- Не самая удачная идея, - говорю я.
- Мой дядя коп. Папа тоже служил в полиции. Я могу тебе помочь.
Я насмешливо ухмыляюсь. Нужно припугнуть ее, унизить, чтобы поняла, что мне от ее предложения ни холодно, ни жарко.
- Как только мне понадобится помощь избалованной неженки из Хайтс, я дам тебе знать.
Мои слова ее обескураживают, но ненадолго. Датч с вызовом задирает нос. Я так часто это видел, что хочется застонать вслух.
- Если ты туда вернешься, я тут же вызову полицию. Я не шучу.
Я раздраженно стискиваю зубы.
- Ты причинишь больше вреда, чем пользы.
Она качает головой:
- Очень сомневаюсь.
- Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о нем.
- Он твой отец?
Так я ничего не добьюсь. Но есть один стопроцентный способ избавиться от девушки.
Ужасно не хочется так поступать, особенно учитывая, что я только что выбрался из ада. Из ада, от которого она меня спасла. Но выбора нет. Я снова беру Датч за тонкую шею, опускаю голову и смотрю ей прямо в глаза. Наверное, так смотрит пантера перед тем, как наброситься на газель.
Датч застывает. Она полностью в моей власти. Я прижимаюсь к ней всем телом и шепчу на ухо:
- Как тебя зовут?
- Чарли, - отвечает она, наконец уступив страху.
Я стягиваю вниз ее шарф, чтобы лучшее рассмотреть лицо и губы. Чтобы запомнить каждую черточку. Она пытается добавить «Дэвидсон», но от изумления получается один невнятный слог. Поразительно, но звучит он очень похоже на имя, которое я ей дал. Совпадение?
- Датч? – хмурюсь я.
Несколько секунд она смотрит на меня. От мерзлого декабрьского воздуха ее глаза кажутся стеклянными. С ног до головы ее окатывает дрожью.
- Нет, Дэвидсон, - шепчет она, когда я опускаю руку и намеренно задеваю ее грудь.
Датч вздрагивает, но в крошечном пространстве между нами я ощущаю искорку желания.
Жаль, что нам это не светит.
И ужасно жаль, что я должен так поступить. Но все-таки беру себя в руки, снова наклоняюсь ближе, к самому уху, и еле слышно спрашиваю:
- Тебя когда-нибудь насиловали, Датч?
Никогда в жизни я не стал бы ее насиловать. И не сделал бы ничего, что причинило бы ей боль. К счастью, она этого не знает.
Резко втягивает холодный воздух сквозь стиснутые зубы и сжимает кулаки. Косится на сестру, которая уже дошла до крайней точки ужаса, и выдыхает:
- Нет.
Я ощущаю, как в Датч неистово бурлит целый океан эмоций. Каждая хочет взять верх. Но лишь немногие могут одолеть жажду жизни.
Я крепче сжимаю ей горло, раздвигаю коленом ноги, чтобы получить доступ к самому сокровенному. Кладу руку ей между ног и глажу прямо через джинсы. Прикасаюсь к ней, как будто имею на это право.
Обеими руками она хватает меня за запястье.
- Пожалуйста, не надо.
Я застываю, но руку не убираю. Датч легонько толкает меня ладонью в грудь.
- Пожалуйста…
- Ты уйдешь?
- Уйду.
Еще несколько драгоценных секунд я впитываю ее образ, а потом упираюсь руками в стену над ее головой и резким тоном, словно предупреждая, что это ее последний шанс, говорю:
- Иди.
На этот раз Датч не теряет времени даром – ныряет мне под руку и мчится прочь, по пути прихватив сестру. Вдвоем они бегут со всех ног, как перепуганные кошки, лишь бы оказаться подальше от меня. В какой-то момент я с трудом подавляю порыв позвать Датч обратно. Упасть к ее ногам. Закончить начатое. Но тут меня осеняет: может быть, я больше похож на Эрла Уокера, чем всегда думал.
От желчи дерет горло. Эрл ее забрал. Сотни раз он угрожал убить Ким, если я брошу ему вызов, а я не верил.
Пока домовладелица меня не увидела, я выхожу на улицу через заднюю дверь, но уже через пару метров падаю на колени и задыхаюсь. На глаза наворачиваются слезы. Я хватаюсь обеими руками за голову и делаю то, что делаю крайне редко. Плачу. В груди болит от тяжелых, глубоких рыданий. Так продолжается несколько долгих минут. Хочу кричать во всю глотку. Нет. Хочу убивать.
От эмоций меня с ног до головы трясет, но я беру себя в руки. Теперь у меня только одна цель. Эрл сдохнет. Если хоть пальцем ее тронул, сдохнет.
Понятия не имею, куда бежать, но все схроны Эрла я знаю как свои пять пальцев. Первым делом иду в бильярдную. Потом – в два его любимых бара и домой к его подружке. Все без толку. Когда солнце почти за горизонтом, я побывал везде, где только мог.
Остается сбегать по друзьям Эрла. А друзья у него есть. Два. Может быть, три. В общем, больше, чем у меня.
Я иду по самой жуткой части города к отстойному отелю в конце Сентрал и вдруг чувствую, что меня преследуют, но не оборачиваюсь. Примерно в миле отсюда узнаю звук полицейской сирены. Думаю побежать, потому что копы в машине так и лучатся нетерпением. Я чувствую, как по их венам ртутью струится адреналин. Они ищут именно меня. Ума не приложу, откуда, черт возьми, они знают, как я выгляжу и кто я такой. Но беспокойство, которое не отпускало целый день, начинает расти. Сомнений больше нет. Происходит что-то очень нехорошее.
Еще две секунды, и я бы сорвался с места, но вдруг из переулка впереди, куда я и собирался бежать, выскакивает еще одна патрульная машина.
Я притормаживаю, намереваясь броситься в другую сторону, но со стоянки слева под визг покрышек ко мне мчится седан без опознавательных знаков. Глазом моргнуть не успеваю, как в меня уже целятся семь пушек.
Я в ярости. Нет у меня на это дерьмо времени. Я должен найти Ким.
До боли стиснув зубы, я поднимаю руки, опускаюсь на колени, а через секунду уже жую асфальт по милости самого резвого копа. Меня пожирает гнев.
Появляется детектив. Это дядя Датч. Роберт. Боб. Плевать. Именно он допрашивает меня в участке. Я молчу. Не подтверждаю и не отрицаю обвинения. Мне назначают государственного защитника, которого больше волнуют доступные бабы, чем клиенты. Уважение к работе он потерял давным-давно. Живет от выходных до выходных, когда наконец сможет нажраться в хлам и отыметь очередную зазнобу.
На ад его приговорили много лет назад, когда он пьяный за рулем сбил старика. Деда можно было спасти, но адвокат бросил его умирать прямо на дороге. Очень хочется свернуть ублюдку шею. Отправить его в преисподнюю пораньше. Но я терплю. Только потому, что, каким бы подонком он ни был, он – мой единственный шанс отсюда выбраться.
Меня обвиняют в убийстве. Эрла Уокера забили до смерти бейсбольной битой, затолкали в багажник его же консервной банки и подожгли. У копов есть показания свидетеля – Сары, подружки дефис банкомата Эрла, которая никогда его не любила, зато охренеть как боялась. Плюс в кармане моей куртки, которую передала через окно Ким, нашли кольцо Эрла. От такого уже не отмыться.
Самое страшное – детектив Боб знает, что я этого не делал. Знает, но против улик не попрешь. А все они указывают на меня.
Хочу хоть что-нибудь узнать о Ким, но не осмеливаюсь. Если она была с Эрлом, если ее тоже убили, на меня повесят еще одно убийство. Поэтому я разыгрываю роль Александра. Глаза в пол. Рот на замок.
Иногда мне интересно, кто на самом деле убил монстра. Впрочем, до лампочки.
Я в тюрьме уже неделю, когда приходит Амадор. С ним Ким, и от облегчения я чуть не теряю сознанию. Умница. Все сделала, как я велел.
Они оба переживают. У Амадора кишки в узел завязываются от беспокойства. А у Ким так опухли от слез глаза, что едва открываются. Под глазами – темные круги из-за недосыпания. Выглядит она так, будто ее били. Охранник косится на Амадора. Думает, не он ли над ней поиздевался.
Ким держит телефонную трубку и кладет свободную руку на стекло. Я тоже. По ее щекам текут слезы.
- Я этого не делал.
Она фыркает и награждает меня сердитым взглядом. Да уж. Такие взгляды ей удаются хреново.
- Я знаю, болван. Ты должен им все рассказать.
- Детектив, который занимается делом, в курсе, но улики против меня. Он ничего не может сделать.
Сердце Ким пускается вскачь.
- И что это значит?
- Ким, о тебе они не знают. Никто не знает, что у меня есть сестра. Меня спрашивали о родственниках. Спрашивали, были ли другие дети. Я сказал, что у Эрла был только я. Видимо, Сара тоже о тебе не упоминала. Ты ничего никому не должна говорить. И тебе нельзя сюда возвращаться.
- Что? Нет. Нет-нет-нет…
- Солнце, передай трубку Амадору.
- Нет! – кричит Ким. Начинает паниковать, а это совсем на нее не похоже. Она всегда тише воды, ниже травы. – Рейес!
Амадор обнимает ее за плечи. Не для того, чтобы успокоить, а чтобы из-за нее их не выгнали. Отбирает у нее трубку, и Ким тут же хватается за пластмассовую столешницу. Пальцы такие же белые, как и сама пластмасса.
Амадор знает, что надо делать. Мы обсуждали это сотни раз.
- Позаботься о ней, - говорю я ему.
Он кивает:
- Все готово. С ней все будет путем.
Меня опять затапливает облегчением. Так сильно, что я дрожу с ног до головы и за это проклинаю себя, на чем свет стоит. Не нужно Ким видеть, что я не могу справиться с чувствами.
Говорить почти не о чем. Несколько месяцев назад мы с Амадором придумали, как забрать Ким у Эрла, и теперь все готово. Она будет жить в хорошей семье. Вернется в школу. А я как-нибудь раздобуду ей денег.
- Лады. Дай ей трубку. Ты знаешь, что делать дальше.
- Еще бы.
- Аммо, даже не знаю, как тебя…
- Не смей вываливать на меня это сопливое дерьмо. – В его глазах стоят слезы, но он изо всех сил с ними борется. – Я всегда тебя прикрою. Сам знаешь.
Я киваю:
- Если бы мог, я б тебя поцеловал. С языком и все такое.
Амадор смеется, и от этого по щеке стекает слеза.
- Поздновато спохватился. А ведь мы могли бы стать счастливой парой, pendejo[5].
Внезапно я понимаю, что у меня мокрое лицо.
- Я люблю тебя, старик.
- Я тебя тоже. Ты только выбирайся отсюда, ладно?
- Постараюсь, - вру я в ответ.
Вариантов не осталось. Признаваться в том, чего не совершал, только ради приговора помягче, я не стану. А отсидеть все равно придется.
Амадор передает трубку Ким. Она ничего не говорит. Лицо такое бледное, что сестра смахивает на призрака.
- Ты меня не знаешь. И больше никогда сюда не возвращайся.
Сказать хочется много. Например, что из-за меня ей больше никогда не причинят вреда. Никогда. Но слова не идут с языка, а в горле огромный ком.
Ким молчит. У нее дрожит подбородок. Наверное, даже если бы она захотела, то не смогла бы сказать ни слова.
- Я люблю тебя, - тихо говорю я.
И эти слова становятся последней каплей. Ким опять рыдает, и Амадору в прямом смысле слова приходится увести ее силой. Но она меня послушает. Не станет выходить на связь. Она намного сильнее, чем ей кажется.
Это была наша последняя встреча перед долгой-долгой разлукой.