Довесок проверил это наблюдение, когда пересек площадь по диагонали. Он медленно вертел в руках трость, которую, что поразительно, Хортенко у него не отобрал, пока Довесок пребывал в плену. (Он полагал, что обязан удачей своему актерскому мастерству, но решил не морочить себе голову понапрасну.) А вскоре он обнаружил, что, где бы он ни стоял, впечатление складывалось одинаковое. Пока он был на Красной площади, он чувствовал себя в центре если не обозримой вселенной, то хотя бы не на обочине галактики.
Это объясняло многое в русской истории.
Однако Довесок пришел сюда не видами любоваться, а собраться с мыслями. Буйная радость после побега уже грозила уступить место ужасу и паранойе. Хортенко наверняка прочесывает город в поисках Довеска. Следовательно, он должен был скрываться у всех на виду — в самом открытом и публичном участке Москвы. Хортенко точно не догадается, что беглец находится здесь.
Правда, Довесок чувствовал себя подлецом за то, что бросил Зоесофью. Но она явно изо всех сил старалась убедить Хортенко в своей беспомощности. А Довесок давно научился никогда не лезть в чужие профессиональные дела. У Жемчужины имелся собственный план, и Довеску оставалось только принять все на веру. Кроме того, его отсутствие явно переполошит врагов и поможет Зоесофье привести замысел в действие. Он пожелал ей удачи, выскользнул незамеченным вверх по лестнице и на цыпочках (что гораздо проще, чем думают большинство людей) улизнул из подвала. А его незадачливые захватчики отвлеклись на, признаться, обворожительное сопротивление Византийской Жемчужины.
Но куда ему теперь податься? Очевидно, что возвращаться в посольство нельзя ни при каких обстоятельствах. И обычное укрытие, учитывая вездесущность тайной полиции, не годится. С его приметной внешностью не снять комнату в гостинице даже в самом убогом квартале под вымышленным именем. Тут не спасет и анонимность. Если бы только знать, где Даргер! Довесок не сомневался, что его партнер нашел себе в высшей степени неприметное убежище.
Однако что толку размышлять об этом сейчас. Надо искать более доступные пути к отступлению, и поэтому…
Глаза Довеска вспыхнули, когда он увидел решительно пересекающую Красную площадь баронессу Лукойл-Газпром. Ее сопровождал рыжий юноша, увешанный сумками. Довесок насторожился, встал у парочки на дороге и низко поклонился баронессе.
— Милостивая госпожа, как приятно вас видеть.
— Мсье посол де Плю Пресьё.
— Я готова визжать, — закончила фразу Этери.
Жемчужины дружно просияли.
— Умоляю, давай! — ободряюще воскликнула Евфросинья.
И Этери издала душераздирающий визг. Когда смех и аплодисменты утихли, к Жемчужинам заглянули неандертальцы, готовые ко всему. Они дружно покраснели от смущения, что их одурачили, и убрались восвояси. В конце концов, смешки стихли, а затем… скука вернулась и усилилась вдвое.
— Пора что-нибудь предпринять, — заявила Русалка. — Поскольку Зоесофьи нет, я назначаю себя предводительницей. Кто-нибудь возражает? Никто из вас не смеет. Значит, анонимно. Действуем по моему плану.
— Какому плану?
— У тебя есть план?
— Почему ты нам ничего не сказала?
— В чем бы он ни заключался, он должен быть лучше, чем кункен.[21]
— Вы правы, но мой план не имеет ничего общего с картами, и, вместо того, чтобы я вам его объясняла, давайте приведем его в действие. Все «за»?.. Не трудитесь говорить «да». Я уже все решила. Этери, не позовешь мальчиков?
Этери снова завизжала.
Неандертальцы появились в комнате, как всегда, готовые ко всему, однако на сей раз очень насупленные и встрепанные. Они остановились под гневными взглядами юных женщин и подались назад, когда Жемчужины стали на них наступать.
Русалка изящно топнула ножкой.
— Вы немедленно отвезете нас в Теремной дворец, — приказала она и отрепетировано надула губки.
Неандертальцы неловко топтались на ковре.
— Э-кхм. Ну. Не знаю, есть ли у нас полномочия это делать, — неуверенно промямлил Геракл. — Мэм.
— Я совершенно уверена, что нет. Но в отсутствие посла ответственность за наше благополучие переходит к казначею, не так ли?
— Да, но Зоесофьи тоже нет.
— Тогда она переходит к одной из нас.
— Я не…
— Ответственность переходит к кому-то еще? — язвительно заметила Русалка. — И этот кто-то — не вы? Разумеется, не вы. Значит, остаемся мы. Банальная логика.
Геракл сморщился, пытаясь уследить за ходом ее мысли, а затем принялся корчить рожи в поисках альтернативного решения. Но поскольку такового не нашлось, а он был не способен ослушаться законного начальства, то бедняга капитулировал.
— Полагаю, выбора у меня нет. Мы можем отправиться немедленно.
— Ой, не будь идиотом! — воскликнула Русалка. — Не сейчас. Сначала нам надо одеться и накраситься.
Московские улицы, хотя она шла по ним впервые, были Зоесофье прекрасно знакомы. Она приехала в Россию, зная о городе всю подноготную. Византийская Секретная Служба работала отлично (и продвинулась гораздо больше, чем подозревало московитское правительство). Ну а дотошное изучение карт и книг дополнялось осторожными расспросами — при этом люди воображали, что Зоесофью интересуют исключительно они сами.
Наконец-то она предоставлена самой себе! Но ей понадобится жилье, деньги, связи и доступ в высшие правительственные круги. А значит, ей нужен знатный покровитель. Человек могущественный и честолюбивый — не повредит также, чтобы он был уже наполовину влюблен в Жемчужину. И Зоесофья начала перебирать в уме воображаемые досье, но неожиданно увидела мужчину, неторопливо прокладывающего путь в толпе пешеходов. Он свернул на Тверскую и исчез. Она могла бы и вовсе его не заметить, не будь он чересчур высок и худ, карикатурно долговяз, просто карандашный набросок или вообще карикатура. Это был Мокрец, приказ которому от Хортенко насчет убийства барона Лукойл-Газпрома она подслушала.
Все ясно. Зоесофья мысленно захлопнула досье.
Она решила не утруждать себя слежкой за Мокрецом, а сделала крюк, поскольку сообразила, куда он направляется. Барон нынче гостил в Английском клубе в результате разлада с супругой. Подробностей Зоесофья не знала, но до нее доходили самые горячие светские сплетни. Барон Лукойл-Газпром был романтиком и садистом (что за неудобное сочетание!) и тщетно сражался со своей двойственной натурой. К примеру, он не мог получить сексуальное удовлетворение с подругой, которую уважал, и не был способен уважать женщину, которая подарила ему минуты блаженства. А это, конечно, не назовешь рецептом успешной женитьбы.
Подгадав свое прибытие в клуб так, чтобы Мокрец успел попасть в номер барона, Зоесофья притормозила, дабы критически оценить свой облик. Одета она была дорого, на русский манер, плюс могла похвастаться затейливыми византийскими драгоценностями. Должна сойти за благородную иностранку. Зоесофья закутала голову одним из своих шарфов таким образом, чтобы у любого возникла мысль, будто она старается остаться неузнанной.
Затем она поднялась на крыльцо, приоткрыла дверь и скользнула внутрь.
— Чем могу служить? — вежливо произнес швейцар, загораживая ей дорогу.
Задыхаясь и с сильным петербургским акцентом, Зоесофья заговорила:
— Пожалуйста, мне нужно здесь встретиться с одним господином. Дело крайне важное, вы должны позволить мне пройти в его комнату. — Привратник не пошевелился, тогда она понизила голос, словно смутилась. — В обычных обстоятельствах я бы не стала так поступать. Но у меня нет выбора.
Швейцар поджал губы и покачал головой.
— Если вы назовете мне имя проживающего, я позову его слугу. А вы, будьте добры, подождите его в вестибюле.
— О, нет! Это слишком опасно. Боже мой, какой будет скандал, если мой… нет, я должна попасть в его апартаменты. Иной альтернативы нет. — Зоесофья ломала руки в великолепной имитации агонии. Ее пальцы унизывали перстни. Она ловко сняла колечко поменьше и позволила бриллиантам сверкнуть в лучах лампы. Затем схватила привратника за руки. — Я в ужасной беде, поймите меня! Я не из тех женщин, которые в принципе на это способны, у меня нет выбора, вы должны мне помочь!
Когда она отпустила швейцара, кольцо было зажато у него в кулаке.
— Мне очень жаль, — ответил он тоном, пресекающим любые возражения, — но дамы без сопровождения не допускаются в клуб ни при каких обстоятельствах.
И повернулся к ней спиной, чтобы она могла войти внутрь.
Досье барона помещалось в ледяном ящичке дворца памяти Зоесофьи. Оттуда она извлекла информацию, что он занимал двадцать четвертый номер. Но вместо этого Жемчужина направилась в свободную курительную на втором этаже, откуда могла наблюдать за улицей. Замерев у окна, она, в конце концов, увидела свою цель. По Тверской тащился высокий (и одновременно массивный) тип с горделивой осанкой бывшего генерала. Зоесофья сосчитала до двадцати, подбежала к номеру барона и забарабанила в дверь.
— Господин Мокрец! — громко закричала она, надеясь, что ее возгласы услышал весь этаж. — Открывайте! Хортенко передумал — вы не должны убивать барона до завтра!
Дверь распахнулась.
— Вы спятили? Прекратите… — прошипел Мокрец. Тут он ее узнал, и у него отвисла челюсть.
Зоесофья уперлась ему в грудь ладонью и втолкнула его обратно в комнату. Сама шагнула следом и закрыла за собой дверь.
Мокрец оправился почти мгновенно. В руке у него появился острейший и весьма неприятный на вид нож.
— Выкладывай, но поторапливайся.
— Мы с тобой работаем на одном поле, — мило затараторила Зоесофья, — и, следовательно, являемся коллегами. Умоляю тебя… просто пойми меня, что я не стала бы так поступать, не будь в этом необходимости. — Она выхватила нож наемного убийцы и занесла острие над своим нарядом, раскромсав платье от горловины до пупка. Затем нанесла себе длинный боковой порез по левой груди. (Заживет быстро, а останется шрам или нет, зависит только от ее желания.) Мокрец даже не успел толком отреагировать.
В дальнем конце коридора Зоесофья уже слышала твердую поступь барона. Поэтому как раз в тот момент, когда Мокрец бросился к ее шее, вытянув пальцы с явным намерением задушить, она шагнула в сторону, всунула нож обратно ему в руку и завизжала.
Барон снаружи бросился к своей комнате, дверная ручка загремела.
Зоесофья вцепилась в локти убийцы, крутанула Мокреца вокруг оси и перегнулась назад. Теперь она заняла мелодраматическую позу добродетельной женщины, тщетно пытающейся отбиться от грубого нападающего.