– Говори, не бойся, – подбодрил понтифика воин в серебряной кирасе, – мы вас не обидим, ибо Господь изощрен, но не злонамерен… Слово мое нерушимо, ведь я – архангел Гавриил!
– Да-а-а-а? – недоверчиво вопросил отец Мареше. – А почему он тогда допустил возникновение этакого безобразия?
– Ну а чего вы хотели? – непритворно удивился Гавриил. – У Господа имелось всего шесть дней на сотворение мира. Вот и получился бардак.
– Приплыли! – печально констатировал иезуит, отпивая из своего стакана. – Уж даже если архангелы неприкрыто заговорили о несовершенстве нашего мира, то, значит, нам пришла хана…
Уриэль плотоядно зашевелил носом, принюхиваясь к спиртному.
– Смертные пьют в трех случаях, – расхохотался Самуил, снижаясь и отбирая у отца Мареше его посох. – Когда им плохо – от горя, когда хорошо – от радости, и если все нормально – от скуки. Но сейчас, – он присмотрелся к перекошенным от отчаяния лицам папы и его друга, – я предполагаю первое. Рассказывайте! – приказал он, коротким жестом извлекая из ничего три хрустальные рюмки и наливая виски себе и своим братьям. Архангелы вальяжно расселись в воздухе, приготовившись внимать рассказу прелатов.
Неоднократно запутавшись в деталях и часто перебивая друг друга, папа и отец Мареше поведали архангелам обо всем произошедшем. И без того пасмурный Самуил еще больше помрачнел лицом, Уриэль недоверчиво хлопал своими длинными ресницами, а Гавриил многозначительно присвистнул:
– М-да, ну и дела, однако! Проклятые кровососы, похоже, совсем страх потеряли.
– Помогите нам! – жалобно попросил Бонифаций.
Но крылатые братья лишь бессильно развели руками:
– Увы, мы не можем. Господь крепко спит, убаюканный чарами Темного Повелителя, а без него мы практически бессильны!
– Тогда подскажите хотя бы главное: куда пропала Селестина и сопровождавшие ее ангелы? – умолял папа.
– Мужайся, старик, – Гавриил ласково положил ладонь на плечо понтифика, выражая соболезнование. – Все они томятся в плену у стригоев!
– Невозможно! – усомнился несчастный отец. – Селестина – избранный защитник божий, осененная его благословением и покровительством.
– Уже нет! – печально пояснил Самуил. – Она с оборотнем… – он наклонился к Бонифацию и добавил короткий комментарий, произнесенный скорбным шепотом.
– Господи! – отшатнулся потрясенный папа. – Да как же так?
– Элементарно, – хихикнул проказливый Уриэль. – Тело есть – ума не надо…
Бонифаций горестно застонал, обхватив руками голову и клочьями выдирая свои седые волосы. Его надежды на помощь архангелов и возвращение дочери рухнули в одночасье, уступив место суровой действительности. Отныне их участь казалась предрешенной, впереди не ожидалось ничего хорошего, а только гибель от клыков беспощадных стригоев и окончательный закат человеческой расы.
– Моя девочка попадет в ад? – с заиканием вопросил он, почти добитый своей последней ужасной догадкой.
Самуил скептично усмехнулся:
– Люди легче представляют себе, что такое ад, когда им для наглядного примера говорят не про кипящие котлы, а про кабинет стоматолога.
– Ну-ну, не нужно так убиваться, – пожалел старика Гавриил. – Отчаяние – один из тягчайших смертных грехов…
– Правильно, грех предаваться унынию, когда есть другие, более приятные грехи! – игриво подмигнул шалопай Уриэль.
– Мы мало что можем сделать для вас, но лично встретимся с вервольфом и дадим ему пару полезных советов, – пообещал уравновешенный Самуил. – Не падай духом, надейся на лучшее, отец!
– Но ведь оборотень есть зло! – суеверно ужаснулся Бонифаций.
Самуил протестующе скривился.
– Не бывает злых людей, – покачал головой Гавриил, – просто некоторые из вас ошибочно считают, будто Бог дал им добро брать чужое добро…
– Но дешевые понты дорого обходятся… – с угрозой в голосе добавил Уриэль, и Бонифаций с радостным замиранием сердца догадался, что сейчас архангел подразумевает вовсе не оборотня, несдержанного в своих инстинктах, а сильно зарвавшуюся предводительницу стригоев. И со всем пылом своей безоговорочно верящей в справедливость души он понадеялся, что коварная Андреа еще сильно пожалеет о нарушенном ею Соглашении и нагло развязанной войне.
– Мы что-нибудь придумаем! – уверенно пообещал Гавриил. – Не сдавайтесь и продолжайте бороться за свои жизни. А теперь нам пора, ибо темная волшба буквально выталкивает нас из вашего мира… – Силуэты трех крылатых фигур начали таять в воздухе, истончаясь и становясь все прозрачнее.
И напоследок до слуха прелатов долетела торопливая перебранка красивых голосов:
– А может, и правда махнем к девочкам? Помнится, несколько лет назад на углу Виа Кавур проживала редкостная красотка со странным именем Задолбала…
– Да не Задолбала, а Изабелла!
– Ури, это ты нас уже задолбал бесконечными разговорами про баб. Ты неисправим!
Шелест крыльев стих и пятеро благочестивых мужей остались в абсолютной тишине.
– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – с легким недоумением спросил папа, обращаясь к отцу Мареше.
Но чрезвычайно заинтригованный иезуит лишь неопределенно пожал плечами и растерянно почесал свою кудлатую макушку. А что тут скажешь? Видимо, придется молиться, всецело положившись на энтузиазм и сметливость крылатых братьев. Другого не дано.
Если левый берег Тибра еще оставался во владении людей, то правое побережье скованной льдом реки уже всецело принадлежало стригоям. Впервые за всю историю своего долгого существования Тибр, обычно шумный и полноводный, укрылся надежным зимним панцирем, видимо не желая становиться соучастником этих ужасающих по своей жестокости злодеяний, творимых на обширном участке льда между островом Тамбуртин и мостом Маттеотти.
И неудивительно, ведь именно между двумя этими берегами и проходила сейчас последняя линия обороны, почти ежедневно орошаемая кровью ее отважных защитников. Люди буквально зубами вцепились в свою территорию, не желая отдавать врагу ни пяди родной земли. Черноту вечно сумрачного неба то и дело прорезали яркие вспышки осветительных ракет, а лучи прожекторов прицельно обшаривали крутые, увитые колючей проволокой и густо заминированные спуски к реке. Могильную тишину заметенных снегом улочек, обезлюдевших и заваленных обломками разрушенных домов, нарушала артиллерийская канонада и хриплые стоны погибающих людей. Здесь шла война. Война не на жизнь, а на смерть.
Однако, словно в насмешку над беззаветной храбростью обитателей последнего оплота гуманизма и миролюбия, совсем рядом, в глубине фешенебельных римских кварталов, начинался совсем другой мир, наполненный теплом, самодовольством и вопиющей роскошью. А самым центром, сердцем этого нового мирового порядка стало шикарное палаццо Фарнезина, расположенное на Виа делла Лунгара. Когда-то, в блестящую эпоху Чинквеченто[10], этот роскошный дворец принадлежал богатой семье аристократов, давшей Риму немало известных политиков, юристов и священнослужителей. Оное палаццо всегда славилось своей красотой и изяществом внутренней отделки, а также необычными фресками, выполненными самим Рафаэлем. В подражание палладиевскому стилю белое палаццо раскинуло два цокольных крыла вокруг роскошного фронтона с широкими окнами. Слегка приподнятое над парком с прудами и лужайками, окруженными античными статуями, оно заметно дисгармонировало с общим ансамблем, что придавало ему особую элегантность. И, видимо, потому именно эти апартаменты избрала теперь Андреа дель-Васто, одарив их своим вниманием и сделав постоянной резиденцией.
Андреа задумчиво потерла почти обнаженное плечо, лишь слегка закрытое тонкой лямкой вечернего платья, и откинулась на спинку мягкого кресла, не сводя с огня узких кошачьих зрачков своих синих глаз. Пламя бушевало за слюдяным экраном камина, нагревая ее нежную кожу и рождая иллюзию жизни. Сейчас ее плечи, руки, шея имели практически натуральную температуру живого человеческого тела. Девушка слегка пригнула голову и капризно потерлась ушком о нежный мех шиншиллового палантина, небрежно наброшенного на спинку кресла. Это сибаритское прикосновение родило в ее душе волнующие воспоминания о том мужчине, тоска по коему еще оставалась такой пронзительной и свежей. Его шелковистые кудри – они ничем не уступали этому роскошному меху… «О, Рауль! – Андреа оскалила острые клыки и гневно зашипела, переполненная жгучей ненавистью к тем двоим, кто посмел лишить ее возлюбленного. – Как же мне тебя не хватает! – Бокал с кровью качнулся в ее руке, и с его кромки сорвалась алая капля, растекаясь по слюде экрана, шипя и сворачиваясь от жара огня. – Клянусь тебе, Рауль, – мысленно пообещала Андреа, – я их покараю, я отомщу за твою гибель. Вскрою их вены и выпущу из них всю кровь, каплю за каплей. А сама понаблюдаю, как жизнь будет медленно покидать их хрупкие тела, как погаснут звезды их глаз, как посинеют их губы. А в самом конце казни я спрошу: помните ли вы его, не принадлежавшего вам, но принадлежавшего лишь мне? Так как же посмели вы, жалкие божьи твари, покуситься на чужое достояние?» – Бокал со звоном разбился о стенку камина, орошая огонь толикой недопитой стригойкой крови. Клятва была принесена и скреплена!
Наверху, на третьем этаже, прямо над головой Андреа, что-то шумно поволокли и тяжело уронили на пол, выводя госпожу из задумчивого состояния. Повелительница мрачно помянула ангелов, на все лады костеря своих косоруких подчиненных. В двери робко заскреблись.
– Ну что еще? – раздраженно выкрикнула Андрея. – Я же приказала меня не беспокоить!
– Госпожа? – В комнату просительно заглянула простоватая, испачканная то ли грязью, то ли кровью физиономия вампира. – Мы там, это, расстарались для вас: отбили у людей картину вашего любимчика, ну теннисист еще который…
– Да сколько же можно повторять – не теннисист он! – Андреа покривилась, словно от зубной боли, изрядно задетая невежеством своего слуги. – А Давид Тенирс, фламандская школа!
– Так мы что, получается, лезли под пули ради мазни какого-то школьника?! – обомлела плебейская физиономия.
– А Фаберже? – превозмогая закипающий в ее душе гнев, на повышенных тонах поинтересовалась госпожа. – Вы нашли для меня Фаберже?
– Помилуйте, повелительница, – покаянно завыла физиономия, – мы искали. Да только его почему-то нигде целиком и не сыщешь! Голимые фрагменты везде, причем одни только яйца…
– Фрагменты? – Андреа аж поперхнулась, а ее глаза округлились до размеров пресловутых раритетов Фаберже. – Вон! – взбешенно заорала она через секунду. – Тупица! Пошел вон, дурак!
Дверь торопливо захлопнули.
Наверху опять что-то загремело и загрохотало, послышался тоненький плачущий звук бьющегося фарфора.
«Остолопы! – обреченно констатировала стригойка, бессильно царапая ногтями обшивку кресла. – Они же мне так всю коллекцию угробят. А ведь раньше всеми хозяйственными проблемами занимался Рауль. О, дорогой, как же мне тебя не хватает, во всех смыслах не хватает! – Синие льдинки ее глаз злорадно оглядели испачканный кровью камин. – Ну да ничего, скоро я за тебя отомщу! Вот только поймаю нашего резвого вервольфа и выбью нужную информацию из этой полудохлой дряни Селестины. А потом… – когти стригойки красноречиво впились в сафьян кресла, – раздавлю их, будто мух!» – И вполне довольная сей радужной, разворачивающейся перед ней перспективой, Андреа предвкушающе зажмурилась, становясь похожей на разнежившегося в тепле хищника. Она потянулась к установленному на столике золотому колокольчику, подняла его и требовательно зазвонила.
– Позовите ко мне Элоизу! – распорядилась госпожа.
У Андреа неожиданно появилась идея, да притом еще какая!
Элоиза, худенькая девушка с длинными каштановыми косами, состоящая при Андреа в качестве камеристки и наперсницы, грациозно впорхнула в кабинет и опустилась на подушку, брошенную к ногам ее повелительницы. Госпожа лениво полулежала в кресле, а ее рассеянный взор блуждал по потолку комнаты, любуясь росписью, изображавшей Иону, невредимым выходящего из чрева поглотившего его кита.
«Странно, – размышляла стригойка, – почему эта картина никогда ранее не привлекала моего внимания? Возможно, настроения соответствующего не случалось? – Она флегматично положила ногу на ногу, размеренно помахивая полусоскользнувшей со ступни туфелькой. – Вот она, заветная мечта каждого существа – обрести нечто чудодейственное, защитившее бы его от любой напасти и позволившее бы выйти из любой передряги, причем целым, здоровым и неуязвимым!» – Грудь девушки бурно всколыхнулась, приподнятая в мечтательном вздохе. Затем Андреа перевела благосклонный взор на жмущуюся к ее коленям Элоизу и погладила девушку по волосам, совсем таким же жестом, каким рачительный хозяин гладит дорогую породистую собаку. О да, малютка Элоиза случайно оказалась бесценным подарком судьбы, способным принести Андреа невиданное могущество.
– Помнишь, дорогая, – покровительственно начала повелительница, намеренно придавая своему вкрадчивому голосу мелодичность тростниковой флейты, – пару месяцев назад ты начинала рассказывать мне сказку о «Божьем Завете»? (При слове «божьем» на холеном лице стригойки появилась гримаса отвращения.) Не могла бы ты продолжить свое повествование?
– Сейчас? – удивилась Элоиза, ластясь к повелительнице.
Андреа мрачно кивнула:
– Именно сейчас! Несмотря на все наши значительные успехи, мы уже целых полгода топчемся на месте. Проклятые священники вкупе со своими фанатиками-защитниками стоически терпят холод и голод, но не сдаются, истребляя слишком много моих солдат. А я просто обязана заполучить их проклятый Ватикан! До тех пор пока я не разграблю скрываемые в нем сокровища и не сровняю его с землей, я не обрету счастья и покоя. Он словно бельмо на глазу, словно застрявшая в горле кость мешает воцарению нашей власти. Он хранит тайну бесследно исчезнувшего Грааля и препятствует приходу демона Себастиана! А потому, дорогая, рассказывай свою сказку! – Ладонь стригойки требовательно надавила на голову Элоизы, и, подчинившись приказу своей госпожи, девушка заговорила:
– Многие сотни лет назад в одном еврейском городе, называемом Назарет, жила странная семья. Старшего сына этого семейства звали Иешуа, и поговаривали, будто его мать, Мария, родила сего первенца уже будучи замужем, но продолжая оставаться девственницей. И якобы отцом мальчика стал отнюдь не ее простофиля-супруг – плотник Иосиф, а некий Святой Дух, снизошедший с небес к смиренной Марии и одаривший ее непорочно зачатым младенцем. Не станем рассуждать, оставалась ли она невинной до конца своих дней или стала Иосифу настоящей супругой, тем не менее в семье росли еще несколько детей, в том числе сыновья Иаков, Симеон, Юда и Иосия. Последний из четырех мальчиков всегда был любимым братом Иешуа и неизменным участником всех детских забав будущего Спасителя. Иешуа, по достижении возраста тридцати трех лет обретший имя Иисус, до конца своих земных дней поддерживал дружбу с Иосией и незадолго до казни на кресте Голгофы вручил тому бесценный дар, состоящий из трех предметов. Первый оказался молитвой, собственноручно написанной Спасителем и способной призывать архангелов. Второй получил название «Бич Божий», а третий и вовсе хранился в величайшей тайне. Считается, будто три оных предмета, образующих «Божий Завет», способны даровать своему владельцу власть, равной которой нет ни у кого на земле. Иосия благоговейно принял дары брата и надежно спрятал их от чужих глаз. Минуло немало лет. Потомки Иосии, ставшие Хранителями «Божьего Завета», исправно выполняли доверенную им миссию. За «Божьим Заветом» охотились как церковники, так и стригои, но никто из них так и не сумел завладеть ни одной из трех реликвий. Сам же род Иосии подвергался нападкам и гонениям, ибо сначала его потомки учредили орден рыцарей-тамплиеров, а потом, под влиянием примкнувших к ним последних выживших катаров, создали новое ответвление религии – протестантство, отрицающее необходимость святых реликвий и церковных служб. Протестанты утверждали: дескать, для общения с Иисусом людям совершенно не нужны священники и храмы – молитву можно творить везде, даже под открытым небом, и Спаситель непременно тебя услышит. Именно поэтому христианская церковь так возненавидела протестантов. В Венгрии протестантство распространилось необычайно широко, а его главой являлось легендарное семейство Бафора – прямые наследники Иосии и хранители «Божьего Завета». В 1560 году в семье Бафора родилась долгожданная дочь – Эржебет, – тут Элоиза скромно потупила ресницы, – моя старшая сестра…
Губы сосредоточенно внимавшей ее рассказу Андреа растянулись в нехорошей ухмылке:
– Я никогда не сомневалась в том, что все самое значимое и судьбоносное в этом мире вершат только женщины, пока мужчины тешат свои амбиции, отвлекаются на распри, играют в войну и усиленно участвуют в процессе размножения. Продолжай же свое в высшей степени занимательное повествование, дитя мое, и ничего не бойся! Мое благорасположение к тебе остается неизменным.
Вдохновленная столь мягким ободрением, Элоиза перевела дух и продолжила:
– Поскольку роль Хранительницы «Божьего Завета» изначально предназначалась именно Эржебет, намного превосходившей всех умом и красотой, то меня не слишком-то посвящали в семейные секреты. Вскоре все изменилось не в нашу пользу, а наши враги и вовсе взяли верх над родом Бафора. Меня насильно выдали замуж за одного румынского вельможу, приближенного военачальника самого господаря Дракулы. Там меня обратили в стригойку, а мою несчастную сестру долго мучили и пытали, требуя предать веру в Иисуса и дары Иосии. Но Эржебет не сдавалась. Тогда упрямицу тоже сделали стригойкой, но и после этого ее принципы остались неизменными. На госпожу Бафора натравили инквизицию, осудившую ее на вечное заточение в подвале собственного замка Чейт, где она, несомненно, томится и по сей день. Но еще до того, как стать вампиром, Эржебет родила пятерых детей. До меня доходили слухи, якобы младший ее отпрыск, сын Павел, сумел перебраться в Польшу, унося с собой часть «Божьего Завета». Там он сменил фамилию и стал верным служителем католической церкви, впрочем благоразумно не открывая оной ни своего истинного имени, ни предназначения. Еще поговаривают, будто часть «Завета», а именно копию свитка с призывающей архангелов молитвой (выполненную итальянским монахом фра Винченце), он спрятал в одном из костелов Кракова…