее скорее жалобное поскуливание, вырвалось из его горла.
— Что у вас за идея, Халлек? Я не очень хорошо сплю. Обычно в это время я начинаю вертеться в постели.
Вилли почувствовал всю абсурдность мысли, которую хотел высказать, ее слабость и необоснованность… даже не конкретную мысль, а всего лишь слабую идею.
— У юридической фирмы, где я работаю, заключен договор с компанией детективов, — сказал он. — «Частное сыскное бюро Бартона».
— Я слышал о них.
— Они считаются лучшими в своем деле… Я… как бы вам сказать… — Он почувствовал нетерпение, волнами излучаемое этим человеком, хотя Хопли совсем не двигался. Вилли собрал все оставшееся достоинство, говоря себе, что имеет полное право высказаться, ведь, в конце концов, это происходит и с ним.
— Я хочу найти цыгана, — сказал Вилли. — Хочу встретиться с ним лицом к лицу и рассказать обо всем, что произошло. Думаю… думаю, что нужно быть до конца откровенным, хотя мне кажется, если он такое с нами сделал, он должен и сам все знать.
— Да, — согласился Хопли.
Чуть приободрившись, Вилли продолжал:
— Я расскажу ему свою часть истории. Это была моя вина. Я должен был успеть вовремя остановиться, и при обычных обстоятельствах остановился бы. Это была вина моя и моей жены. Вина Россинггона в том, что отбелил это дело, а ваша — в непринужденном расследовании и изгнании цыган из города.
Вилли сглотнул.
— Потом я скажу, что это была и ее вина. Она считала ворон, Хопли, а посему это не то преступление, за которое наказывают газовой камерой. Смысл в том, что это противоречит закону, потому что может привести нас к смерти, как привело ее.
— Вы хотите сказать все это ему?
— Я не хочу, но мне придется это сделать. Она вышла между двух припаркованных машин. В третьем классе учат, что это не рекомендуется делать.