— Отец, ты шутишь?
— Нет, — резко бросает отец.
— Отец… и много? Большие долги?
— Это не твоя проблема.
— Хорошо, но… — он хочет предложить помощь, но на ходу меняет фразу. — Зачем тебе это понадобилось?
— Это моя проблема.
Но всё-таки отец замедляет шаг и нехотя начинает объяснять:
— Я закупил материал для исследований. Это оказалось слишком дорого.
— С каких пор ты закупаешь материал на свои деньги? И почему ты не обратился ко мне?
— Я сказал, что это не твои проблемы.
Отец останавливается перед глухой железной дверью в конце коридора и начинает её отпирать. Ключ-печатка, сейфовый ключ, предохранитель… однако, мощное сооружение. Он повторяет это вслух.
— Я не могу рисковать, — отмахивается отец. — Входи.
Отец пропускает его, тщательно запирает дверь, и несколько мгновений ожидания в полной темноте. Он слышит тяжёлое болезненное дыхание нескольких людей и начинает догадываться. Отец включает свет. Стандартный лабораторный блок из лаборатории, соединённой с холлом и камерой для материала, отделённой решетчатой стеной. В камере… он подходит поближе. Да, камера автономная, со своей канализацией. На полу тонкая циновка. И сколько тут особей? Пятеро? И, чёрт возьми, все спальники!
— Отец?!
— Да, — отец роется в шкафу, достаёт банку сухой смеси, раскладывает смесь по мискам и заливает водой из крана. На ложку смеси две кружки воды. — Да, на них ушли все деньги. А сейчас они прожирают мою зарплату.
Отец подходит, и они, стоя рядом, рассматривают через решётку тёмные обнажённые тела. Два негра, трёхкровка, мулат, метис. Но…
— Но это же сумасшедшие деньги, отец!
— Без тебя я бы этого не заметил.
— Зачем это тебе?
— Я хочу выяснить некоторые вопросы.
Тяжёлое хриплое дыхание, судорожные подёргивания, закаченные в полуобмороке глаза.
— Я специально купил разного возраста. Хочу проследить закономерность.
— И что ты с ними делаешь?
— Наблюдаю и фиксирую. Два пали. Проанатомировал.
— Болевой шок?
— Если бы это были люди, я бы поклялся, что суицид. Редкий способ самоудушения. А здесь… — отец пожимает плечами.
Он снова рассматривает спальников. И наталкивается на ненавидящий бешеный взгляд. А этот… ого?!
— Отец, это что, просроченный?
— Да. Двадцать пять полных.
— Он-то тебе зачем?
Отец улыбается.
— Мне интересно, сколько он протянет. Такой, понимаешь ли, активный.
— Отец, это всё исследовано в питомниках.
— Я их сейчас осмотрю и накормлю. А потом поговорим.
Отец достаёт и собирает дубинку-разрядник. Длинный тонкий стержень с шипастым шариком на конце и толстой рукояткой-футляром. Нажимает кнопку, проверяя заряд. С шарика слетают голубые искры.
— Тебе помочь?
— Я ещё справляюсь.
Отец отпирает решётку. Становится очень тихо, потому что спальники затаили дыхание.
— Уже не кричат?
— Отучил, — отец взмахом дубинки приказывает крайнему слева встать и выйти.
Он смотрит, как с трудом поднимается и, широко расставляя ноги, выходит молодой — лет девятнадцати, не больше — негр. Что-то хрипит, умоляет не трогать его, но, повинуясь взмаху дубинки, залезает и ложится на лабораторный стол. Отец быстро пристёгивает фиксирующие ремни и начинает работу, не обращая внимания на сдавленные всхлипы и стоны, делает записи. Гениталии воспалены и болезненны, это же и так видно. Ему становится скучно, и он отворачивается, рассматривая неуютный лабораторный холл. Зачем это отцу? Весь процесс уже давно описан, обе стадии известны. Процент летальности тоже. Зачем? Дикий нечеловеческий вскрик заставляет его вздрогнуть и обернуться к отцу. А, пункции семенной жидкости. И не катетером, что тоже весьма болезненно, а шприцем, прямо из семенника. И тоже, в принципе, ничего нового дать не может. Ударом по лицу отец заставляет негра замолчать, заканчивает осмотр, отстёгивает ремни и рычагом наклоняет стол, скатывая спальника на пол. Тот лежит, вздрагивая всем телом. Плачет, что ли?
— Ты хотел помочь, — отец улыбается. — Поставь ему миску вон там. И посмотри, что будет.
Он пожимает плечами и выполняет просьбу. Это тоже известно. Болевая деградация. Распад личности. Да, увидел или учуял, ползёт к миске. Нет, не стал лакать, взял в руки и пьёт через край. И остатки выбирает рукой, а не вылизывает. Второй, третий, четвёртый… Всё одно и то же. Крики, захлёбывающиеся после ударов по губам. А ведь бьёт отец несильно, без крови. И разрядник ещё ни разу в ход не пустил, только держит всё время под рукой. А дверь камеры каждый раз запирает и снова отпирает. Да, без лаборанта, это сильно затягивает процесс.
— Возьми, — отец даёт ему второй разрядник. — Подстрахуешь меня.
Да, с просроченными надо осторожно. Они непредсказуемы. Недаром спальников старше двадцати пяти держать запрещено. Но этот сейчас тихий, даже несколько заторможенный. В отличие от остальных ни о чём не просит. И молчит. Хотя отец специально трогает болевые точки. Чувствительность понижена? И к миске не пополз, пошёл. Явно ведь через боль.
— Что-то он тихий сегодня, — отец подмигивает ему. — Не иначе как тебя испугался.
Грязные миски летят в раковину. Отец быстро обмывает их и оставляет сохнуть, вытирает руки.
— Анализы потом. А теперь поговорим.
В холле угловой жёсткий диван и маленький столик. Они садятся и не рядом, и не напротив. Отец закуривает и бросает на столик пачку сигарет. Он кивает и достаёт свои.
— Зачем это тебе, отец?
— Мне интересно. Первое. Насколько неизбежна летальность. Второе. Какие изменения в психике. И третье. Обратим ли процесс.
— Что?!
— Ну да, — отец довольно смеётся. — Можно ли перегоревшего спальника сделать опять рабочим.
— И спальника нормальным, — иронически заканчивает он фразу.
— Нет, это уж доказано, процесс необратимый. А вот здесь… здесь я хочу ещё кое-что попробовать.
— А просроченный тебе зачем?
— Хочу проследить все стадии. И психику.
Он задумчиво кивает.
— А меня зачем вызвал? Наладить аппаратуру?
— И это, — кивает отец. — И я думал, ты заинтересуешься этим аспектом.
Он пожимает плечами.
— У меня своя работа, отец. Но… если тебе нужно протестировать их… В принципе я не против, хотя ничего нового… Да и реакции у них сейчас неадекватны. А просроченный… сколько у него?
— Второй месяц пошёл. Я купил его на Рождество.
Он кивает. У просроченных горячка долгая. Но отец рискует.
— Ты рискуешь, отец.
— Это моя проблема. Я хочу подержать его подольше. Ты когда-то утверждал, что срок произволен. Вот и проверим. Спорим, не протянет и полугода? — смеётся отец.
И он срывается.
— При таком содержании они все попросту сдохнут, не успев перегореть. Какая закономерность, чёрт возьми, при одноразовой кормёжке?! Да, психика сорвана, да, болевая деградация, но тело-то у них здоровое. Все наши воздействия, облучения и прочее — это воздействие на мозг.
— Нарушение сперматогенеза тоже… мозговое? — насмешливо улыбается отец. — Ты в чём-то прав, но всё проверяется опытом. Жёстким опытом.
Они долго отчуждённо молчат. Он разглядывает через решётку спальников. Судороги утихли, глаза закрыты. Все лежат как положено: на спине, руки за головой, только ноги разведены чуть шире обычного.
— Ты не приковываешь их?
— Незачем. И на оправку сами встают. Не буду же я с ними сидеть круглосуточно. У меня есть работа, а это так… в личное время.
— А если просроченный начнёт буйствовать?
— «Если» не научная категория.
И он упрямо повторяет:
— Зачем тебе это? Чтобы спальники дольше работали?
— Это побочный, но желательный эффект. Интересно, можно использовать как основание для финансирования. Спасибо.
— Отец, ты видел облучённых белых?
— А это уже неинтересно, — отец гасит сигарету. — Принцип воздействия на мозг один и тот же. Ты умён. Да, я хочу проверить и это. Обратимость психических процессов. Если десять лет — срок естественного угасания тормозного плеча, то…
Отец обрывает фразу, но он и так уже всё понял. То столь же естественное угасание возбуждения… Сексуальная активность, переходящая в агрессию. Спальников обрабатывают к четырнадцати, и к двадцати пяти… да, всё понятно. Плюс накопленная мышечная масса…
…Рассел медленно опустил на стол руки, накрыл ладонями книгу. Да, всё-таки он был прав. Здоровое тело. Спальника надо убить, сам он не умирает. И что теперь? Удивительно, как индеец продержался столько времени. Да, если считать с декабря, скоро десять месяцев. Приступы… чего? У перегоревшего спальника атрофируется сексуальная активность и остаётся агрессия в чистом виде. Если, конечно, выживет, что очень большая редкость, уникальное исключение. А у просроченного? То же самое. Так что этот парень не насильник, а убийца. Приступ бешенства, требующий немедленно бездумной разрядки. Как у того просроченного. Что ухитрился так придушить всех своих сокамерников, что никаких следов борьбы. Будто они так и лежали, пока он их душил одного за другим. А его самого пришлось пристрелить: кидался на решётку, не давая войти в камеру, сумел поймать и переломить пополам разрядник. Отец был в отчаянии: повторить эксперимент не на что…
…Постаревшее обмякшее лицо, нервно дрожащие пальцы с сигаретой.
— Ты можешь это объяснить, Рассел? У него уже кончились боли. И у остальных. Это не болевой шок.
— Депрессия у них кончилась?
— В принципе, да. Лёгкая заторможенность, не больше. Они были послушны, но… но почему они не сопротивлялись?
— А если они сговорились, отец?
— О чём? Чтобы их убили?
Он пожимает плечами.
— Форма оригинальная, не спорю. А суть…
— Самоубийство?! Чушь! Инстинкт самосохранения превалирует в любых условиях. Конфликт исключён. Я специально кормил их по одному и болтушкой, чтобы не сцепились из-за еды. Нет, это какая-то нелепость.
— Ладно. У тебя будут неприятности?
Мои проблемы, — отмахивается отец. — Мне надо понять…
…Рассел встал, убрал книги, выключил лампу и подошёл к окну.
Джексонвилль спит. Где-то там этот спальник. Индеец со шрамом на щеке. Сколько неопознанных трупов отмечают приступы его злобы? Летом индейца не было видно, то ли прятался, то ли болтался где-то в других местах. И если бы не Джен, то плевать бы на всё это. Но он уже несколько раз видел эту скотину недалеко от дома Джен. Джен сентиментальна. Пожалеть, обогреть, укрыть… И внезапно в тихом послушном до покорности красавце просыпается мстительный кровожадный убийца. Великолепно знающий анатомию, нечеловечески сильный. Указать на него Норману… Противно. И… и индеец, в конечно счёте, не виноват. Как не виновата мина, убивая наступившего на неё. Спальников делали. И сделали именно такими. Русские собирали уцелевших и куда-то увозили. По многим данным на исследования. Так что русским индейца тоже не сдашь, если хочешь сохранить остатки самоуважения. Выйти с ним на единоборство… Ну, можно найти и другую форму самоубийства. Не столь болезненную. Остаётся… подстеречь и пристрелить. В принципе, это не сложно. Но — это стать убийцей. Ещё более худшим. Парень убивает, не понимая и не сознавая, а ты… И остаётся тебе одно. Зрелище. Ты — зритель. Если бы не Джен, какая бы это была удобная, выигрышная позиция. Попробуем её всё-таки сохранить.
Рассел отошёл от окна и, не включая света, разделся и лёг. Спать не хотелось, вообще ничего не хотелось. Всё иметь и всё потерять. Чтобы не сойти с ума, не убить себя, не открыть стрельбу по всем остальным, остаётся одно. Отстраниться от мира и вообразить себя зрителем в кинозале. Ты только зритель. И не замечать условий жизни. Если это только можно назвать жизнью. И не думать. Жить, как живётся, как получается. И помнить, что тебе повезло. Ты один. Не на кого опереться, идя по краю пропасти, но и никого не потянешь за собой при падении.
* * *
Огонь в камине горит ровно без треска и выхлопов. Фредди откинулся на спинку кресла, вытянув ноги на решётку, и задумчиво рассматривает пламя через стакан.
— Джонни, ты скоро?
— Сам собой займись, — отвечает Джонатан, не отрываясь от книги.
— До чего грубый лендлорд пошёл, — вздыхает Фредди. — Можешь закрыть свой справочник. Монти здоров. Как бык.
— Он скучный.
— Ему пободаться не с кем, вот и скучает.
Монтгомери Семнадцатый Уиллишоу Вудсворт — их последнее приобретение. Глава и основа их породистого молочного стада. Будущий глава будущего стада. Объект волнений Джонатана и заботы всех в имении. Интересно получается. К лошадям, в принципе, кроме Роланда, все равнодушны, заботливы, но… не душевны. К коровам… в общем, так же. Но вид двухнедельного бычка всех привёл… Фредди даже названия не смог сразу подобрать. Да, то же, что и у Эркина: Один, от мамки отняли… Ну, правильно, свой брат, а уж увидев свежее клеймо в ухе, чуть ли не за перевязками побежали. Ублажают теперь Монти… все, кому не лень. А он, стервец, лизучий, ласковый. Но они и подбирали такого. Фредди с удовольствием погрузился в воспоминания…
…Джонатан оглядывает выставленных на аукцион телят.
— По статям этот не в пример лучше.
— Угадай в бутоне розу, — фыркает он в ответ.
Джонатан улыбается. На самом деле это звучит куда сочнее и непристойнее, но больно много народу вокруг.
— Смотри на глаза, Джонни. Как тебе вон тот, третий слева?
Джонатан незаметно оглядывает шоколадного с проседью по шерсти телёнка.
— Да, прилично. Чем он тебе?
— Мы что, к быку отдельного скотника нанимать будем?
— Резонно, — кивает Джонатан. — Думаешь, здесь обойдётся без этого?
— Смотри сам, Джонни. Вон тот, черноголовый из той же обоймы.
— Я понял. Но тот мясной. А характер… в быке не это главное.
— Джонни. Ты помнишь быка Кренстонов? Он у тебя в каталоге одном старом.
— Ещё бы, призёр-производитель! Нам бы такого, — завистливо вздыхает Джонни.
— Мг. Эркин рассказывал. Как его на порку отправили, а этот призёр сорвался, и все рабы с надзирателями на крышах сидели. Мы с Эндрю животы от смеха надорвали. Но это про других хорошо слушать. А меня такая перспектива не привлекает.
Джонатан смеётся.
— Резонно. Убедил. Но только одно, Фредди. Чтобы бык сорвался, его надо спустить.
— И хвост накрутить, — кивает он. — Знаю эту механику.
— Но в остальном ты прав, — становится серьёзным Джонатан…
…И они купили Монти. За характер. Ну, и с учётом его статей, происхождения и родни. Недёшево он им обошёлся. Так ведь если подумать, во сколько влетело Перси Вудсворту сохранить зимой свой питомник… Так он чуть ли не в убыток себе продал. Джонни с Перси полдня просидел в баре, договорился, что тёлочек уже напрямую покупать будет, минуя аукцион. Но это когда Монти подрастёт.
Джонатан захлопнул ветеринарный справочник и убрал его на полку. Долго возился в баре и наконец сел в кресло со стаканом.
— Уф, не верится, что свалили.
— Кто в охотку вкалывает, тот и отдыхает в оттяг, — философским тоном, но по-ковбойски ответил Фредди.
— Это не отдых, а передышка, возразил Джонатан, укладывая ноги на решётку. — И весьма краткая. В Спрингфилд нам теперь когда?
— У Ларри месяц пошёл с девятого. Выпишут его…
— Восьмого ноября, в октябре тридцать один день.
— Резонно, — передразнил его Фредди. — Приедем седьмого. На всякий случай.
Джонатан кивнул.
— Тогда как раз сначала в Колумбию, а уже оттуда за Ларри.
— Да, надо посмотреть, как у Слайдеров дела пойдут.
Оба улыбнулись, вспомнив одно и то же…
…Двухэтажный домик ослепительно сиял свежей краской. Перед домом узенькая лужайка с осенней пожухшей травой, выложенная осколками плитки дорожка от калитки в низкой живой изгороди к крыльцу. Рядом с калиткой вывеска. «Братья Слайдеры. Массажный кабинет. Открыто: понедельник, среда, пятница с 9.00 до 13.00; вторник, четверг с 14.00 до 18.00». Они переглянулись. Две смены по четыре часа с часовым перерывом на ленч и уборку. Толково. Их, видимо, заметили в окно, потому что они ещё только подходили к крыльцу, когда дверь открылась. Найджел в светло-жёлтых просторных штанах и рубашке навыпуск приветствовал их такой счастливой улыбкой, что не улыбнуться в ответ было нельзя.