– Разговорчики, – хмуро бросил через плечо лейтенант.
На дорожке перед ними стоял мальчик. Рыжие растрепанные волосы, усыпанное веснушками лицо.
– Тебе чего? – строго спросил лейтенант Петя.
– Дяденьки, дайте гильзов, – улыбаясь во весь рот и сверкая щербиной на месте переднего зуба, попросил мальчик. И с готовностью протянул ладошку. – Или лучше патронов. Штоб бахнуло.
– Ну-ка, иди отсюда.
– Вам чего, жалко? Ну-у, дайте… Вы вон каждый вечер бахаете…
– Иди-иди…
– Это тут что такое? – раздался грозный окрик из-за елок.
– Ой, – сказал мальчик и нырнул за кусты.
По дорожке поспешала тетка в синем халате с метлой наперевес. Разглядев лейтенанта с солдатами, она сменила суровое выражение лица на умильное.
– Сыночки, – пропела тетка, перехватывая метлу поудобнее: ну чисто Баба-яга на взлете. – Защитнички наши. Родненькие…
– Тетя Дуся, – немного смущенно прервал ее лейтенант. – Покормить бы нам, гм… новых бойцов…
– Как не покормить. Идите за мной. – Тетя Дуся направилась вперед по дорожке и, вдруг обернувшись, бросила гневно: – Видали? – махнула метлой вверх. – Вывеска-то им чем не угодила, а?
Лейтенант опять почему-то смутился.
– Больше не повторится, – кашлянув, пообещал он. – То есть мы не допустим…
– Ага-ага, – закивала тетя Дуся и устремилась вперед, ловко раздвигая метлой еловые ветки…
Борщ был наваристый и горячий, щедро сдобренный ложкой густой желтой сметаны и щепотью душистого укропа.
– Леха, – тихо сказал Антон, с сожалением отодвигая опустевшую тарелку. – Что тут за фигня происходит, а?
– Что?
– Слушай, ну очнись ненадолго, а? Я понимаю, что ты…
– Отвали, – Леха с грохотом отодвинул свою тарелку. – Ну, что не так?
– Слушай, – быстро зашептал Антон. – Пионерлагерь этот. Дурдом просто. Нас в часть отправили, а мы где?
– Тебе плохо, что ли?
– Смотрят они на нас, как на дед морозов. Сыночки, спасители, то-се.
– Ну, – Леха усмехнулся, покручивая в пальцах ложку. – Обычный пиетет деревенских перед городскими. Не?
– Издеваешься?
– Немного. – Леха отшвырнул ложку и наконец посмотрел на друга. – Мне, знаешь, Антон, плевать. Неинтересно, понимаешь? Это ты хотел в спортроте остаться. А я…
– Что?
– А я вообще просил меня в Афган отправить.
– Ты что?!
Глаза у Лехи были спокойными и невыразительными.
– Ты, что… Ты из-за Ирины, что ли?
– Отвали. – Леха поднялся из-за стола, резко отодвинув стул.
– Подожди! Еще… пацан этот рыжий… ты что, Леха?
– Ну?
– Помнишь, сказал, что вроде они здесь стреляют по вечерам. А? Ну, ладно. Это еще ладно, может, они для развлечения тут по тарелкам стреляют. Или по воронам. Но самое главное. Слышь? Карту помнишь? В кабинете майора?
– Ну?
– Тут, Леха, нет реки. Вообще никакой. Озеро есть, то есть лужа, коров поить – помнишь, проезжали? А реки – нет.
– Нет, – согласился Леха, подумав.
– Значит, и моста нет. Моста, понимаешь, нет – а у них там какой-то Дымко с ребятами на этом мосту. И, главное, на какого черта им гребцы, а? Коров пугать в луже?
* * *
– У нас режим, товарищ лейтенант, – неуверенно сказал Антон, наблюдая, как ловко лейтенант расставляет на столе алюминиевые кружки и плещет в них мутноватую жидкость из пузатой бутыли.
– Рекомендую, – сухо буркнул лейтенант Петя. Дернул шеей и в один глоток влил в себя самогон. Кашлянул и добавил: – Распоряжение товарища майора. Согласно фронтовым традициям.
Происходящее нравилось Антону все меньше.
Караульное помещение в пятом корпусе пионерлагеря. Майор, который спаивает подчиненных. Лейтенант-алкоголик с безумными глазами. Несуществующий мост, на котором дежурит «Дымко с ребятами». Да, теперь еще – «калашников», оттягивающий плечо. Антон осторожно поправил тяжелый автомат, норовивший соскользнуть на пол, и переглянулся с Лехой. Тот еле заметно хмуро кивнул в ответ. Мол – да, фигня полная.
– На шею надень, – посоветовал лейтенант, отследив движение Антона. – Мешать будет. Стрелять хоть умеем?
– Учили, – отозвался Леха.
– Ну-ну. Значит, так. Предохранитель поставить на одиночный огонь. А то магазин за три секунды ухлопаете с перепугу. Есть тут у нас деятели… Если что – стрелять на поражение. Преимущественно в голову.
– В чью голову, товарищ лейтенант?
– Гм, – смутился тот. – Разговорчики. Разберетесь по ходу. Вообще, вы оба будете не стрелять, а грести. Ясно?
– Так точно, – ответил Леха.
– Никак нет, – перебил его Антон.
– Вот и ладно, – одобрительно кивнул лейтенант. – Двинули.
В густеющих сумерках они пробрались через перелесок, раздвигая руками тесно сплетенные ветки орешника, оскальзываясь на влажном мху, спустились в низину. Под ногами зачавкало.
– Харитоныч! – позвал лейтенант, озираясь.
За высокими деревьями солнца уже не было видно. На фоне темнеющего неба огромные елки казались абсолютно черными. Не живыми, а будто вырезанными из жести угольного цвета. Но если долго вглядываться, становилось понятно, что на самом деле все не так. В действительности небо было вроде дряхлой пыльной тряпки, натянутой на пустоту. А прорези в этой тряпке, откуда дышала холодная и бесконечная чернота, просто казались похожими на елки… Антон задохнулся, тщетно пытаясь отвести взгляд от черноты, которая будто затягивала его в себя, выворачивала наизнанку – наружу слабым, теплым, беззащитным; жадно выпивала дыхание, биение сердца, душу…
За деревьями истошно и отчаянно прокричала какая-то птица. Антон дрогнул, моргнул – жуткая чернота опять обернулась просто густым еловым лесом с запахом влажной хвои, поскрипыванием и шелестом веток… Антон вцепился пальцами в автомат – прикосновение холодного металла успокаивало. «Фу-ты ну-ты, городской житель», – подумал он, усмехаясь с досадой и облегчением.
– Тута я, Петр Егорыч, – в кустах затрещало и зашуршало, и из них выбрался Харитоныч – темная, скособоченная тень.
– Приготовил? – строго спросил лейтенант.
– А то как же, того-этого. Обижаете старика, чего ж я не могу…
– И вторую приготовил?
– А как же. Все, как велели. Сутки, почитай, не емши, не пивши, того-этого, а договоренности наши – как штык…
– Ну, пойдем.
– Дык, луна выйдет, того-этого, и значит…
– А не поздно?
– Не, Петр Егорыч, самое оно. Чего мы, первый раз, что ли?
– Ну ладно, – вздохнул лейтенант. – Ждем, – и уселся на поваленное дерево.
Харитоныч, кряхтя примостился там же – на почтительном расстоянии от офицера.
– Закурить бы, – неопределенно и мечтательно сказал он.
Лейтенант хмыкнул.
Через минуту в темноте замерцало два огонька, потянуло табачной дымной горечью.
– Левитан, Глуховской? – предложил лейтенант.
– Спасибо, товарищ лейтенант, – ответил Антон.
– Режим?
– Для легких вредно.
– Ишь, беда, того-этого. Болеете, соколики? – сочувственно поинтересовался Харитоныч.
– Спортсмены они, – сказал лейтенант.
– А, ну да. Того-этого, – с еще большим сочувствием согласился дед.
– Харитоныч, – помолчав, спросил лейтенант. – А вторая-то пойдет?
– Ну… почему не пойти… Того-этого. Может, и пойдет. За первой-то. А может, и нет…
– Плохо, – лейтенант резко раздавил окурок – искры прянули в разные стороны. – Не успеем.
– Не успеем, того-этого. Оне, Петр Егорыч, каждый раз все медленнее. Как что цепляет.
– Дальше-то что? – совсем тихо и почему-то беспомощно спросил лейтенант.
– А ты помолись, Петр Егорыч. – Огонек сигареты вспыхнул, освещая лицо старика, и в этот миг в алом дрожащем огне оно вдруг показалось вырезанным из дерева. Величественным и мудрым, как лик святого старца или мученика на потемневших от времени иконах. И голос был не голосом Харитоныча, а гласом этого самого древнего старца. – Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете;
Антону стало жутко, мурашки царапнули холодом позвоночник.
«Они здесь психи все, – подумал Антон. – А лейтенант этот еще и вооружен. И лес вокруг незнакомый…»
– А вы, соколики, – спросил дед. – веруете во что?
– Мы, – неожиданно отозвался Леха, и по его голосу Антон решил, что тот зло усмехается, – мы веруем преимущественно… в зарю коммунизма.
– Вот, в этом и беда.
– Ты что, Харитоныч? – удивился лейтенант.
– А ты меня, Петр Егорыч, не пужай. Я пуганый. И не об том я. Ежели б вы, соколики, того-этого, веровали истинно… хучь в святых угодников, хучь в зарю коммунизма… оно, ить, без разницы…
– Ты что, Харитоныч?
– Заладил. Ты, конечно, Петр Егорыч, у нас политически грамотный, и вон даже про африканских голодранцев умеешь жалостливо объяснять, но вот скажи… Сильно тебе она сейчас помогает, твоя грамотность?
– Ну, не помогает, – буркнул лейтенант. – Преимущественно.
– Во. Беда, соколики, в том, что не веруете вы ни во что. Ни в дьявола, ни в советскую власть. Ни в Бога.
– А он есть? – глухо спросил Леха.
Его лица в темноте было не разглядеть. Может, и хорошо. Можно думать, что рядом не теперешний Леха – безразличный ко всему, как снулая рыба, с потухшими мертвыми глазами, а прежний. Живой, веселый, открытый.
«А ведь случись сейчас что, – вдруг подумал Антон, – этот, теперешний Леха и пальцем не шевельнет. Скажем, начни лейтенант палить во все стороны из автомата, Леха так и будет стоять с безразличным лицом. Придется его из-под пуль утаскивать, а он еще небось и сопротивляться будет…»
– А это ты, соколик, не меня спрашивай.
– А кого?
– Его. Или себя. Если он молчит.
* * *
Когда луна тронула верхушки дальних елок, лейтенант поднялся.
– Двинули, – решительно сказал он.
Лодки лежали под раскидистой елью, небрежно прикрытые драным брезентом.
– Красавицы, – любовно сказал Харитоныч.
– Это что за антиквариат? – удивился Антон.
– Гм, – смутился лейтенант. – Ну, с оборудованием у нас того… Какое есть, одним словом.
– Лично проконопатил, – возмутился дед. – Сутки, почитай, не емши, не пивши, того-этого, как штык!
– И… э… где вы на них это… того-этого?
– Счас, – оборвал его дед, – не торопись вперед батьки, соколик, – зачем-то послюнил палец и воздел его вверх. – Во!
– Есть? – нетерпеливо спросил лейтенант. И рявкнул: – Левитан – нос, Глуховской – корма, взяли! И нежно! Это вам не какая-нибудь гоночная байдарка, а… антиквариат. Взяли! – и сам подхватил ветхую лодку за правый борт.
Пыхтя и спотыкаясь, они потащили облезлое деревянное чудовище вниз по склону.
Антон, придерживая потрескавшийся нос антикварного плавсредства, медленно пятился, вслепую нащупывая, куда ступить. Влажная трава скользила под подошвами, потом ноги провалились в рыхлый песок, а на следующем шаге сапог ухнул в воду по щиколотку. Антон запнулся, покосился назад – покачнулся и чуть не уронил свою ношу.
За спиной была вода. Лунный свет дрожал и переливался тонкой лаковой пленкой на поверхности, а под этой пленкой ворочалась масса черной тяжелой воды – как огромный спящий зверь.
– Левитан! – сердито окликнул лейтенант.
– Шагай, соколик, тут ишо мелко. Поди, не потонешь.
Антон завороженно ступил вперед. Черная вода туго обняла голенища сапог. На секунду показалось, что это и не вода вовсе – а болотная смертельная топь, в которую только шагни – и не выберешься больше никогда.
– Опускаем!
Лодка тяжело закачалась на черной воде.
«Река, – подумал Антон. – Какого черта она здесь взялась? Вот орешник, через который мы лезли, вот дерево, на котором сидели и ждали луны. Не было тут реки. Мокрая низина была – мох, кочки, кривые сосенки, а дальше – густой еловый лес. И никакой реки…»
– Левитан! Не спать! За второй лодкой – бегом!
Метрах в ста левее вдоль берега вспыхнул прожектор и зашарил по реке. Свет скользнул возле самой лодки, мазнул серебром по борту, очертил ветки орешника и потек по черной неподвижной воде, все дальше от берега. Другая сторона реки, которая в лунном свете виделась Антону близкой и отчетливой, теперь вдруг утонула в тумане. Луч прожектора увяз в этом тумане, растворился, потом судорожно дернулся несколько раз – будто темная муть в самом деле капканом держала свет – и медленно пополз обратно.
– Эх, упустят, – сказал Харитоныч.
– Не, – спокойно возразил лейтенант. – Там Дымко. Он их еще на мосту всех укладывает.
«Что за бред. Опять какой-то мост. Нет тут моста. И реки – нет!»
Свет прожектора прошелся вдоль берега второй раз. Река была как черное стекло – неподвижной и блестящей.
Они принесли вторую лодку, смоляная вода дрогнула, прогибаясь под деревянным днищем. И вдруг под ногами Антона качнулось, завибрировало, река будто тяжко вздохнула. Судорожно заметался луч прожектора, и в его свете начали проступать, словно проявляясь на фотобумаге, арки и перила моста. Он вырастал из ниоткуда – из тумана на дальнем, почти невидимом берегу вытягивались бледные балки, как щупальца осьминога, трогали воздух и медленно ползли к другому берегу. Сначала призрачные и тонкие, они постепенно становились ярче и плотнее, и все отчетливее рисовалась в дрожащем свете прожектора кружевная вязь перекрытий и опор, уходящих в черную воду. А когда мост дотянулся до второго берега, река вздохнула еще раз. Лодки качнулись, гулко стукаясь бортами.
– Что за… – сказал Леха.
Мост загудел, дробный грохот покатился от дальнего берега, из тумана вырвались невнятные фигуры. Возле прожектора застрекотал пулемет.
– Рано! – досадливо крикнул лейтенант.
По мосту скакали всадники. Плескались гривы коней, вилось знамя над головой командира, в свете прожектора вспыхивали ослепительно лезвия обнаженных сабель, мелькали белые лица, искаженные неслышимым криком. Пулемет на берегу плевался огнем, прошивая всадников очередями. Ни одна пуля не попадала в цель, неуязвимая конница молча летела вперед, только мост под копытами гудел гулко и угрожающе.
Когда первый всадник домчался до берега, неожиданно включился звук. Как будто кто-то вдавил кнопку гигантского телевизора, и немое кино взорвалось криком, топотом, звоном и ржанием.
Очередь прошила первого всадника на скаку. Конь повалился на землю с судорожным хрипом, забил ногами, человек вскочил, закричал, взмахнул саблей и сразу же упал, сгибаясь пополам. Второй рухнул рядом.
Пулемет тарахтел, не умолкая. К нему присоединились короткие, лающие очереди автоматов.
Всадники летели, не останавливаясь. И падали, один за другим, на своих уже мертвых или умирающих товарищей.
В несколько минут все было кончено. Выстрелы стихли. Рядом с горой неподвижных тел бился, пытаясь подняться, и хрипло ржал раненый конь.
– Быстрее! – закричал лейтенант. – Лодки подвести ближе!
Прыгнул в воду, ухватил за нос первую лодку, потащил ее к мосту.
– Левитан, Глуховской, не спать!
– Поспешай, соколики, – засуетился дед, подталкивая застывших солдат к воде. – А то как не поспеем…
* * *
Они были тяжелые, наверное, вдвое тяжелее, чем должны быть обычные люди. В мертвом свете прожектора кровь казалась черной. Открытые неподвижные глаза металлически вспыхивали на запрокинутых бледных лицах.
Знаменосец, узкоплечий и маленький – совсем мальчишка, лежал на боку, поджав ноги и так и не выпустив древко знамени. Антону показалось, что он спит и улыбается во сне – таким умиротворенным было детское лицо. Он тронул мальчика-солдата за плечо, и тот упал на спину. Улыбка обернулась провалом изуродованного рта, взгляд пустой глазницы, черный и жуткий, насмешливо уставился на Антона… Антон шарахнулся в сторону, запнулся, упал на колени и уткнулся лицом в оскаленную конскую морду. Он отполз в сторону на дрожащих ногах, вцепился в тонкую ветку орешника. Желудок содрогался, приторный запах крови, которым пропиталась земля, вызывал новые спазмы.