– Ну, ты думай, – буркнул дознаватель угрожающе. – Только вот еще: Надия-ан-Тхемало. С ней что?
Подэпсара выложил самоцветы.
– Долг уплачен, – сообщил он удивленным функционерам, не вдаваясь в подробности. – Хозяина поместья успели казнить.
– Странно вы как-то служите, – протянул дознаватель, глядя на сверкающие камушки. – Вам и особые предписания не указ, я смотрю…
Похоже, ни он, ни его помощники не могли понять, что помешало подэпсару взять драгоценности себе, попутно пришибив Надию – раз уж хозяин казнен. Да он и сам себя не понимал, если честно.
– Тогда вот что, – сказал дознаватель недовольно. – На период следствия твой аттестат будет закрыт. А там посмотрим. Всё. Иди отсюда, думай. Да подошли десятников – на беседу.
Подэпсара не помнил, как вышел из фургона. Аттестат. Будет закрыт. А маменька в столице только на него и живет. Ей теперь остается разве что на улицу. И когда оно еще закончится, следствие? В штабе с документами не привыкли торопиться!
Он по инерции приказал часовому у калитки вызвать десятников, отправил их в фургон. Их, конечно, допросят, и они, естественно, всё расскажут, хотя ничего не видели. А, неважно!
Он просидел на скамейке у чьего-то дома до самых сумерек. Проходили гуляющие деревенские, осторожно поглядывали на обнаженную саблю. Он только горько усмехался. О сабле полицейского, о почетном звании борца с преступниками он мечтал с детства. То ли мама воспитала справедливым, то ли сам таким уродился… Ну вот, сбылась мечта! Вернее, добился всего упрямством и диким трудом. Лучший ученик в школе и лучший спортсмен, он был замечен комиссией императорского двора и принят в полицейскую школу по программе сохранения талантов. И почему зверства старшекурсников не избавили его вовремя от иллюзий?! И ведь как советовала маменька не идти в полицейские! Не послушался, упрям оказался и своеволен. Вытерпел издевательства старшекурсников, жуткие нагрузки первого года учебы, сохранил в сердце мечту о службе на благо людей. Х-хе! И все для того лишь, чтоб попасть в реальную полицейскую службу – как лицом в ишачий навоз! И что с того, что из лучших выпускников полицейской школы, абсолютный чемпион по полицейскому троеборью? Что с того, что вольнонаемные профессора прочили ему блестящее научное будущее? Без связей оказался не в императорской академии, а на самой дальней границе самой захудалой провинции. Правильно, конечно, говорил его духовный учитель и наставник по рукопашному бою, что надо просто жить в мире. Но как, оказывается, это сложно – просто жить! И было дико стыдно перед матерью: клялся защищать невинных, но даже родной матери не смог помочь, оставил одну в столичных трущобах помирать тихой голодной смертью…
Подходили десятники – он послал их… нести службу. Ощущение затянутой петли на горле всё не проходило. А потом он понял, что уже не один.
– Жалеешь, что в полицию пошел? – осведомился эльф проницательно. – Не жалей.
– Набрался ценного опыта – а жалеет! – донеслось с другой стороны.
– Эпсаром даже побыл!
– Даже убил эпсара!
– Да, еще же с нами познакомился!
– Вот уж это я вовсе не считаю ценным приобретением! – не выдержал подэпсара.
– Хамит! – задумчиво сказал эльф. – Будущим работодателям.
– Мы тут ради него самоопределение провинции устраиваем!
– С последующим присоединением империи!
– Чтоб рабочие места создать для опытных полицейских!
– С возможностью стремительного карьерного роста!
– Сепаратисты, что ли? – без интереса пробормотал подэпсара. – Хоть бы историю учили. Все сепаратисты плохо кончили. Империя – это прогресс.
– Да плевать на прогресс! – с обескураживающей честностью сказал эльф. – О себе подумай. За убийство эпсара тебя казнят! А мы тут новое государство создаем как раз. Нам свои полицейские нужны. А ты нам понравился. Мы тебя главным полицейским назначим!
– А не согласишься – убьем.
– Вы что, девок вот так же уговариваете? – не выдержав, улыбнулся подэпсара.
– Ага! И они точно так же ломаются! Как будто не согласны!
– Зато потом с такой страстью отдаются!
– Вот и ты потом…
– Но-но! – предостерегающе сказал подэпсара. – Я имел в виду – вы их так же впятером уговариваете? Или даже не уговариваете? Вас же пятеро…
– Но-но! – обиженно сказали эльфы.
Подэпсара вздохнул, помялся для приличия – и решился.
– Ладно, вводите в суть дела, – сказал он, усмехаясь. – Мне всяко головы не сносить, так хоть покуражусь напоследок!
Эльфы обрадованно зашумели. А подэпсара почувствовал в груди какое-то сладкое щемление. Почему-то ему пришло в голову, что это похоже на первую любовь. Вернее, на то, что с первой любовью неразрывно связано, – потерю невинности. И страшно… и страшно любопытно!
– А суть дела у тебя простая! – сказал эльф. – Беречь покой беззащитных. Помнишь, клятву полицейского давал? Вот, в соответствии с ней… но есть и приоритеты. Вот эта деревня – она очень важна для нас.
– Важна насколько? – подумав, уточнил подэпсар.
– Важнее всего, – просто сказал эльф. – Важнее твоей жизни.
В. Переписчиков – о предназначении поэзии
– Переписчиков, – равнодушно сказала учительница. – К доске.
– Зачем? – недоуменно спросил он.
В классе понимающе захихикали – манеру общешкольного шута впадать в прострацию на скучных уроках знали все без исключения.
– Стихотворение выучил? – напомнила учительница. – Если выучил, иди рассказывай. Все уже ответили, один ты остался.
Он напрягся и припомнил – да, что-то такое было. Гундели монотонные голоса, раз за разом повторяющие одни и те же строки. Ну он и улетел…
– А зачем к доске? – по-прежнему недоуменно спросил он. – Меня что, не слышно кому-то? Так я могу…
– Не надо! – поспешно сказала учительница.
– …что на другом этаже слышно будет. Причём всё.
– Невежливо говорить в спины одноклассникам, – назидательно сообщила учительница.
Она преподавала литературу и русский язык и потому считала себя достаточно подготовленной для споров даже с Переписчиковым. И ведь спорила…
– Резонно! – нехотя признал он и вышел к доске.
– Люблю Россию я, но странною любовью, – подсказала учительница.
– А, Лермонтов! – с отвращением опознал он. – Нинель Сергеевна, а оно вам надо? Ну любил он Россию – но мы-то ее даже не видели! Мы же в Сибири живем! Посмотрите – тайга кругом! Серая! Где здесь разливы рек, подобные морям? У нас же ГЭС! В общем, нам это стихотворение чуждое. Как про другую страну. И учить его не следует. Потому что в юных неокрепших умах закрепляется ложный образ родины. А ложь – это… это плохо! Вот скажите честно, разве для вот этого класса чета белеющих берез хоть как-то напоминает родину?
Учительница в сомнении глянула на притихший в ожидании ответа класс. Ну, если представить честный ответ учителя – что само по себе уже очень сложно, – то для них образом родины было место под названием «Скалки», куда подрастающее поколение ходило под видом турпоходов пить пиво подальше от взрослых.
– От то-то же! – правильно интерпретировал он ее заминку.
– Ну что же, – усмехнулась учительница. – Раз уж ты так хорошо разбираешься в поэзии Лермонтова, то… в виде исключения… стихотворение «Родина» с тебя спрашивать не будем.
Класс недовольно зашумел, и учительница тонко улыбнулась. Противопоставить личность толпе… то есть классному коллективу, конечно… вполне разумное решение. А уж класс проведет воспитательную работу! Лидеров, а по сути просто садистов, для дела унижения личности всегда хватает.
И всё бы ничего, но она решила развить успех, додавить вечного смутьяна – и шагнула на очень опасную дорожку.
– Но оценки надо все же получать, – напомнила она. – Конец четверти скоро, если кто забыл! Так что расскажи нам вот это: «…когда касаются холодных рук моих». Тебя на прошлом уроке не было, болел, да? А долг остался. Надеюсь, это стихотворение вас устраивает? Это не про родину, это ведь обличение пороков высшего света.
– Что вы все путаете? – не сдержался он. – Какое обличение?! Да он сам был из высшего света! Ухлестывал за великой княжной, а та ему ноль внимания – вот он улился желчью и написал пообиднее! Вы что, не в курсе, что массовой поэзии тогда не было? Они же там все друг друга знали! И стихи писали для друзей – да еще чтоб произвести впечатление на очередную прелестницу! Да поэты вообще пишут в основном для чего? Чтоб в стихах позволить себе то, о чем мечтается! Словами всё можно! А мы это потом учим, как великие откровения, как религиозные догмы, блин!
– Переписчиков, ну что ты несешь?
– Могу доказать! – сказал он злобно. – Вот если б я сейчас стал приставать к нашим девочкам – получил бы по сусалам! А словами – пожалуйста! Еще и попросят, чтоб записал и подарил на память! А наслаждения от слов – почти столько же, как от самих действий! Потому что поэзия – великая сила!
Учительница недоверчиво усмехнулась.
– Ах так? Ну ладно… – Он принял вызов. Глубоко вздохнул. Оглядел класс… – Тане…
Худенькая девочка за последним столом непонимающе уставилась на него.
– Был шумный новогодний бал – ты помнишь? – мягко спросил он.
Его голос невольно изменился, появилось то, что он сам называл «темным бархатом», не в силах более точно перевести термин с кодировок Арктура.
– …был шумный новогодний бал И пели трубы.
Ты пела – вся, смеялась – вся,
Смеялись губы…
И ты кружилась вкруг меня,
Сияли глазки —
И я тебя поцеловал
С невольной лаской…
– Ого! – залетали по классу мнения. – А мы еще тогда подумали – чего она светится?
– Врет! – возмутилась она и покраснела. – Да я бы…
– Тихо, дура! – шикнули на нее. – Это же поэзия, ты что, не понимаешь?! Продолжай, Вован!
– Александре, – сказал он вдохновенно.
– Это было в лесу,
Возле скал, возле скал…
– Ага! – догадались сразу в классе.
– Ты – прижалась ко мне,
Я – тебя обнимал…
И – горячие пальцы скользили к плечам
По изящной и тоненькой шее…
Он замолчал и перевел дух.
– Дальше что было?! – взвыл класс.
Он посмотрел на бледную Сашку – и покачал головой. И успел поймать благодарный ответный взгляд.
– Ирочке, – почти прошептал он, и все затаили дыхание, чтоб услышать.
– Рябь на воде и облака.
Ты смотришь смело…
Как кофточка твоя тонка!
Скользит по телу…
– Ну же! – пронеслось по классу.
– Гале, – безжалостно заявил он.
– С-скотина! – откомментировал класс, и в общем хоре он расслышал звонкий голосок Ирочки.
– Ну Вован дает! – восторженно заревел Типун, первый бандит класса. – Раздевай их!
– Говори стихами, урод! – холодно посоветовал он. – Это же поэзия!
Класс согласно зашумел, и даже учительница кивнула – мол, да, стихами говори, урод, на уроке поэзии! Он мельком глянул: глаза учительницы горели нездоровым интересом, губы припухли, и даже дыхание прерывистое… Тоже, пожалуй, что-то себе вспомнила о невинной школьной юности!
Он не пропустил ни одной девчонки в классе, каждой подарил по паре строк. А потом повернулся к учительнице – и изучил ее горящим взглядом!
– Ой! – испуганно сказала она.
В классе наступила гробовая тишина. Даже проходящая по коридору завуч сунулась в дверь, не понимая, куда делись ученики, – на нее даже не обратили внимания. Завуч извинилась и исчезла. А класс ждал, затаив дыхание.
Он безнадежно вздохнул и развел руками. Класс тихо охнул…
– Переписчиков, выйди вон, – мертвым голосом сказала учительница. – К директору!
Но в коридоре она остановилась у окна в странном оцепенении. Так что ему пришлось вернуться, он-то далеко успел отойти.
– Лучше бы ты прочитал там… хоть что-нибудь, – тихо сказала она.
– Не лучше, – пробормотал он. – Заявить, что вы просадили всю молодость в ожидании халявной платы за юное тело – да еще стихами?!
– Да уж, юное тело для женщины – это все… А что теперь делать? Что же делать-то?!
Он посмотрел на ее нервные руки и машинально достал пачку сигарет. Она так же машинально взяла.
– О-у-у! – прокатилось по коридору.
Они испуганно оглянулись и увидели: весь класс торчит в дверях кабинета и наблюдает, как Вовочка угощает сигаретой учительницу! А та не отказывается!
– Скотина ты, Переписчиков! – с чувством произнесла учительница.
И это был тот редкий случай, когда он с ней согласился.
Эре – сын, Эре – муж
– Эре, ты не спи, а то меня уронишь! – обеспокоенно сказала Яха.
Перед деревней он решился и сел в седло сам, а девушку усадил, как и положено, перед собой. Боком. Понятно, что теперь Яха жутко боялась опрокинуться на спину.
– Эре, ты не спи!
– Я не сплю, я думаю, – рассеянно отозвался он. – Вот сейчас ты молодая и красивая…
– Правда?! Ой, Эре…
– Да не в том дело, что сейчас! Я вот думаю, а чем ты жить будешь, когда кончится юность, и вместе с ней уйдет все, чем женщины гордятся?
– Ну и пусть уходит, – равнодушно отозвалась Яха.
– Э? А чем жить тогда?
– Да тем же, чем и все живут: детьми, домом, мужем, работой, если способности какие есть. Вон твоя мать какая художница! Ее росписи ценят поболе, чем даже работы горных умельцев! И чего тут думать?
– Получается, что нечего! – обескураженно признал он. – Но… Всякое же бывает! Вот, скажем, муж может же заглядываться на молоденьких?
– Ну и что? – недоуменно спросила Яха. – Не пойдет же он с ними в хоровод плясать! Или ночами гулять в садах… позору ведь не оберется! На муже хозяйство! На муже жена и дети! Когда ему гулять? А заглядываться – ну так что ж и не посмотреть на красоту-то…
– Как всё у тебя просто! – пробурчал он, не желая сдаваться. – А я вот столько женщин знаю, что всю жизнь злобятся, что красота ушла!
– А! Так то девачки! Всё продают! А кроме юного тела, продавать-то нечего! Бесталанные, ни к чему не пригодные! Но их мало, таких-то!
– А ты? – не удержался он.
– А я уже нет, – уверенно сказала она и одарила его сиянием чудных глаз.
И тут же смутилась от собственной смелости.
– Но вот на Земле таких девачек, считай, полный мир, – буркнул он, уходя от неловкости.
– Да, тяжело жить богом, – искренне посочувствовала Яха.
Он дико глянул на нее, вспомнил, в каком ранге путешествует с ней, и заткнулся. Во избежание. Так что до потайной калитки в сад Колы Гончара они доехали молча.
В саду конь оживился, вытянул шею и принялся на ходу обрывать спелые яблоки. Степняк, что с него взять. Он коня не одергивал: скот, вообще-то, славно потрудился, достоин вознаграждения.
Во дворе наблюдалось нежелательное оживление. А он-то надеялся на спокойную встречу с отцом! А тут вся семья в сборе. Даже невестки – и те выглядывают из летней кухни! Под обстрелом множества любопытных взглядов он спрыгнул с коня, поднатужился и снял Яху. Та сразу смутилась и застеснялась своей одежды. М-да. С одеждой надо что-то срочно решать. Зато конь держался достойно! И уже поглядывал воровато в сторону сада. Понравились яблочки-то – после сухой степной травы! Он сбросил с него седло, оглядел внимательно спину.
– Ладно, иди! – разрешил он строгим голосом. – Но не увлекайся!
Конь всё понял и бодро утопал в сад. Яха, как ни странно, приняла слова на свой счет и побрела к летней кухне. Он подумал и решил ее не поправлять. Голодная же девочка!
– Что это с ней? – странным голосом полюбопытствовал отец, наблюдая, как Яха осторожно передвигает ноги.