Разобравшись с деталями и утвердив время сбора, Дениска умчался к себе. «Бацьки паехали, то и носицца, як скажэный», — прокомментировала Светланка.
Вечер постепенно набирал глубину и мощь ночи. Вовсю заходились сверчки, на чердаке шебуршили мыши, а в окно стучался мохнатый мотылек-бражник.
Приехал с работы дедушка; закончили играть, сели ужинать, а Светланка с Мариной ушли к себе.
После еды Николай Михайлович, прихлебывая из громаднющей кружки молоко, внимательно поглядел на Макса и велел:
— Разпавядай.
— О чем? — растерялся Макс.
— Як табе жывецца у горадзе, — объяснил дед. — Ты ж у нас ня быу дауненька. Саскучылися мы па табе ды па бацьку твайму. Так што — разпавядай.
И никуда не денешься — пришлось Максу рассказывать, долго и обстоятельно, отвечая на многочисленные дедовы «А як?..». Он понимал дедушку, хотя, конечно, был не в восторге от этого вечера вопросов-ответов. Но наконец Николай Михайлович успокоился, похлопал внука по плечу («Маладец, унучык») и пошел во двор, запереть калитку.
Перед тем, как отправиться в кровати, мыли в тазу ноги. Растревоженный собственным рассказом, Макс засиделся, вспоминая об отце: все ли у него в порядке, хорошо ли себя чувствует, удачно ли лечится. Даже не заметил, как подошел и опустился рядом на скамейку дядя Юра:
— Ну что, козаче, о чем думу думаешь?
— Про папу.
Юрий Николаевич приобнял племянника за плечи, похлопал:
— Все у него будет хорошо. Вот увидишь. Кстати, надо будет нам с тобой на почту сходить, позвонить ему. Завтра навряд ли получится, а вот во вторник обязательно сходим, договорились? Ну, — он поднялся, — не засиживайся тут, а то замерзнешь. Да и завтра тебе рано вставать — Дениска ж тебя вроде на экскурсию поведет, а? Не забыл?
Скоро Макс вытер ноги и пошел спать. Мальчик заснул быстро и легко, и ему снились баня, и хоббиты, и голодные кузнечики — но к утру он обо всем забыл.
А завтра они с Дениской отправились к заброшенному ведьминому дому.
Глава четвертая
Что за дом стоит, погружен во мрак, на семи лихих продувных ветрах — всеми окнами обратясь в овраг, а воротами — на проезжий тракт?!
В. Высоцкий
1
Мечта о велосипеде была у Макса из разряда тех невыполнимых грез, которым если и суждено сбыться, то уж никак не в обозримом будущем. Причем мальчик с прозорливостью, свойственной подросткам его возроста, подзревал, что когда велосипед-таки появится, необходимости в нем уже не будет. Однажды по телевизору Макс даже слышал некую песенку в исполнении старого барда (передача как раз и была посвящена памяти оного), где звучали такие строки: «Теперь у меня в передней пылится велосипед — пылится уже, наверно, с добрый десяток лет. Вот только того мальчишки больше на свете нет, а взрослому мне не нужен взрослый велосипед!» Песня была, конечно, совсем о другом, но именно эти слова запали Максу в душу. При маминой жизни мальчик еще мог надеяться, что родители купят ему «машину», теперь же… а-а, и говорить не нужно! И так все понятно. Изредка Макс утолял свою жажду к быстрой езде, выпрашивая у Кольки Зайко его «Десну» — и тот почти всегда давал другу покататься; но не будешь же всю жизнь ездить на Зайковской «Десне»!
И все-таки Макс никогда не переставал надеяться, что вдруг случится чудо и он обзаведется собственным велосипедом. К сожалению, с каждым годом чудесам в его жизни оставалось все меньше и меньше места. Первым дезертировал Дед Мороз (со Снегурочкой, но Снегурочка в представлении Макса никогда особой волшебницей не была, а вот Дед…). Потом пришел черед некоторых сказочных персонажей, в существование которых Макс с детства верил. Потом… Да, следующей жертвой оказались всяческие конкурсы, якобы проводимые газетами и телевидением. Колька однажды рассказал другу, что на самом-то деле там заранее знают победителей — «и уж поверь, среди них нету посторонних и случайных людей».
А после потери веры в конкурсы — на что еще оставалось надеяться? Да кажется, не на что…
Поэтому сейчас, глядя на новенький Денискин «Аист», небрежно прислоненный к стенке гаража, Макс мысленно вздохнул — а потом вздохнул и вслух:
— Дашь покататься?
— А чаго ж не даць? — искренне удивился Дениска. — Бяры.
Гордеичихин внук с самого утра был сегодня в приподнятом настроении: родители вместе с младшим братом-нытиком «свалили» в город, и Дениска на целую неделю остался один (Светланка послезавтра тоже должна уехать). Правда, бабушка Александра Трофимовна — женщина суровая и тяжелая на руку, особо сорвиголовничать внуку не позволяла, но в то же время свободы давала больше, нежели родители. Сейчас Гордеичиха стояла на веранде и с интересом рассматривала Макса. Была Александра Трофимовна телом мощной, монолитной — и оттого издалека могла бы даже показаться стариком, если бы не простое полотняное платье да белый, с бахромой, платок. Кстати, и лицо Гордеичихи, широкое, грубое, с черными волосиками над верхней губой, больше годилось бы мужчине. Только глаза Денисковой бабушки были по-женски проницательны и цепки; и сейчас они неотрывно следили за Максом.
— Добрый день, — тот немного растерялся от такого неприкрытого внимания.
— Добры, — великодушно согласилась Гордеичиха. — Мне пра цебя Дзяниска гаварыу — казау, ты у кузнечыках знаесся.
В сказанном прозвучал вопрос, так что Максу пришлось кивнуть:
— Да, немного разбираюсь.
— Тады, можа, и пра каларацких жукоу ведаешь — як вывесци?
— Нет, — развел руками мальчик. — Тут даже ученые затрудняются…
— Ба, — вмешался Дениска, — мы паездем, добра?
— Ды едце ужо, едце, ня церпицца им. Штоб к вечару не забылися павярнуцца,
— велела вдогонку Гордеичиха.
Подхватив велосипед под одну руку, а Макса — под другую, Дениска спешно покинул бабушкин двор.
— Ну яе, — пояснил он, когда приятели оказались на дороге. — Яшчэ прычэпицца да чагось — и не выберамся зусим.
Макс несмело взглянул на «Аист».
— Бяры, бяры, — отозвался Дениска. — Я ж абяцау.
Если честно, то он был сегодня очень заинтересован в том, чтобы расположить к себе Макса. Кто их знает, городских, а вдруг забоится в последний момент… Лучше подстраховаться.
Макс же, не отягчая свою душу ненужными подозрениями, попросту взобрался на «Аист», кивнул Дениске — и ребята отправились в путь, по дороге, навстречу приключениям.
Мальчики не видели, как наблюдавшая за ними из окна Гордеичиха, перекрестилась и тоже вышла на дорогу — вот только побрела совсем в другую сторону.
2
Ах какая была погодка, какое великолепное летнее утро заполонило все вокруг! Макс цокал звоночком и с налаждением крутил педали, то вырываясь далеко вперед, то возвращаясь назад и описывая вокруг Дениски восторженные круги. А воздух! — ай, что за воздух, так и просится в легкие, распирает грудь, превращает ее в большой воздушный шарик!.. А солнце! — зверек мохнатый, а не солнце, пушистый, улыбчивый, благостный!.. А ветер! — разве ж в городе бывают такие ветра, чтобы, уподобляясь чистой речке, омывали твое лицо, приятельски взлохмачивали вихры, чтобы вышибали из глаз слезу, но слезу не болезненную, а приятную!.. А трава вокруг, а птицы! — да что говорить, не о чем говорить; и слов-то таких не существует еще, не придуманы людьми! Да здравствует лето! Да здравствуют каникулы! Да здравствует велосипед — лучшее изобретение человечества всех времен и народов!
Дениска размеренно шагал позади и таинственно улыбался, наблюдая за Максовыми пируэтами. Пускай приятель «отрывается», а ему, Дениске, не жалко, он уже свое наездил. Велосипед-то, по сути, не роскошь, а средство передвижения, — для владельца, конечно.
Грунтовка, по которой двигались мальчики, была главной (и вообще одной из двух существующих) улиц села. Именно по ней, только с другой стороны, в пятницу вечером Ягор Василич ввез в Стаячы Камень дядю Юру и его племянника. То, что сейчас ребята направлялись не к дому чертячника, вызвало у Макса невероятное облегчение. По собственной воле мальчик не собирался лишний раз дразнить судьбу, более того, он втайне надеялся, что и уезжать из деревни они с Юрием Николаевичем будут другим путем. Мало ли как сложатся обстоятельства… В любом случае, до того еще уйма времени, а теперь можно просто расслабиться и получать удовольствие от блаженности момента.
Макс и получал: подставлял лицо солнцу и ветру, двигая вперед «машину» и легонько улыбаясь миру уголками губ. И даже Дениска в конце концов не выдержал, заразился приятелевой восторженностью — подгикнул, хлопнул в ладоши и помчался за велосипедом, разбойничьи улюлюкая и хохоча. Мимо проносились дворы, обиженно рявкал («Чего дразнитесь, кое-кто вон на цепи сидит!») за забором пес, с умиротворенностью запечного сфинкса провожала взбаламошных мальчишек взглядом кошка, брела к колонке какая-то согбенная старуха — да так и остановилась, приложила к похожему на позавчерашний блин лицу ладонь, вздохнула. Вперед! вперед!! вперед!!! — шуршали под шинами камешки, барабанил подошвами Дениска, удивленно прогудел над ухом шмель — вперед! вперед!! вперед!!! — навстречу лету, навстречу таинственным местам, загадочным случаям, навстречу жизни — вперед! вперед!! вперед!!!
— Дзяниска! — крикнула сидевшая на лавочке у желто-зеленого дома женщина.
— Куды бяжыце?
— Да лесу! — отозвался тот, ни на миг не останавливаясь.
Дорога постепенно забирала чуть влево, и скоро за домами уже проступило поле, а за ним — влажный изгиб речки. «Струйная», — догадался Макс. Он поневоле притормозил, чтобы полюбоваться открывшейся картиной. Пшеница здесь подступала к самой грунтовке, широкая полоса поля как бы разбивала деревню на две части — потому что за ним снова вдоль дороги выстраивались дома, но уже в меньшем количестве; потом их разделяла река, а после, у самого горизонта, грунтовка терялась в голубоватой дымке леса.
— Кстати, — обернулся Макс к Дениске, — а почему ты сказал той тетке, что мы едем в лес?
— Таму што да лесу и едзем, — отмахнулся приятель. Он немного запыхался от дикой пробежки и теперь явно не горел желанием вести длинные разговоры. — Зразумеешь, кали прыбудзем.
В конце концов Дениска забрался на багажник, и ребята медленно поехали дальше.
Поле что-то напоминало Максу, и он всю дорогу безуспешно пытался сообразить, что же именно. Потом снова появились дома, два или три, а там и речка предстала в полной красе, узкая, но быстрая, с очень крутыми берегами. Велосипед промчался по металлическому мосту, снова скользнул на грунтовку, и некоторое время по обе стороны от дороги расстилалась долинка с одиноким зданьицем справа; но зданьице пока было еще далеко и рассмотреть его не удавалось. Правда, чем ближе подъезжали ребята, тем меньше Максу хотелось рассматривать этот домик. А взгляд против воли так и прыгал в ту сторону, к плотной приземистой хатке. Ее двускатная крыша раскорячилась настолько, что казалась плоской, окна, забитые крест-накрест темнели угрюмо и угрожающе…
Но не крыша, и не окна больше всего поразили Макса — не они, а то, на какое расстояние отстояла избушка от ближайших домов, что тянулись дальше вдоль дороги. Создавалось впечатление, будто остальные хаты сторонятся этой заброшенной избушки. И, конечно, Макс сразу же догадался, что именно о ней вчера говорил Дениска.
Мальчик начал было сворачивать к одинокой хатке (он не хотел, и если бы был один, то безо всяких там сомнений взял да и поехал бы обратно, но рядом сидел Дениска, а перед ним праздновать труса Макс не собирался).
— Стой! — неожиданно скомандовал Гордеичихин внук. — Ты чаго?
— А? — не понял Макс.
— Я ж казау, едзем да лесу, — вздохнул Дениска. — А ты звяртаеш. Давай, жми далей па дарозе.
— Но…
— Давай-давай, — рассердился приятель.
«Ну что же, если ему так хочется. Может, сам перепугался и передумал…» Но разумеется, Дениска не передумал. Просто прямо на глазах всей деревни подъезжать к дому ведьмарки не годится, объяснил он чуть позже, когда ребята уже миновали последние домишки и добрались до леса. А так мы сделаем крюк, обойдем через лес дворы и спустимся к речке, а потом под бережком (ты ж видел, какой там берег крутой) подберемся к избе старухи. И никто нас не заметит. Дотумкал?
Вообще-то Макс не понимал, к чему такие сложности, но послушно кивнул. Ему казалось, что это все сам Дениска и напридумывал, чтобы интереснее было… ну и чтобы немного попугать «городского».
Въехали в лес. Закачались по обе стороны дороги ветви, зажужжало празднично комарье; стрекотнула сорока над головами.
Не так давно Макс сделал для себя открытие: каждый лес (да и не только лес, а вообще всякое поле, парк, речка) обладают собственной индивидуальностью. И бывают они, как и люди, радушные и угрюмые, маленькие и взрослые, здоровые и больные. Этот, например, походил на цепного волкодава: вроде и приручен, но близко лучше не подходить. В данном случае
— в чащу не углубляться. И даже далекие женские голоса («Дзеуки у ягадах»,
— объяснил Дениска) не могли обмануть. Лес впускал в себя людей и терпел их, но в любой подходящий момент готов был оскалиться и укусить.
Поэтому Макса порадовал тот факт, что очень скоро тропка, по которой они ехали под чутким руководством Дениски, вывела к лугу. Ну, не совсем лугу — точнее уж, открытому пространству, частично расшматованому на лоскутья огородов, частично — свободному от человеческого влияния, поросшему высокой травой, с группками низкорослых деревьев тут и там.
Мальчики ехали у самой кромки леса — Дениска считал, что «высовываться» еще не время. Лучше подстраховаться. Макс не спорил, он до сих пор надеялся, что приятель передумает. А с другой стороны — здесь, в отдалении от заброшенной избушки, страхи как-то сами собой рассеялись. Ну дом и дом, старый, дряхлый — чего ж трястись-то от ужаса? Тем более, что уж кто-кто, а Макс отлично знал о существовании вещей, которых на самом деле стоило бояться. И по сравнению с ними /заткнись, заткнись, слышишь, заткнись, а то…/ избушка казалась театральной декорацией — не более того.
— Цяпер паварачавай, — скомандовал Дениска. — Да Струйнай. Тольки спачатку з веласипеда злезем.
Это, значит, чтобы не маячить на горизонте. Ну и ладно, и пожалуйста. Макс покинул седло — дальше шли пешком: не то, чтоб очень быстро, но и не слишком задерживаясь.
Уже почти добрались до речки, когда справа Макс разглядел наконец то, что до сих пор принимал за рощицу. Теперь, вблизи, стал заметен и заборчик, и кресты. «Ну да, правильно, ведь то кладбище — от деревни, в которой живет Ягор Василич. А это — здешнее».
Но никаких особых эмоций открытие у мальчика не вызвало. И даже мысль о том, что заброшенная избушка и кладбище находятся почти рядом друг с другом, не смутила его. Воспоминание об ином страхе /я сказал заткнись — и проваливай/, вот уже долгое время, казалось, надежно забытом, завладело сознанием Макса.
И знал ведь, что лучше не думать!
Но думал.
3
Ступать по траве, даже ногой, обутой в старые сандалеты, невыносимо приятно. Конечно, если б босым, было бы еще лучше, но Макс после болезни не решается сразу же разуваться. У него впереди неделя — хватит на все, в том числе и на прогулки босиком. Он шагает, катит велосипед (слева уверенно разгоняет кобылок и мнет стебли Дениска), глядит на берег и речку. И вспоминает тот день тот день ничем особенным не отличался от прочей невыразительно-серой очереди дней. Макс отсидел положенное (с некоторых пор учиться стало скучновато, тягостно), потрепался с Колькой, пришел домой. Разогрел себе обед, покушал, проглядел уроки на завтра, решил пару примеров. И все время смотрел на часы: ждал. Когда стрелки показали начало восьмого, понял, что сегодня отец опять придет навеселе. То есть под газом. То есть поддатый. То есть вообще не придет. А вместо него явится в дом совершенно чужое, дикое существо в теле отца. Макс давно это понял: у каждого человека на самом-то деле внутри сидит несколько созданий. Одно, например, ведет себя по-взрослому. Другое — Ребенок. Третье… И так далее. Среди прочих есть и Пьяница. (Макс, конечно, понятия не имел о существовании Эрика Берна и выведенных им типах поведения — да и не нуждался в этом; увы, хватало собственного опыта). Так вот, и Взрослый, и Ребенок, и Пьяница у каждого свои. Но это совсем не значит, что порядочный Взрослый и Пьяницей будет симпатичным… ну, вы понимаете… то есть, наверное, какая-то взаимосвязь существует, нету дыма без огня и так далее, но уловить ее сложно. Еще Макс выяснил для себя, что в жизни, как правило, кого-то в себе приходится убивать. Взрослые (в смысле, большие) частенько убивают в себе Ребенка. Кое-кто — Пьяницу. Кое-кто — Творца (неважно чего, талант к созиданию есть у каждого). А кое-кто наоборот, любовно выращивает отдельные типы своих внутренних существ. Например, потому, что за ними, как за масками, удобнее прятаться. Семен Николаевич, скажем, после смерти жены решил дать свободу собственному Пьянице. При этом Максимкиному папе как-то удавалось зарабатывать на жизнь и содержать и себя, и сына. Наверное, включался некий врожденный инстинкт выживания. А может, Семен Николаевич еще не окончательно подчинился собственному Пьянице. Но бывали такие вечера… такие, как сегодняшний. Когда папа запаздывал с работы домой. Когда становилось ясно: снова он зашел к приятелям… или с ними же, у киоска и принял. Подробностей Макс не знал. И не стремился выяснять. Ему хватало того, что случалось потом. С лихвой хватало.