— Что говорит он мне? чего я не ведаю? — думала Пери, и, плененная соблазном мрачного духа, Пери спустилась на землю. Как птица хотела снова вспорхнуть; но вся она была уже опутана цветами; дух ночи обхватил ее, сжал в объятиях, и, радужные, прозрачные как хрусталь крылья Пери рассылались, мрак обдал очи, ей казалось, что в ней и во всей природе настало безмолвие.
Печальная восстала она от бесчувствия, хотела лететь — не могла: душа её заключена уже была в оковы тела, под сердцем что-то билось. Она заплакала, обратила очи к горнему небу, и молила снять с нее тяжкия оковы, молила утешить волнение чувств. Однажды, во время тяжкого сна, она разбужена была какими-то неслыханными еще звуками; проснулась, и видит подле себя младенца; жалко стало ей его, взяла она его на руки, прижала к груди, и он умолк, впившись устами в перси её. „Это утешение послано мне Небом!“ думала она, и воспитала Младенца. Это был первый сын земли. Вскоре стал он Царем своей матери, и от них то произошли люди: мужи и жены. В наказание за преступление первой жены Пери, все жены стали рабынями мужей.
Вот что сказано в книгах наших о сотворении мира; а как жены отделились от мужей, я тебе сей же час расскажу.
Есть где-то красное море. К берегам этого моря приехал на большой рыбе один земной бог, и стал он учить людей, как строить жертвенник Небесному Богу. Много людей собралось, и стали они сносить землю и насыпать высокую гору, а на той горе построили каменный кладень. И зажег земной бог на нем огонь, и велел покланяться этому огню и хранить его, и мясо зверей жарить на нем, и есть жареное, а не сырое. Он говорил, что от сырого родятся болезни на теле, огневики. И дал он людям, которые строили жертвенник, красные полости укрывать тело, дал оружие и учил Закону, который называл Сага, а всех учёных Сагерами. С тех пор и прозвалось это племя Саками, или Сакерами[85]. Когда же пришли новые народы Титаны Эрэбы и разорили Бабель, и велели покланяться иным Богам, тогда Саки пошли за горы. Но они хотели покорить снова свою землю на берегах красного моря. Весь народ, от мала до велика, поднялся, и остались только жены с младенцами. Желание их исполнилось, они возвратили свою землю, в которой уже жил; заморский народ, и было много у него прекрасных жен. Саки избили всех мужей, а жен взяли, и стали с ними жить. Когда узнали Коны, что, мужья им изменили, то в отмщение истребили всех младенцев мужеского пола, и поклялись не принимать в свою землю мужей, разве только в рабы; но и рабам выкалывали глаза. Этот обычай и до сих пор у нас ведётся».
— Да какая же польза от слепых рабов? — спросил Александр.
— Все работы, для которых мужчинам нужны глаза, мы сами исполняем, а их заставляем доить молоко, носить тяжести, нянчить детей. Этим то мудрым постановлением и держится наше царство; и ошибаются те, которые думают, что наши жены нуждаются в своих соседях.
Сверх того, в наших преданиях сказано, что настанет время, когда в целом мире жены сперва возьмут верх над мужами, а потом, пройдет время наказания, и оба пола соединятся снова в один.
Так рассказывала Минизия Александру на Скифском языке, который он изрядно понимал, ибо в то время все языки: еще не так далеки были друг от друга, и стоило только присесть, чтоб изучить какое угодно наречие первого земного языка.
Кончив разговор, Минизия приказала воинственным женам своим сбираться в дорогу и седлать ей коня.
Вскоре все было готово; она простилась с Александром, поблагодарила за угощение и сказала на Лаконическом языке: «если дочь— моя, сын — твой — прощай!»
Быстро пустилась Минизия, сопровождаемая 305 жен, по извилистому пути в гору, и исчезла, как сновидение из глаз Задрагарда, закатилась солнцем за гору… Но я еще вижу ее….
Вот конь со всадницей моей,
По степи вьюгою несется;
Пыл так и пышет из ноздрей,
Вихрь под стопами так и вьется,
Земная твердь под ним дрожит.
Вся даль на встречу ей бежит;
Она Сирийская богиня,
И стрелы сыплет из очей;
В руках ея стальной Арей,
Тевтонов грозная святыня;
Она прекрасна, но, по мне,
Не езди баба на коне:
Для женщин женское есть бремя,
Их дело мирно процветать,
И человеческое племя,
Не истреблять, а размножать.
Как ни владел Александр сам собою, но, долго задумчиво смотрел на извивающийся в гору путь, по которому скрылась Минизия.
Китайский шут, бывший при нем, заметил это.
— О, Государь, — сказал он, ты могущ и силен, повели всем Стихотворцам подвластных тебе царств собраться во дворец твой…
— Для чего? спросил Александр.
— Да сочинят они тебе стихи на разлуку розы с соловьем, — и назови ты это место: Цан-бе-ли, т. е. деревня горестного расставания.
— Правда твоя, сказал рассеянно Александр.
— Однакож Зенда лучше ее! — продолжал он про себя; и велел призвать к себе Зенду.
— Зенда! — сказал он, вошедшей под белым покровом сирийской розе, — утихла ли скорбь твоя?
— Жива моя память, живо и сердце мое!.. отвечала дева.
— Я люблю тебя, Зенда!
— Благодарю Изида за добрые твои чувства ко мне; но не презирай моих горьких воспоминаний….
— Зенда!.. будь Царицей земного шара!.. сбрось эту одежду печали, надень пурпур; только один раз ты должна исполнить волю мою, а потом владей и мною и миром!..
— Я рабыня твоя… и, как рабыня, молю дозволить деве, жриц Изида, помолиться на гробе отца… призвать на себя его благословение… В храме солнца приняла я священную одежду, только в храме и могу снять её…
— Храм Изида повсюду; дух отца твоего носится над тобою; помолись ему, Зенда, сбрось белую одежду; я своими руками облеку тебя в пурпур.
— Нет, нет, Скендер, в Вавилоне! — произнесла Зенда трепетным голосом, и закрыла лицо руками, и плакала.
— Не плачь, Зенда, не плачь, сказал Александр, отнимая её руки от лица, я исполню волю твою, исполню!..
Смоченное слезами покрывало… прильнуло к щекам… к устам… стало прозрачно… глаза! нет слов!..
Зенда вышла; Александр не сводит очей с того места, где она стояла.
Но вдруг очи его загорелись.
— Индия, Индия! — вскричал он — и в Вавилон!..
И ряды воинов снова строятся под знаменами. Александр садится на жеребца черного, как ночь, которого весь восток называет, Хэтль, — идёт покорять Индию. Но на дороге к Арахазии узнал он от Правителя области Дивела, что Парфы, Аланы и Руссы, соединенными силами сделали набег на Абхазию, переправились чрез Албанское море на судах, разграбили всю страну, взяли в плен прелестную Нугиабэ, и грозят пленом всей Армении и Румунии Азийской. Александр вспыхнул.
— О, я разгромлю парфов, и руссов! вскричал он, — прокачу их головы шарами по земле, как Нил выступлю из берегов и утучню их землю кровью, пережгу в прах камни их жилищ!.. Скажи всем народам, что я иду искоренять плевела, что я для блага людей иду извлечь сахар из тростника, злато из недр земли, и мой трон будет до тех пор на хребте коня, покуда не изведу злодеев и насильников! Иди Дивел!
И Дивел, облаготворенный милостию Александра, облобызал прах, обратившийся в амбру от слов его.
Александр поднялся как ветр. Войско его взвилось прахом, понеслось на полночь. Вот перешагнули они воды, вступили в степи; Хева-резма, разлились по степи Кифчака черным морем.
Велика была рать Александра, говорит восток устами своих мудрецов, коим Небо ниспослало Калям, чтоб писать Китабы. В войске его было 200 слонов, облеченных в латы, были у него и Хинские стрелки; их стрелы так были остры, что раздваивали волос человеческий; а вся рать была похожа на огнедышащую гору, и земля стонала под её тяжестью.
Гиндал, предводитель руссов, заметив, что небо помрачается над его замлею, собрал всех своих воинов и сказал им:
— Смотрите, там вдали идет рать гурий, в длинных подолах; за ними везут серьги и поручни и драгоценные камни, украшение жен. Их брони из жемчуга и рубинов; их одежда и кони облиты золотом; лен, шелк и пух служат им коврами успокоения; — чувствуете ли в воздухе запах амбры и роз? это ветер принес с их умащенных локонов, разлитых по плечам…
— Смотрите, они гадают по книгам и по полёту птиц, и по внутренностям животных: идти ли, им в битву или нет? — Пойдемте, друзья, бросьте горсть игл, этим женам! пойдемте, друзья, заставим их прясть посреди поля на себя оковы!
— Пойдем, пойдем, Гиндал! вскричали руссы; с тобою, из скал, пораженных нашими стрелами, потечет кровь!
Руссы бросились на передовых воинов Александра, поразили их, но Александр устоял; семь дней сражался он с Руссами, но наконец победил их, освободил Нугиабэ из плена, взял в добычу тьму верблюдов и драгоценных мехов, и, облобызав прах земли в благодарность Богу, отправился побеждать на берега Ганга.
Уже мы проходили под стопами златой Сура-лай[86], где стоит великий престол Оума, украшенный девятью драгоценными камнями, где возвышается Падма[87], увенчанная треугольником, из которого исходит лингам[88], трилиственное древо жизни, тримурти…
— Понимаешь? спросил меня Александр.
— Понимаю, отвечал я, — это Символ Будхаизма, или Башизма, или Бахизма. Кроме того…
Но слова мои были прерваны прибытием Курьера из Македонии; между письмами к Александру, было письмо и ко мне.
Я развернул его, и — не могу утаить от читателя:
Ко мне писали:
Жду тебя, не дождусь,
Красный день, друг милый!
Изведусь, истомлюсь,
Без тебя, друг нежный!
Когда сокол стрелой,
Пролетит друг милый,
А я плачу; не мой,
То не мой друг нежный!
Где ж ты, солнышко — свет,
Где запал, друг милый;
Или Божий завет
Позабыл друг нежный?
Нет, я Богу молюсь,
За тебя, друг милый,
Не забудешь — дождусь,
Я тебя, друг нежный!
— Прощайте, Александр Филиппович!
— Что это значит? куда? — вскричал Александр.
— Никак не могу долее оставаться с вами, как мне ни приятна древность, как ни желал бы я посмотреть на Индию, как ни желал бы сопутствовать одному из величайших мечей мира, но не могу… надо хоть на время побывать дома… вот прочтите.
Александр взял письмо, прочитал и…
— Ну, нечего делать, прощай.
Поклонясь востоку солнца и колыбели человечества, я распахнул крылья и мысль моя рассталась с Александром, любимым сыном Амун-ра.
В. Г. Белинский. Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский…
(И снова в путь. «Странник», ч. IV.)
Кому не известен талант г. Вельтмана? Кто не странствовал с его «Странником» по всем странам мира, древнего и нового, словом, везде, куда только влекла его прихотливая и причудливая фантазия автора? Кто не жил с ним в баснословных временах нашей Руси, столь полной сказочными чудесами, столь богатой сильными, могучими богатырями, красными девицами, седыми кудесниками, всею нечистою силою, начиная от дедушки Кощея Бессмертного до лохматого домового и обольстительной русалки старого Днепра? Кто не помнит Ивы Олельковича, с его «нетути» и кривыми ногами, кто не помнит Мильцы и Младеня? А Святослав, вражий питомец, его пестун — и кто перечтет все эти фантастические полуобразы, эти пестрые картины русского сказочного мира?.. Да, все это носит на себе печать истинного, неподдельного таланта, которого, правда, никогда не становится на что-нибудь целое, полное и стройное, но который тем не менее превосходен в своем неоконченном, отрывчатом, прыгучем, так сказать, характере. Сверх того, талант г. Вельтмана самобытен и оригинален в высочайшей степени; он никому не подражает, и ему никто не может подражать. Он создал себе какой-то особенный, ни для кого не доступный мир; его взгляд и его слог тоже принадлежат одному ему. Более всего нам нравится его взгляд на древнюю Русь: этот взгляд чисто сказочный и самый верный. Кто бы стал поэтизировать древнюю Русь в форме вальтерскоттовского романа, а не в форме полуфантастической, полушутливой сказки — у того вышел бы не роман, а какая-то пародия на роман, что-то бледное, безжизненное, насильственное и натянутое. За примерами ходить недалеко. В свое время мы поговорим об этом поподробнее. Да, мы твердо убеждены, что древняя Русь (то есть до времен усиления Москвы) годится только на сказки, оперы, фантазии и фантасмагории. Г-н Вельтман хорошо это понял, и потому его романы читаются с удовольствием. Они народны, в том смысле, что дружны с духом народных сказок, покрыты колоритом славянской древности, которая дышит в дошедших до нас памятниках. Он понял древнюю Русь своим поэтическим духом и, не давая нам видеть ее так, как она была, дает нам чуять ее в каком-то призраке, неуловимом, но характеристическом, неясном, но понятном. Одно это может служить неопровержимым доказательством неподдельности таланта г. Вельтмана. В романе или повести, где представляется жизнь действительная, талант иногда можно заменить знанием жизни и людей, верным списком с существующих характеров, хорошим слогом, умными заметками о жизни, воспоминаниями собственной жизни. Конечно, и такой роман все-таки не будет художественным созданием, но он может занять на некоторое время общее внимание, может прожить хотя короткое время. Но в созданиях фантастических, сказочных — без таланта плохо. Как ни натягивайтесь, а всё будете или смешны, или скучны. Чем вымысел нелепее, тем он неудачнее, если сделан, а не создан. Гримаса должна быть к лицу, если она мила; у фантазии есть свои гримасы.
Г-н Вельтман начал свое поприще плохими поэмами в стихах, но известность приобрел своим «Странником», этою милою болтовнёю в стихах и прозе, о том и о сем, а чаще ни о чем. В «Страннике» выразился весь характер его таланта, причудливый, своенравный, который то взгрустнет, то рассмеется, у которого грусть похожа на смех, смех на грусть, который отличается удивительною способностию соединять между собою самые несоединимые идеи, сближать самые разнородные образы, от кофе переходить к индийской пагоде, от жида-фактора к Наполеону, от перочинного ножичка к Байрону, из настоящего перелетать в прошедшее и изо всего этого лепить какую-то мозаическую картину, в которой все соединяется очень естественно, ничто друг с другом не ссорится, словом, все принимает на себя какой-то общий характер. «Странник» — это калейдоскопическая игра ума, шалость таланта; это не художественное произведение, а дело и шутка пополам; вы и посмеетесь, и вздохнете, а иногда и освежитесь более или менее сильным впечатлением творчества. Как бы то ни было, по крайней мере вы не утомитесь, не соскучитесь от этой книги, прочтете ее от начала до конца, без всякого усилия: а это, согласитесь, большое достоинство. Много ли книг, которые можно читать — без скуки, добровольно?..
«Кощей Бессмертный» есть лучшее произведение г. Вельтмана. Так как он следовал непосредственно за «Странником», то и подавал блестящие надежды на талант г. Вельтмана. В самом деле, ничего нет основательнее, как ожидать после хорошего произведения того или другого автора еще лучшее, после этого еще лучшее. Постепенная зрелость в последующих произведениях есть самый верный пробный камень силы таланта. Талант должен идти в гору, если он хочет творить не для современников, а для потомства; в противном случае он есть явление, может быть, прекрасное, но мимолетное, мгновенное, падучая звезда, воздушный метеор. Все последовавшие за «Кощеем» романы г. Вельтмана были ознаменованы талантом и достоинством, но все они были ниже лучшего его произведения «Кощея Бессмертного». В его «Мартыне Задеке» заметен какой-то намек на мысль глубокую и прекрасную, но эта мысль выражена так загадочно, все создание, по обыкновению, изложено так отрывочно, что, право, все это начинало походить на злоупотребление таланта, на какой-то фокус-покус фантазии. Г-н Вельтман играет на свой талант, и публика не без основания боится, чтоб он не проигрался…