М.Грешнов
Золотой лотос
— Значит, не верите?
— Решительно нет!
— Но тибетская медицина…
— А вы знаток тибетской медицины?..
— Легенды, наконец, песни!..
— Так и останутся легендами! Как золотая пещера, что оказалась без… золота. Вам ли не знать этого, геолог?.. Выбросьте из головы пещерный лотос! Вы начальник экспедиции, а не фантазер. И никаких экспериментов! Ясно?
Разговор происходил в Москве, в кабинете директора института минералогии Павла Ивановича Алябьева. Вели разговор двое: сам Павел Иванович и Дмитрий Васильевич Сергеев, начальник экспедиции на Памир. Именно Павел Иванович отвергал мысль о пещерном лотосе и, заканчивая разговор, подчеркнул еще раз: — Никаких фантазий, дорогой, никаких! Ясно?
Затеял разговор о лотосе Дмитрий Васильевич по просьбе доктора медицины, академика Брежнева, друга детства. Брежнев занимался народной медициной и, работая над восточными рецептами, не раз сталкивался с упоминанием о пещерном лотосе, растении, во много раз более целительном, чем женьшень. Узнав, что Сергеева посылают на Памир, он приехал к нему и провел вечер, убеждая Дмитрия Васильевича разыскать цветок, который, по сведениям, можно встретить лишь в трех пунктах Азии: в Гималаях, в Тибете или на Памире.
Он так и сказал: "В этих трех пунктах". Как истинный ученый, он смотрел в корень дела, и масштабы "пунктов" ускользали из поля его зрения.
Сам Дмитрий Васильевич, за долгую жизнь побывавший в шестнадцати экспедициях, ясно представлял трудности горных мест и поиска, пытался объяснить это другу, старому энтузиасту, но энтузиаст меньше всего хотел объяснений. Ему был необходим цветок и, отмахиваясь от слов Дмитрия Васильевича, как от комаров, он твердил свое:
— Нет, Митя, подумай! Какую услугу мы окажем советской науке! Этот лотос — неисчерпаем: лечит от ран, от слепоты, исцеляет проказу… Мы разведем его как женьшень — целые плантации!..
И вот разговор в институте:
— Никаких фантазий!
Я не сказал еще, что в кабинете директора были четверо: двое вели разговор, двое молчали. К этим относился я сам, старший помощник Дмитрия Васильевича, и молодой геолог, секретарь комсомольской группы, составлявшей большинство экспедиции, Анатолий Фирсман. Случайно во время разговора я оказался сидящим против Анатолия и мог наблюдать бурю, которую порождал разговор на его подвижном лице. Особенно выразительными были глаза, полные черного блеска, внимания. Едва прозвучало "пещерный лотос", его глаза вспыхнули. Наверное, он слышал о чудесном цветке и теперь ждал, чем кончится разговор.
Когда Павел Иванович стал возражать, в глазах Анатолия появился протест, казалось, он встанет, скажет что-то резкое, но его сдерживали дисциплина и категорический тон директора, который не любил, когда перебивали, тем более — пытались спорить с ним.
Когда же прозвучало знаменитое "никаких фантазий", Анатолий опустил веки и вышел из кабинета, словно боясь, что от его взгляда вспыхнут на директорском столе бумаги, разложенные в идеальном порядке: слева — входящие, справа — исходящие… И, уже спускаясь по лестнице, сказал:
— Человек уважаемый, руководитель прекрасный, а без фантазии… Как можно жить без фантазии?..
То было в Москве, а сейчас уже вторую неделю мы работаем в горах Памира, и последний город — Хорог — лежит в десятках километров позади.
В Хороге экспедиция разделилась на две неравные группы: меньшая, под началом Дмитрия Васильевича, направлялась по притоку Аму-Дарьи Бартангу, который в верховьях называется Мургабом.
Группа должна была исследовать залежи асбеста.
Наш отряд, в большинстве молодежный, уходил на восток, к истокам реки Памира, к озеру Зор-Куль. Отряд возглавил я, и нашей задачей было — исследовать район озера, взять образцы пород.
Когда в Хороге на общем собрании решался вопрос о составе групп, всех удивило поведение Анатолия… Ему, как специалисту по асбесту, предложили войти в группу Дмитрия Васильевича. Он отказался.
— Почему? — спросил Дмитрий Васильевич. — Ваши знания нужны в этой группе экспедиции.
— Я прошу направить меня на Зор-Куль!
— Не вижу оснований, — сказал начальник. — Поедете на Мургаб!
— Дмитрий Васильевич, товарищи! — обратился ко всем Анатолий, бледнея от волнения. — Разрешите поехать в верховья Памира. Я был там, знаю тропы. Пусть с Дмитрием Васильевичем едет Рая Аксенова — специалист не хуже, чем я.
Когда он говорил, каждый понимал его по-своему: одни считали это капризом, другие видели логичность доводов — бывал на Зор-Куле, знает дороги.
Но были и такие, которые подозревали сердечную привязанность: не было секретом, что он давно дружил с Раей Аксеновой, они вместе кончали геологическое отделение, проходили практику, и многим казалось, что он рвется в молодежную группу из-за Раи. Так думал и Дмитрий Васильевич. Но когда Анатолий сказал, пусть Рая едет на Мургаб, все удивились и поняли, что у него причина более серьезная, хотя и не знали — какая.
Все смотрели на Раю. Она была удивлена не меньше других. Чуть растерявшись, ответила:
— Хорошо… Я… поеду на Мургаб.
Все вздохнули облегченно. Вопрос был решен.
Дмитрию Васильевичу ничего не оставалось, как согласиться с молчаливым мнением и отпустить Анатолия на Зор-Куль, хотя он так и остался в недоумении.
Было и другое собрание, которому я оказался свидетелем невольным.
Оно проходило ночью, у костра, когда, высадившись с последней машины, мы перешли на пешеходный марш. После ужина, коротко сказав о задачах, предстоящих на завтра, я пожелал ребятам спокойной ночи и направился к своей палатке.
Время было позднее, но с места никто не двинулся.
— Выступаем в пять! — предупредил я и завесил дверь.
Багровые отсветы играли на полотняных стенах, голоса ребят отчетливо звучали в тишине. Я лег, но сон почему-то не приходил.
Все знали мою привычку — засыпать, едва коснувшись изголовья, но сейчас я заснуть не мог. Стоило закрыть веки — и перед глазами плыли, кружились обрывы, скалы, россыпи цветов, в ушах слышался шум бегущей воды. Я перевернулся на бок, на другой — сна не было.
У костра говорили о самых обыкновенных вещах: о рюкзаках, обуви, геологических картах.
Девушки, как я понял, спорили о форме причесок, наиболее подходящих для работы геологов. Спор становился принципиальным, и кто-то из парней, желая подшутить, сказал, что лучшей прической будет -как в армии: стрижка под машинку. Ребята засмеялись, а девушки обозвали советчика верблюдом.
— Давайте начинать, что ли? — спросил кто-то громко.
Я узнал голос Анатолия. Нотка взволнованности отчетливо звучала в его словах, и это напоминало собрание в Хороге. У костра замолчали. Я тоже насторожился.
— Предлагаю это считать неофициальным комсомольским собранием. Протокола писать не будем, пусть каждый выполняет решение по совести… А вопрос выношу один: о пещерном лотосе.
"Что?" — чуть не вскрикнул я в палатке и сел на своем ложе.
Сон сдуло как ветром. Анатолий продолжал:
— Случайно я узнал в институте, что к Дмитрию Васильевичу обратился академик Брежнев с просьбой отыскать на Памире пещерный лотос. Сам Дмитрий Васильевич решить вопрос не мог и говорил с директором. Павел Иванович высмеял это предложение и предупредил, чтобы мы насчет лотоса не фантазировали, а занимались своей работой. Смешного, по-моему, ничего нет. Я убежден, что цветок существует или существовал в этих местах, и у меня имеются, — он сделал паузу, — некоторые данные…
— Объясни! — потребовал кто-то из комсомольцев.
— Объясню, — ответил Анатолий. — В 1958 году я работал с экспедицией в истоках Аму-Дарьи, чуть выше — на плоскогорьях, ведущих к Сарыкольскому хребту. Приходилось общаться с чабанами, табунщиками, засиживаться у костров, слушать песни, предания. И однажды я услышал о пещерном цветке, который спасает жизнь раненым и продлевает ее старикам. Один старый чабан мне сказал: "Что вы ищете камни да железо? Железо сделает руки человека крепкими, но не прибавит ему жизни, не смягчит душу. Почему никто не ищет цветок жизни, который растет в пещерах, не видит солнца, но способен влить солнце в одряхлевшие глаза человека? Цветок есть в наших горах, и отец моего отца знал пещеру, срывал золотые цветы, и потому жил так долго, что у моего отца поседела борода, хотя из четырнадцати сыновей он был самым младшим…" Мы тогда все обратили внимание на рассказ чабана, засыпали его вопросами: "А каков он, цветок? Как растет?"
"Говорили, — ответил чабан, — растет он в пещерах, в воде, пьет родниковую влагу и прозрачен, как горный ключ. А на солнце сгорает пламенем, оставляя после себя золотой дым…"
— Действительно, фантазия! — рассмеялась Ирина Радская. — Сгорает в руках!..
— Подожди ты, — сказал кто-то, — не перебивай!
— Мы спрашивали чабана, — продолжал Анатолий, — где эта пещера. "Слышал — на востоке, — отвечал он. — Под тремя зубцами, и вход под средним из них…"
— И сколько в горах этих зубцов! — снова зазвенела Ирина. — Под каждым копаться?..
— Да помолчи ты! — в сердцах крикнул радист Федя Бычков. — Блеешь, как коза!
Ирина замолчала, видимо, обиделась и больше не подала голоса ни разу.
— Но самое удивительное, — говорил Анатолий, что в других местах и в другой легенде я снова услышал об этом признаке — о трех зубцах.
— Это существенно! — сказал кто-то из парней.
— Убеждает! — согласились другие.
— Тише, минутку! — крикнула на всех Юля Крутова. — Дайте досказать! Дисциплины нет,.
— И знаете, — продолжал Анатолий, — когда мы переходили на другой участок, с высокого нагорья я увидел в бинокль вершину с тремя зубцами. Это на самой границе с Китаем — где не бывает нога человека.
На миг возникло молчание, потом заговорили сразу, возбужденно, но, видно, Анатолий подал знак — затихли.
— Петр Михайлович Брежнев — ученый-медик. Он изучает народную медицину, ездил в Китай, в Тибет. Там на пещерный лотос указывают как на действительность. Отчего же у нас называют это фантазией?.. — голос Анатолия дрогнул. — Я считаю, лотос существует и предлагаю цветок искать!
Снова молчание. Потрескивали сучья в огне; в кустах что-то пискнуло, пронесся шорох убегавших по сухой листве лапок. Затем посыпались вопросы:
— Как предлагаешь искать?
— Расспрашивать старожилов, табунщиков, знающих местность лучше других. Особо исследовать пещеры, затененные водоемы, потому что растение любит темные места и избегает солнца.
— А где брать время?
— Совмещать. Поиск проводить одновременно с работой.
— А как начальство?
— Думаю, Дмитрий Васильевич не возражал бы, к нему обратился академик Брежнев; как посмотрит Александр Гурьевич…
Это про меня…
— …не знаю: в институте он молчал — ни за, ни против… Да и я молчал: сами знаете Павла Ивановича — в его присутствии не разговоришься…
— Лишь бы сам — "Ясно?.." — передразнил кто-то голосом Павла Ивановича.
Засмеялись. Потом кто-то осторожный поставил вопрос:
— А вдруг Александр Гурьевич не разрешит?
— Искать будем сами! — с жаром выкрикнуло несколько голосов.
"Ах, вы, курносые, — подумал я, — разрешу или нет…"
Но тут меня под защиту взяла Юля Крутова:
— Разрешит! — убежденно сказала она. — Особенно, если ему разъяснить хорошенько…
Мне становилось весело: выдался случай, когда можно услышать истинное мнение подчиненных о начальстве. Я засмеялся: "Если ему разъяснить хорошенько…" Ладно! Посмотрю, как вы это сделаете!..". Собрание у костра подходило к концу.
— Итак, — подводил итоги Анатолий, — искать согласны все.
— Все! — дружно гаркнули голоса.
— Кто за — поднимите руки.
Руки, очевидно, подняли все, потому что Анатолий сказал:
— Единогласно! Собрание считаю закрытым.
Все разошлись, и над лагерем повисла темь и тишина горной ночи.
Утро, как и все лагерные утра, было полно суетой и сборами.
Увязывались палатки, грузились на лошадей вьюки, повара были заняты у костра. Более спокойная минута выдалась за завтраком. Эту минуту я и выбрал, чтобы сказать ответное слово.
Когда пили чай, сосредоточившись на этом горячем занятии, я кашлянул, чтобы привлечь внимание, и, приняв безразличный вид, сказал:
— Так вы решили все, кроме меня одного, искать пещерный лотос?