— Я сделал это два раза, — сказал он. — У меня не возникло чувство, о котором я говорил, поэтому я проехал дальше, остановился и вернулся пешком.
— И?
— В машине сидел Спертон. За рулем. Дыра во лбу, прямо над правым глазом. Мало крови. Мог быть сорок пятый калибр, но не думаю. На сиденье сзади не было крови. Что бы ни убило его, оно осталось в голове. Пуля сорок пятого калибра прошла бы весь путь и вышла бы сзади, оставив дыру с суповую банку. Я думаю, что кто-то убил его шариком из рогатки, как подстрелили тебя. Возможно, что и на этот раз это сделала она.
Джинелли помолчал, размышляя.
— На его коленях лежал мертвый цыпленок. Выпотрошенный. И одно слово было написано на лбу Спертона, кровью. Кровью цыпленка, как я догадался, хотя у меня не было времени провести точный лабораторный анализ.
— Какое слово? — спросил Вилли, хотя уже знал, что ответит Джинелли.
— «Никогда».
— Христос, — проговорил Вилли и ощупью отыскал свою чашку кофе. Он поднес чашку ко рту, затем снова поставил на место. Если бы он выпил хоть глоток, его тут же вырвало бы. А он не мог себе этого позволить. Мысленно он уже представил себе Спертона за рулем форда, с запрокинутой назад головой, во лбу которого зияла дыра, комок перьев у него на коленях. Видение оказалось столь ярким, что Вилли удалось разглядеть даже желтый птичий клюв, полуоткрытый клюв… остекленевшие куриные глаза…
Мир поплыл в поблекших тонах… затем послышался шлепок, и по щеке разлился притупленный жар. Вилли открыл глаза и увидел, как Джинелли садится на место.
— Извини, Вильям, но это, как говорится в рекламе крема после бритья: «Вам было необходимо». Я догадываюсь, что ты начал терзаться угрызениями совести из-за этого парня… Спертона, и я хочу, чтобы ты это бросил… слышишь? — его голос звучал спокойно, но глаза были сердиты. — Ты представляешь вещи в искаженном свете, как те судьи с обливающимися кровью сердцами, которые готовы обвинить кого угодно вплоть до президента США, если какой-то наркоман просто возьмет и пришьет женщину, чтобы украсть ее чек социального обеспечения. Они готовы обвинить всех подряд, кроме того подонка, который это сделал, и стоит перед ними, дожидаясь, когда ему вынесут условный приговор, чтобы он мог пойти и сделать это снова.
— Не вижу ничего общего… — начал Вилли, но Джинелли резко его обрезал:
— …ты не видишь, — сказал он. — Не ты убил Спертона, Вильям, а кто-то из цыган. И кто бы это ни сделал: первопричина — старый цыган, и мы это оба знаем. Никто не выкручивал Спертону руки, предлагая взяться за дело. Он сделал это за деньги, вот и все. Простая работа. Но он сглупил, и они его накрыли. Теперь скажи мне, Вильям, ты хочешь, чтобы проклятие было снято или нет?
Вилли тяжело вздохнул. Его щека все еще полыхала в том месте, где его хлопнул Джинелли.
— Да. Я по-прежнему хочу, чтобы это прекратилось.
— Тогда забудем о Спертоне.
— Ладно, — Вилли позволил Джинелли закончить свою историю, не прерывая. По правде говоря, он был слишком изумлен, чтобы прерывать.
* * *
Джинелли зашел на станцию заправки и присел на кучу старых шин. Чтобы привести голову в порядок, так сказал он. Джинелли просидел там минут пять, разглядывая темнеющее небо, на котором угасал последний дневной свет. Джинелли пытался подумать о чем-нибудь безмятежном. Когда он почувствовал, что успокаивается, он вернулся к Нове и отъехал, не включая огней. Потом он вытащил тело Спертона из арендованного форда и впихнул его в багажник Новы.
— Они хотели оставить мне послание, может, просто подвесить меня за ноги, когда владелец станции обнаружил бы мертвеца в машине, арендованной на мое имя, и с документами об аренде в отделении для перчаток. Но это было глупо, Вильям, потому что парень был убит шариком, а не пулей, и копы только по-быстрому принюхались бы ко мне, а потом обратили бы все внимание на них, потому что представлением с рогаткой занимается их девушка. При других обстоятельствах, я бы с удовольствием понаблюдал, как они сами загнали бы себя в угол, но мы в забавном положении и должны полагаться только на себя. Кроме того, я рассчитывал, что копы станут разбираться с ними по другому вопросу, если мое дело выгорит, а труп Спертона только осложнил бы ситуацию. Поэтому я забрал тело. Слава богу, что станция находится на почти пустынной дороге, иначе мне ничего не удалось бы сделать.
С телом Спертона в багажнике, окруженный тремя свертками, которые доставил «сотрудник», Джинелли поехал дальше. Он нашел Финсон-Роуд менее чем в миле от заправочной станции. На маршруте 37-А, современной магистрали, цыгане имели возможность для бизнеса. Финсон-Роуд — неасфальтированная, ухабистая и местами поросшая травой дорога, исключала всякую деятельность. Цыгане зарывались в землю.
— Это несколько затрудняло задачу, как например подчистка за ними на заправочной станции, но я был доволен, Вильям. Я хотел припугнуть их, и они вели себя как люди, которые были напуганы. Напугав людей один раз, становится все легче поддерживать их в этом состоянии.
Джинелли погасил огни Новы и проехал четверть мили по дороге, пока не увидел поворот, ведущий к заброшенной разработке гравия.
— Не могло быть лучше, даже если бы я захотел, — сказал он.
Джинелли открыл багажник, вытащил тело Спертона и забросал гравием. Потом, вернувшись к Нове, он принял две таблетки бензидрина и вскрыл большой сверток, уложенный на заднее сиденье. На коробке было напечатано: «Мировая книжная энциклопедия». Внутри находился АК-47, десантный автомат «Калашникова» с четырьмя сотнями патронов, нож с выскакивающим лезвием и дамская вечерняя сумочка, набитая свинцовой дробью, катушка ленты Скоча и банка с темной мазью. Джинелли зачернил лицо и руки и лентой прикрепил нож к лодыжке. Катушку с лентой он убрал в карман и отправился в путь.
— К этому времени я уже чувствовал себя как супергерой из комикса. Спертон говорил, что цыгане стали лагерем в двух милях вверх по дороге.
Джинелли прошел в лес и направился параллельно дороге, не выпуская ее из виду, так как боялся потеряться.
— Я продвигался медленно и все время или наступал на сучья, или натыкался на ветви. Я только надеялся, что не пройдусь по ядовитому плющу, Вильям. Я очень восприимчив к ядовитому плющу.
После двух часов утомительной прогулки по густому лесу с восточной стороны дороги Джинелли увидел темный силуэт на узкой обочине. Сначала он подумал, что это дорожный знак или какой-то пост, но через мгновение понял, что это — человек.
— Он стоял там так же непринужденно, как мясник в морозильнике, но я был уверен, что он поджидает меня, Вильям. Я старался двигаться как можно тише, но я вырос в Нью-Йорке, и Гайаваты из меня не получилось как ты понимаешь. Я решил, будто он притворился, что не слышит мое приближение, а сам тем временем подготовился к встрече. Когда подойдет время, он должен будет обернуться и взяться за меня. Я мог вышибить его из носков с того места, где стоял, но это означало бы разбудить всех в радиусе километра полутора миль, а кроме того, я обещал тебе, что никто не пострадает. Поэтому я и остановился там. Минут пятнадцать я стоял и думал, что если я тронусь с места, то обязательно наступлю на ветку, вот тогда и начнется потеха. Затем он отошел к кювету облегчиться. Не знаю, где этот парень брал уроки стоять на часах, но это явно было не в Форт-Брэгге. Он имел при себе самый старый дробовик, что я видел за двадцать лет. То, что корсиканцы называют «лупа»; а на ушах у него были стереофоны Вокмана! Я мог бы подойти сзади и заорать во весь голос, а он даже не шелохнулся бы! — тут Джинелли рассмеялся. — Скажу тебе еще одну вещь, ручаюсь, что старик и не подозревал, что его парень рок-н-роллит в то время, когда от него ждали совсем другого.
Когда часовой вернулся на прежнее место, Джинелли начал подходить к нему, более не беспокоясь за тишину, снимая на ходу пояс. Что-то предупредило часового — что-то, что он заметил краем глаза, в последний момент. Последний момент не всегда бывает поздним моментом, но в этот раз он был именно таковым. Джинелли набросил пояс ему на горло и стянул его. Последовала короткая схватка. Молодой цыган боролся; он бросил ружье и пытался схватиться пальцами за пояс гангстера. Наушники соскользнули с его ушей, и Джинелли услышал Роллинг-Стоунз, распевавший «Под моим ногтем». Парень начал захлебываться, его сопротивление слабело и вскоре он и дергаться перестал. Джинелли сжимал ремень еще секунд двадцать (чтобы парень не чувствовал себя потом одураченным, — серьезно объяснил Вилли Джинелли). Потом итальянец оттащил цыгана в кусты. Цыган оказался симпатичным парнем лет двадцати двух в джинсах и ботинках Динго. По описанию Джинелли, Вилли решил, что это Самюэль Лемке. Джинелли нашел достаточно толстое дерево и прикрутил к нему парня липкой лентой.
— Это будет звучать нелепо, если скажешь, что приклеил кого-то к дереву лентой, только не в том случае, когда это проделывают с тобой. Если накрутить достаточно этого дерьма, то можно забыть об освобождении, если кто-то не появится и не разрежет ленту. Клейкая лента достаточно крепкая. Так что ее не развязать, а тем более не разорвать.
Оторвав кусок от майки молодого Лемке, Джинелли запихнул его ему в рот, а потом закрепил липкой лентой.
— Потом я перевернул кассету в его плейере и натянул наушники ему на голову. Я не хотел, чтобы он скучал, когда проснется. — Дальше Джинелли пошел по обычной дороге, по обочине. Он и Лемке были одного роста, и по его расчету он смог бы подобраться ко второму часовому прежде чем его окликнули бы. Кроме того, за последние сорок восемь часов ему не удалось хорошенько выспаться, не считая двух коротких перерывов, когда он вздремнул в номере.
— Не выспишься как следует, и ты уже не в форме, — объяснял Джинелли. — Если играешь в карты, ничего страшного, но когда имеешь дело с подонками, убивающими людей, а потом пишущими на лбу мертвецов возмутительные послания… это может кончиться смертью. Как оказалось, я действительно сделал ошибку, и мне едва-едва повезло, чтобы не расплатиться за нее. Иногда господь нам прощает.
Ошибка заключалась в том, что он не заметил второго часового, пока не прошел мимо. Все получилось потому, что второй часовой укрылся в кустах, а не стоял у обочины как Лемке. К счастью для Джинелли, тут было еще похлеще, чем с магнитофоном.
— Этот не слушал магнитофон, — сказал Джинелли. — Он спал мертвым сном. Вшивая охрана, но именно такая, как я ожидал. Они еще не поняли, что для них я стал серьезными, долговременными неприятностями. Когда знаешь, что кто-то серьезно собирается кольнуть тебя в зад, это заставляет не спать. Такой человек не заснет, даже если ему очень хочется спать.
Джинелли подошел к спящему часовому, выбрал место на его черепе и приложился «к нему прикладом „Калашникова“.» Часовой, который сидел, опираясь о дерево, сполз в траву. Джинелли наклонился и пощупал пульс. Пульс бился медленно, но не прерывисто. Тогда Джинелли пошел дальше.
Пять минут спустя он подошел к вершине низкого холма. Покатое поле, уходящее вниз, открылось слева. Джинелли увидел темный круг машин, поставленных в двух сотнях ярдов от дороги. Сегодня костер не был разожжен. Тусклые, прикрытые занавесками огоньки в нескольких прицепах, но это было все.
Джинелли прополз полпути с холма на брюхе и локтях, держа автомат перед собой. Он нашел бугорок, который позволял прочно установить оружие, и открывал хороший вид на лагерь.
— Луна только стала всходить, но я не собирался ее дожидаться. Да и без того было достаточно хорошо видно, к тому времени я находился примерно в семидесяти пяти ярдах от машин. К тому же мне не нужно было вести снайперский огонь. «Калашников» в любом случае для такого дела не подходит. С таким же успехом можно удалять аппендицит пилой. «Калашников» хорош, чтобы попугать народ. И я их попугал, это точно. Могу поручиться, что почти все наделали лимонад в простыни. Но только не старик, Вильям.
Приняв положение упор лежа, Джинелли глубоко вздохнул и навел автомат на передние колеса фургона с козерогом. Грохот «Калашникова» разорвал тишину ночи. Огонь завис над кончиком дула, когда обойма — тридцать пуль 30 калибра из патрона длиной с сигару кинг-сайз, каждый снабженный 140 зернами пороха — полетели к лагерю. Передние шины фургона не просто лопнули. Они разлетелись в клочья. Джинелли провел ревущим оружием вдоль всей длины фургона, но по низу.
— Ни одной дырки в человеке, — сказал он. — Взрыл всю землю под машиной, держась подальше от бензобака. Видел когда-нибудь как взрывается фургон? Мне как-то довелось видеть на повороте в Нью-Джерси.
Задние шины фургона взорвались. Джинелли выбросил пустую обойму и вставил следующую.
Послышался шум. Кто-то кричал. Испуганно завопили женщины. Некоторые, Джинелли не мог сказать точно, сколько человек, стали выпрыгивать из фургонов и прицепов. Большинство цыган было в пижамах и сорочках. Все бежали в разные стороны. А потом Джинелли впервые увидел Тадеуша Лемке. Старик выглядел почти комично в развевающейся ночной сорочке. Пряди спутавшихся волос выбились из-под съехавшего набок ночного колпака. Он обошел фургон с козерогом, посмотрел на остатки шин, а потом глянул точно в ту сторону, где залег Джинелли. В горящем взгляде старика ничего комичного не было.
— Я знал, что он не может меня видеть, — проговорил он. — Луна еще не взошла, а лицо и руки у меня были зачернены. Я мог быть только одной тенью среди многих, но… Мне показалось, что цыган увидел меня, Вильям, и это охладило мой пыл.
Старик повернулся к своим людям, которые начали сбегаться к нему, лепеча и размахивая руками. Он закричал на них на романском и указал рукой на табор. Джинелли не понимал языка, но смысл был вполне ясен: «Скройтесь под прикрытие, идиоты».
— Слишком поздно, Вильям, — самодовольно проговорил Джинелли. Он выпустил вторую очередь прямо над их головами. Теперь завизжали все: и мужчины, и женщины. Некоторые попадали на землю и начали ползти, зарываясь головой в землю и подняв к небу зады. Остальные побежали в разных направлениях, кроме того, откуда я стрелял. Лемке уже был на месте, надрывая глотку. Его ночной колпак свалился. Бегуны бежали, ползуны ползли. Обычно, видно, Лемке правил ими стальной рукой, но теперь цыгане были в панике. Прицеп, откуда я прошлой ночью утащил пиджак и тапочки, стоял рядом с фургоном. Я вставил третью обойму в АКМ. А потом снова открыл огонь. Прошлой ночью в этом фургоне никого не было и, судя по запаху, я решил, что и сегодня там никого не будет. Тот прицеп я прикончил. Я хочу сказать, я стер его с лица земли… АКМ-47 — очень гадкое оружие, Вильям. Люди, которые насмотрелись фильмов про войну, думают, что автоматическое оружие оставляет в теле аккуратную линию дырок, но это не так. Все происходит быстро, грубо и без всякой аккуратности. Сначала вылетели стекла и вогнулась внутрь стенка, потом пули подхватили ее и унесли прочь. Все шины взорвались. Я не видел, как льется вода из радиатора, я слышал. Когда кончилась обойма, этот сукин фургон выглядел так, будто на всем ходу влетел в каменную стенку. Все время, пока вокруг летали куски металла, старик даже не шелохнулся. Только смотрел на пламя из дула, чтобы послать за мной людей, если я буду глуп и останусь ждать там, чтобы он смог собрать отряд. Я решил исчезнуть раньше.
Джинелли побежал к дороге, пригибаясь, как солдат второй мировой, наступающий под огнем неприятеля. Оказавшись там, он разогнулся и побежал со всех ног. Он миновал первого охранника, к которому приложился прикладом, едва бросил взгляд в его сторону. Но когда добрался до места, где оставил парня, слушавшего музыку, задержался и перевел дыхание.
— Отыскать его было не трудно даже в темноте, — сказал Джинелли. — Я услыхал шорох травы и потрескивание сучьев. А когда подошел поближе, то услышал и его самого — «ух-ух, ох-ох».
Лемке сумел проползти четверть толщины дерева, к которому был приклеен. Конечным результатом стало только то, что он запутался еще больше. Наушники слетели с головы и висели на шее, на проводе. Когда он увидел Джинелли, то прекратил вырываться.
— Я увидел в его глазах, что он решил, будто я собираюсь прикончить его. Он был здорово напуган. Это мне понравилось. Старый хрен не был перепуган, но этот парнишка искренне жалел, что они связались с тобой, Вильям.
Джинелли подошел к парнишке и поднял АК-47, чтобы тот рассмотрел, что это. Глаза Лемке выдали, что ему хорошо это известно.
— У меня мало времени, поэтому слушай меня внимательно, — проговорил Джинелли Лемке. — Ты скажешь старику, что в следующий раз я не буду стрелять выше или ниже по пустым машинам. Скажи ему, что Вильям Халлек велел снять проклятье. Ты понял?
Лемке кивнул так энергично, насколько это позволила лента. Джинелли вынул ему изо рта тряпку.