— У вас? — не поверил своим ушам Крис. — Простите, я не совсем понял…
— А вам и не надо, — бесцеремонно прервал его король и в раздумье, погладив свой подбородок, выдал. — Впрочем, вы близкие друзья Ричарда…Надеюсь, вы сможете его подготовить к неприятному известию. Анжина решила расстаться с ним. Она больше не вернется в его дом. У нас с ней состоялась весьма откровенная беседа. Я, конечно, крайне огорчен ее решением, однако препятствовать не буду. Это ее право. Передайте Ричарду, чтоб он связался со мной, как только появится. Адвоката я высылаю к вам через 3 часа, с ним прибудет и экипаж звездолета сестры. До свидания, — король надменно кивнул, и экран погас.
Мужчины так и остались стоять с открытыми от изумления ртами, тупо разглядывая темное стекло экрана.
— Ничего себе! — наконец выдохнул Пит минуты через три.
— Сволочь! — зло выплюнул Крис, ощетинившись, как дикобраз. Тонкие губы брезгливо изогнулись, а в глазах появился лед.
Он всей душой ненавидел короля Иржи за его бесцеремонность и безнаказанность, за хитрость и изворотливость, за амбициозность и самодовольство, за безукоризненные манеры и холеную физиономию откормленного самца, за извращенный ум и сытую, спокойную жизнь. За то, что вообще живет, а не горит в аду, за причиненную боль и горе родной сестре.
Пит же был лоялен к брату Анжины до поры, до времени. Он просто занес его в свой черный список иуд и мерзавцев, стоящих в очередь за вендеттой.
Ричард же… да он бы простил и черта, если б Анжина пожелала.
— То, что он сволочь, давно не новость, — заметил Пит. — А как на счет Анжины? Они с Ричардом шесть лет душа в душу и вдруг развод… Бред! Что-то не верится мне, что она могла кинуться к брату откровенничать, посвятить в свои планы, просить помощи, пристанища. С чего вдруг, шесть лет не общались, а сейчас — на тебе! Откуда что наросло? Нет, друг мой, что-то здесь не так. Может у этого фанфарона горячка?
Крис, нахохлившись, нервно заходил по кабинету:
— Понимаю столько же, сколько и ты. Четыре недели назад они расстались, как два голубка, а ссорились — дай бог памяти — не вспомнить. Разве, что когда она на вторую беременность решилась.
— Ерунда это! Не верю! — взвился вдруг Пит.
` Я тоже! А если это чьи-то козни? Может, мы с клоном разговаривали или с галокеном?` — подумал граф Феррийский и, выхватив трубку телефона, спешно набрал номер:
— Антер? Срочно узнай — откуда был последний звонок? — заорал он в трубку.
— А что узнавать? С Сириуса, — раздался меланхоличный голос дежурного по связи.
— Проверь, я сказал!
— Сириус. 14. 17. местного времени. Сегодня. Звонок сделан из Кефеса. Северное крыло королевского дворца, — спокойно отрапортовал дежурный.
— Ты сделал запись? — не сдавался капитан.
— Обижаете. Как обычно — стоит под сегодняшней датой.
— Проверь тщательно: кто звонил? Не мог ли кто вклиниться в линию? Может, это старая запись?
— Я понял. Флеш передо мной — ждите.
Крис сжал трубку и уставился на Пита. Они так и стояли друг напротив друга в ожидании и в надежде на лучшее с одной мыслью на двоих — Анжина так поступить не могла! Не в ее это стиле.
— Капитан! — ожила трубка, и Крис тут же поднес ее к уху. В глазах засветилась надежда: `Розыгрыш это, чья-то злая шутка — и все!
— Звонил король Д'Анжу. Сам. Никаких клонов, дублеров, галокенов. Линия чиста, как слеза младенца. Звонок прямой. Подтекста, дубляжа, проявления не адекватности — нет. Состояние его королевского здоровья на момент звонка интересует?
— Нет, — сник Крис. — Ты уверен?
— На 200 %.
Капитан дал отбой и уставился на смолкнувшую трубку, как смертник на брачный контракт.
— Ну, что? — выдохнул Пит.
— Ничего. Все чисто. Никакого подвоха, — растерянно посмотрел на него капитан. Пит сложил руки на груди и, нахмурившись, сел на край стола:
— Что же теперь будет? Как сказать Ричарду?
Оба прекрасно осознавали, каким ударом это известие станет для короля. Он был патологически влюблен в свою жену и не просто любил, а жил ею.
— Какая муха ее укусила? Может она заболела? — предположил Пит. Крис задумчиво посмотрел на него и набрал номер:
— Питерс? Это капитан Войстер. Где вы находитесь? Почему мне не доложили о смене курса?
— Здравствуйте, господин капитан. Я думал вам уже сообщили…
— Что?
— Королева оставила нас при себе, на Сириусе. Правда, некоторые возвращаются.
— Что происходит?! — зло рявкнул капитан и тут же зашипел, чуть сбавив тон, — Слушайте, Питерс, это выходит за все рамки разумного! Почему я узнаю об этом сейчас? И не от вас? Почему не доложили мне о смене курса? Вы там случайно королеву не растрясли? Не повредили венценосную голову? Может, королева приболела? А может в рейсе что-то необычное случилось?
— Нет, господин капитан, — неуверенно пролепетал растерянный голос в трубке. — Все как обычно. Перелет прошел нормально, королева в полном здравии.
— Тогда отчего королеве взбрело на Сириус лететь? Или вы произвольно курс изменили?
— Нет, что вы, господин капитан, разве я могу самостоятельно принимать столь важное решение? Госпожа приказала. Мы уже домой возвращались. На третий день пути рано утром она сама пришла ко мне в каюту и приказала повернуть на Сириус. Я, конечно, удивился, но естественно перечить не стал, только заметил, что понадобится часа два на составление и проверку нового курса. Она кивнула и ушла. Вот, в общем, и все.
— Как она себя вела? Как выглядела? Она что-нибудь объяснила?
— Господин капитан — кто мы и кто она? Зачем ей объяснять мотивы своих поступков? Приказала и все, а выглядела, как обычно. Во всяком случае, ничего подозрительного я не заметил.
— Когда ты появишься на Мидоне?
— Простите, господин капитан, но я останусь на Сириусе, на службе у королевы. Вы же знаете, у меня вся семья здесь. Чего ж лучше: рядом со своими и на службе? Да и человек я подневольный — приказали — остался. Так же и другие… Как мы королеву оставим? Кто семейный, тем, конечно, тяжело, но говорят — семьи сюда переведут, госпожа Анжина поможет, а кто не хочет — те возвращаются. Холостым-то, сами понимаете, проще, почти все остаются.
— Кто возвращается?
— Вам списком?
— Да!
— Охрана: Моник Шабу, Микс Меле, Висти Литуа. Стюарт Паре Даткин. Бортрадисты — Карин Ливьер, Сигур Вивьер. Горничная Молли Зир и программный техник Росс Смайер. Все. Рейс через три часа.
— Перешли с Моник или Миксом данные с корабля, флешку полета и видеозапись. Понял? — приказал Крис и, не дождавшись ответа, отключил связь. Пит обреченно вздохнул и тихо заметил:
— Все. Финиш. Минут через 20 Ричард будет здесь.
Капитан с тоской посмотрел на настенные часы и, скрипнув зубами, процедил:
— Пошли. Встретим.
Г Л А В А 3
— Чур меня! — истово выдохнул молодой, светловолосый парень в линялой холщевой рубахе, мешком висящей на широких плечах, удивленно и настороженно разглядывая черную фигуру, развалившуюся под сосной — матерью. Страх стылым холодком пробежал по позвоночнику — невиданная доселе одёжа, огромные, черные глаза, да и глаза ли?
Чудище невиданное! Откель взялося в заповедном месте?
— Эй! — позвал он не смело, боязливо подходя ближе.
Молчит черный человек. Сидит, прислонившись к стволу, и ни звука, ни жеста. Вот и пойми — слышит ли, видит ли, да и жив ли? Лицо белое, что молоко в кувшине, разведи поболе — самый цвет получится, а волос короток, да черен, что крыло ворона, и глаза черны, огромны, на поллица, не как у людей. Что за диво? Чур, чур, чур!
— Можа помер? — предположил светловолосый и присел на корточки в метре от незнакомца, стараясь и лучше разглядеть его, и успеть сбегнуть, ежели чего тому вздумается недоброе.
— Можа и помер, — неуверенно согласился второй парень, стоя в паре метров от первого и предусмотрительно не подходя ближе — жутко все ж! Аж русые волосы дыбьем встали! Кто его знает — а ну соскочит сейчас черный и загонит их в болото? Плутай потом до полудня. А то и хлеще — душу заберет. Ишь распластался меж корней, как крятун — знать добра не жди! Можа лешак насмехается, а можа и боги серчают. Не даром вчерась небо заревом полыхало, вот наполыхало — сидит теперь черный человек на святом месте, точно бодяк средь былинника, и страху нагоняет.
Ежели б знать, что точно человек, да кто ж из смертных в заповедное место заберется, да под сосну — мать усядется? А ежели и вправду простолюд, тогда точно помер. Боги кощунства не потерпят, враз накажут, и поминай, как звали.
— Проверить бы, — неуверенно спросился первый и покосился на товарища. Тот передернул широкими плечами, пожевал пухлые губы и выдал предостерегающе тихо:
— Ты, Межата, на рожон-то не лезь. Откель знаешь — кто таков? — и сделал шаг к другу, на всякий случай. Упрям тот, не послушает, ему, что в лоб, что по лбу — все едино, по-своему гнуть будет, а случись что? Кто на заступу встанет? Ему, Мериле, придется.
Светловолосый Межата сверкнул серыми глазами и несмело, чуть дыша, ткнул черного своей здоровенной ладонью и тут же отпрянул, с испуга свалившись наземь.
Черный мешком повалился на дерн и застыл в неестественной позе, перегнувшись через сосновые корни. Лицо в хвою щекой ткнулось и на парней чернотой глаз уставилось — одно слово — мертвец. Вот только пальцы на изодранных руках дрогнули, зашевелились и снова застыли. Парни озадаченно переглянулись.
— Живой, видать, — растерянно почесал затылок Мерило, и тяжелый подбородок брякнул на грудь — вправду не человек! — Надо бы нам к князю, Межата. Пущай он решает, что с ним делать.
— Бросим, значит? — недовольно скривился сероглазый. — А ну помрет? На ком грех будет?
— А ну притащим, а он — лютичей подсыл? — расправил плечи его товарищ и, уперев в бока ручища, сверкнул голубыми глазами. — Где ум оставил? Всяких без княжьего ведома в городище тащить — беды не оберешься!
— Глаза-то разуй! — фыркнул Межата. — Ты одежу таку у лютичей видал? По всему видать — чужак. Зверюшка неведома. Послал бог леса… — парень задумчиво почесал рябой нос картошкой и махнул рукой. — Твоя правда, побегли к князю. Лес послал — не нам отказывать, но и гостинец такой к своим тащить… Пущай старшой решает!
Парни развернулись, как по команде, и рванули в чащу, уверенно продираясь сквозь заросли, перепрыгивая буреломы, спугивая своим медвежьим топотом лесных жителей. Лишь серые, холщовые рубахи замелькали меж стволов. Вскоре показались остроконечные столбы ограды и кованые ворота — Полесье — городище мирян.
Город по их меркам большой, дворов на полтьмы, не менее. Всему племени мирян здесь вольготно было. Покой да тишина и заботы в радость, без опаски жизнь, что еще надо? Городище располагалось меж густых хвойных лесов, посередь. Захочешь найти — не сразу сыщешь, дён с пяток промаешься.
А и ладно, не все гости в радость, да с добром. Куда лучше со своими-то? Ни мороки, ни кручины, живи да радуйся.
Старшой племени — князь Мирослав был в это время там, где ему и положено, на холме у святилища. Сверху на своих воинов поглядывал, зорко следил за тем, как ратятся на поляне, у подножья холма, молодцы. Справно ли стрелы пускают, не хитрят ли, с мечами сходясь?
Русые волосы, перевязанные на лбу скорбной лентой, развивались на ветру, бились о бычью выю. Каменное лицо с тяжелым подбородком ничего не выражало, лишь уголки твердых, обветренных губ чуть подрагивали, если кто-то из дружников оказывался не так проворен да меток, как надобно.
Невозможно было князя не приметить. Высилась на холме его фигура — громадная да крепкая, как скала.
Ох, и здоров! Одним видом и старых и младых устрашал, а как глянет грозно карими глазами да брови насупит, так и не знаешь, под какую лавку ползти, где сберечься. Однако все знали — это только вид у него свирепый, на деле, зазря не осерчает. Хоть и строг, но справедлив, и сам в правде живет, и другим заповедует.
Уважали его в городище и о другом князе не помышляли. 40 зим ему уж минуло и, почитай, половину из них у мирян княжил. Мать его, Веренея, мирянка исконная, за князя любавичей пошла, да долго замужем не протянула — крут был Гневред, не бил, не охаял молодку, но мог на пустое осерчать и по две, три полных Мораны молчать да недовольно кривиться.
Тяжко было веселой да незлобивой Веренее к мужнину нраву приловчиться, да понять, на что серчает. А после, как Мирослав народился, красивый да ладный, князь начал на других девок поглядывать и, как сынку три годка исполнилось, второй женой Малену синеокую взял.
Не стерпела того гордая Веренея — у мирян одна жена на веку написана, и домой возвернулась и сына прихватила. Много после за то горя было, и серчал Гневред боле не оттого, что ушла, а что сынка ему не оставила. Да и тот, щенок, подрастая под материнским взором, на отца зубы скалит, без почтенья живет, без страха пред родителем, за мать вступается, отцовские наставления не принимает, равно как и подарки да льстивые посулы.
Из свово Полесья ни на шаг, словно медом ему там мазано. Словом, вотчина материнская Мирославу дороже была, чем Гневреда — Славль. Так и рос он под присмотром мирян, в их вере, их заботами, а как подрос да возмужал, племя его княжить над собой поставило, на мирянке оженило.
Гневред осерчал на то шибко, да и отверг сына прилюдно — мол, нету у меня старшого сына, середний княжить будет — Любодар. Мирослав на ту весть и бровью не повел.
А и разобраться — что ему? Своих забот завсегда хватит.
Миряне племя большое, да шабутное. Однако Мирослав справлялся, крепко всех держал, не забалуешь, но в строгости не перегибал, справедлив и мудр был не по летам. Зря не наказывал — по делам мерил, о каждом заботился, не разбирая дитя то, аль дружник, гридень — княжий человек, и берег людей.
Немногословный, сдержанный, ярость свою и злобу лютую лишь раз выказал, зим 15 тому назад, когда городище их лютичи в прошлый набег спалили. Свиреп тогда был князь, таку бойню учинил, что небо стонало. И отца бы родного, что лютичей через свою землю пропустил, да не упредил о беде, точно б порешил, да не успел — Боги вмешались.
Гневред сам помер, когда лютичи в обрат через их места шли. Любавичей они не пощадили и уговор не помог — изрядно пожгли да воровства учинили. Не вынесло сердце старого князя разору. Вот и скажи, зачем было сына предавать? С басурманами сговор держать? Неужто глаза да разум у бабьих подолов растерял? Что ж, за то и получил. Недаром в народе говорят: не копай другому яму, сам туда попадешь. Вот и попал — помер, как и жил, бесславно, в постели, самого себя перехитрив. Наказали боги, не помиловали. Осталась от него лишь скверная память да три сына от разных жен — младшой Окша — никчемный человечишка, алахарь и шалопай, средний Любодар, князь любавичей да старшой Мирослав.
Лютичи тогда за Белынь схлынули, ослабев под натиском мирян, да любавичей, поднятых Любодаром, но с тех пор нет-нет, а козни учиняли, вправду сказать, все больше любавичам доставалось и другим племенам.
Мирослав своих подале в леса увел, новые городища поставил и кедрачей, что к нему с поклоном пришли, под свое крыло принял. А что делить? Всем аймакам тогда горя хлебнуть выпало. От кедрачей, почитай, треть в живых осталась, от мирян две трети.
Почто разниться в лютую годину? — рассудил князь и слились два племени в одно под сенью вековых дубов, кедров да елей, начали новую жизнь. Да только лук и меч не кинули, старые раны не забываются и болят, долго ноют. У кого мать, у кого дитя, у кого брат али жена, а у кого и вся семья, как у Мирослава, в тот набег полегли безвинно — как забыть, как меч кинуть? А ежели завтра лютичи, аль другой на чужое позарится, в набег пойдет? Вот и учил князь мужей воинскому делу, крепкую дружину справил, дозоры на границе держал, берёжил своих.
Покамест тихо было, но зыбко, а с прошлого лета с других племен гонцы к князю пошли в пояс кланяться на воинское обучение, зашевелились нерадивые. С весны на границах неспокойно стало и слухи поползли тревожные, словно тучи грозовые сбираются, тянет холодом да теменью, сердце будоража, и запах стоит — то ль орешник расцвел, толь земля что плохое чует? А можа просто лесной дух буйствует недовольный. Орехов-то кедровых в прошлый год знатно набрали, было ль такое ранее и старики не упомнят. Да и урожай немалый земля родила, скотинка, опять же, разрослась, почитай, вдвое. Топчет клевер на полянах, листья молодые с кустов обрывает — оно, конечно, лесному богу не в радость, залютовал, ненастье да морок насылает. А вчерась весь дён да вечор хмарые тучи ходили, Гром баловал, страх нагонял, полыхая посуху и вота вам гостинец — черный человек под сосной. Понимай, как знаешь.